На чиле

Думаете, я сейчас вам расскажу про наглого кота Баюна, который развалился под зеленым дубом, обгладывая утиную ножку конфи, и любуется, как нежные волны набегают на берег и отступают, набегают и отступают, набегают и отступают...

Чуть сама не заснула! Кот, конечно, лежит на мягкой травке и, конечно, не обделен лакомствами с кощеева стола, но кот никогда не чилит! При всей своей внешней мягкости и расслабленности кот всегда напряжен и готов к любому подвоху. Жизнь его так научила, и он усвоил урок.

Но кто-то же чилит в Лукоморье? А то! Вот, например, русалки.

Разморенные августовским солнцем, они собрались вокруг огромного сахарного арбуза и ждут. Один из тридцати трех богатырей споро, хотя и несколько грубовато, разделывает арбуз на ломти и раздает их в протянутые со всех сторон розовато-молочные ручки. Алая мякоть соперничает цветом с яркими губами красавиц, на их белых безупречных зубках пощелкивают разгрызаемые косточки, липкий сок струится по рукам, плечам, и даже по пышным грудям, которые Гоголь в порыве неизвестного мне, как женщине, чувства назвал «эластическими».

Наевшиеся русалки поспешают к ласковому морю и омывают свои прелести тёплой, как парное молоко, водой. Потом, расшалившись, принимаются виться вокруг стоящих тут же с разинутыми от восхищения ртами богатырей и брызгают в них, и щекочут их перламутрово-зелеными хвостами, и смеются так заливисто... Эх, Гоголя на них нет!

Русалки чилят. Чилят и богатыри. Муравьи, подъедающие накапавшую из арбуза на траву сласть, тоже чилят. Баба-яга, принесшая к Лукоморью этот самый арбуз, без сомнения, волшебного происхождения (иначе как объяснить, что арбуза ровнехонько хватило на всех русалок?) и лежащая в теньке с листом мать-и-мачехи на лице, тоже чилит.

Кот Баюн сидит в сторонке и по его виду никак не поймешь: умиляется ли он этой милой картине или медленно закипает от чувства несправедливости.

Внезапно он подпрыгивает, ловит пролетавшую мимо мошку и с невозмутимым видом запихивает несчастную в пасть. Потом залезает неторопливо на златую цепь и громко, с выражением начинает читать что-то на безупречном персидском языке (предположительно, одно из многочисленных сказаний «Шахнаме»)