Сказки бабушки Марии. Сказка о мастере и крыльях

              Сказка о мастере, городском голове, жадном попе и холщовых крыльях

          Слышал я от бабушки Марии сказку о кузнеце, который сделал крылья. Но давно это было. Вспомнил, что смог, а что не смог, то от себя добавил.

          Осень в Тобольск пришла внезапно, еще вечером было сухо и солнечно, а утром по тесовым кровлям забарабанил мелкий противный дождь.
          Городской писарь, что вышел пройтись, с маху врезался носом в непролазную грязь, которую уже облюбовали соседские свиньи. Разогнав свиней и утерев грязь с лица, писарь подивился внезапной смене времен года. Он так и сел в грязи с разинутым ртом. И долго бы сидел, если б не мальчишки, которым, как известно, грязь не помеха.
          - Эй, дядя! – крикнули они. – Гляди, ворона в рот залетит!
          Прошла баба с ведрами (мало ей воды с неба!):
          - Корней Петрович, -  сказала, – что ж вы в грязи-то сидите? Ужо весь испачкались.
          - Да-с, -  сказал писарь. – Времена года…

          Писарь был не единственным, кто пострадал от капризов погоды. Глава городского совета думал было вырваться в село Кугаевское, в гости к попу Мелентию, но был неприятно удивлен, узнав, что дорогу до села размыло напрочь, и речка Рогалиха вышла из берегов, затопив несколько окрестных деревень.
          «Не поеду, -  решил глава. – Лучше займусь делами. Посмотрю-ка, как там подати в казну…»
          Но делами он не занялся, потому что на пороге возник сам отец Мелентий, промокший до нитки, стучащий зубами от холода.
          - Батюшка,  - сказал глава. – Да как же это?
          - Когда, христопродавец, -  проворчал отец Мелентий. – Хорошие дороги проведешь? Или мне в Приказ идти? Уж с тебя взыщут, ей-ей взыщут!
          - Полно, батюшка,  - сказал глава, -  куда вам в Приказ? Вам с дороги обсохнуть и согреться надо.
          Он кликнул денщика. Тот явился с сухой одеждой и графином водки.
          - Выпейте, святой отец, -  попросил глава. – А то, не дай Бог, простынете.
          - Ой, шельмец! – проворчал отец Мелентий и, опрокинув в себя стопку, выдохнул. – Ядрена!
          После согревания изнутри батюшка обрядился в сухое, в кафтан главы. Кафтан на животе не сходился.
          - Однако, батюшка, жирок у вас,  - сказал глава.
          - Постыдился бы, нехристь, -  покачал головой отец Мелентий. – Возраст ведь…
          - Может, еще рюмочку? – спросил глава.
          - Тьфу, чертово семя! – ругнулся батюшка и махнул рукой. – Наливай.
          Окончательно отогревшись, отец Мелентий наконец поведал о цели своего визита.
          - Объявился у нас в селе один человек, -  начал он. – Первое время ничего был. Кузнец-то наш помер, так он вместо него стал. Да только скоро в уме повредился. Летать захотел. Встанет, слышь, на обрыве и глядит, как гуси летят. А то руками замашет, будто сам полетел. Я третьего дня к владыке ездил. Конь, скажи на милость, захромал. Мы к нему: подкуй, Ильюшка. А он на небо глядит. Дума, говорит, меня одолевает. Ишь ты, цаца какая!
          - В уме повредился,  - закивал глава. – Истинный Христос, повредился.
          - Всуе поминаешь! – сдвинул брови отец Мелентий. – Ох, в геенне огненной гореть будешь!
          - Буду, -  согласился глава. – Что дальше-то было?
          - Я ему говорю, что я сан духовный. А он отвечает, а хоть бы сам городской голова. Да хоть сам губернатор! Не стану сейчас ковать и все.
          - Ишь какой!
          - Так он и стоял часа два или три, пока не отошел. А нынче и того хлеще – крылья делает. А речи какие ведет! Небо, говорит, не хрустальное, и сферы к нему не прикреплены. Народ этим смущает.
          - А вот я солдат пошлю, -  пообещал глава. – Чтоб ему батогов для просветления.
          - Очень признателен буду, -  кивнул отец Мелентий.

          В родной слободе Мастера тоже за сумасшедшего принимали. Он с малолетства полетами грезил и на небо глядел. Раз в ночном всю ночь звезды считал, а цыган-конокрад тем временем коней увел. Коней-то нашли потом, да не всех. Ильюшке, конечно, плетей отсчитали, да малость перестарались, так что он до зимы в огневице пролежал.
          Настоями разными его мать отпаивала. Знахаря приводила. Думала, как поправится, глядишь, поумнеет, а он весной за старое принялся.
          Маялась с ним мать, чем только не била. Да хорошо добрые люди присоветовали, что надо сына в науку отдать.
          А какая в слободе наука? Вот и отдали Илью в ученики кузнецу. Тут уж мать легче вздохнула: Илья с утра до вечера в кузнице, и некогда ему на облака смотреть.
          Скоренько ему наука на ум пошла. Сперва он только мехи раздувал, да балдой махал. Потом и молоточек ухватил. И пошли у него изделья, словно у бывалого мастера. А старику-кузнецу досадно. Без году неделя, а уж такое творит! И задумал кузнец отдать Ильюшку горшечнику.
          Горшечник стал малого учить, да только видит он, что у Ильи посуда идет тонкая да искусная, словно у старого мастера. Отдал горшечник Ильюшку бондарю, да только с бондарем та же история приключилась.
          Так к двадцати годам Илья всеми науками овладел, а мастером его никто признавать не хочет. Илье- то обидно показалось, он взял да пошел на откуп рекрутом.
          Но не пошла у Ильи служба. Забраковал его полковой лекарь.
          - Ты, говорят, на облака заглядываешься, -  сказал он, -  значит, головой слаб. Случишь что, в своих пулять начнешь.
          После рекрутчины Илья в родную деревню не вернулся. Сперва думал к лихим людям податься, да отдумал, ведь сколь веревочке не виться, а конец все равно будет. От нужды пошел Илья в денщики к дворянскому сынку. А того скоро царь в Европу учиться отправил. Вот и поехал Илья в немецкую неизвестную сторону.
          Первое время по родине тосковал, а потом ничего, освоился. Язык тамошний выучил. Легко Илье и наука иноземная далась: чего дворянский сынок понять-уразуметь не может, Илья на лету схватывает.
          Скоро пора пришла в Отечество возвращаться. На заставе распрощался Илья с хозяином. Тот в глубокой печали был: как царю показаться, если в иноземной науке не разобрался.

          Вернулся Илья домой в слободу. Мать его, пока он в Неметчине был, померла, еще раньше отец Богу душу отдал, братья землю пахали, сестры замуж повыходили. Осталась у Ильи одна бабка Варвара, годами лет по сто.
          Тут еще соседская девчонка Анютка выросла, заневестилась. Стройная высокая, русая коса ниже пояса. Красивая девка. Да вот только приданного нет: из большой семьи, голь перекатная, рямки, заплата на заплате.
          Вот и просватался к Анюте Илья, свадьбу после Покрова назначили.
Был в наших краях Семка Косой, атаман разбойников. Сказывали, что он Сеньке Разину родной племянник. Грабил Семка купцов на тракте, а потом в кружале с разбойниками дуван дуванил.
          Коли приедет в слободу, то мужикам – горе, а девкам и молодухам – погибель. Скольких он перепортил! Увезет красавицу в лес, наиграется с ней в волю, а потом своим разбойникам отдаст. Некоторые потом возвращались, а остальных звери косточки обглодали.
          Приметил разбойник Семка Анюту, когда по слободе проезжал.
          - Ну, девка, -  сказал, -  счастье тебе, приглянулась ты мне. Свадьбу гулять сейчас не время, да и некогда мне. Вот вернусь с Дону вольного, вся моя будешь. А пока жди. Бежать не смей – всю дорогу тебе закрещу.
          Как уехал Семка, Илья с Анютой, конечно, бежать удумали. Сначала пошли пешком из слободы. Шли целый день и снова в слободу вернулись.
          В другой раз решили на коне ехать, на вершней. Проехали версты две, как захромал конь. Потом и вовсе стал посреди дороги и не идет, глаза дикие, шерсть в мыле, изо рта пена. Кое-как с нем отвадились, домой привели.
          В третий раз поехали на телеге, с оказией, до соседней деревни. Только выехали за околицу, как прибежали из леса волки. Встали они на пути и никуда людей не пустили.
          На четвертый раз пробовали по воде уплыть, да только сколько не гребли с места не сдвинулись.
          - Посуху уйти нельзя, по воде уплыть нельзя, попробуем по воздуху,   сказал Илья. – Я сделаю крылья, мы на них улетим.
          Заперся Илья в сарае и принялся крылья мастерить. За неделю сделал холщовые крылья.

          Вышел он с теми крыльями, забрался на самый яр. Ветер дует, облака бегут. На берегу ребятишки рты разинули, дивятся. Ждут, что будет.
          Только не полетел Илья. Ухнул с высокого берега в бездонный омут, только перья из крыльев по воде поплыли.
          Долго ждали ребятишки Илью. Не дождались, по деревне побежали, дескать, утоп.
          Долго ждала его Анюта, да видно и в правду утоп Илья, вот уже и солнышко село, а его все нет. Вдруг кто-то легонько в окошко стукнул.
          - Кто там? – спросила Анюта.
          - Это я – Илья,   ответил голос с улицы.
          - Ты ведь утоп…
          - Да не утоп я. Выходи скорей!
          Кинулась Анюта из избы, а на улице Семка Косой на коне.
          - Здравствуй, -  оскалил зубы,  - красна девица!
          Что с Анютой случилось? Не смогла она убежать от лютого врага.
          Схватил ее Семка, поперек седла положил, да как стегнет коня плетью! На дыбы взвился вороной конь. Глаза, как уголья горят, из ноздрей пламя пышет. И умчал их в лес, дремучий разбойничий.

          После заката солнышка пришел Илья домой. Щей есть не захотел, лег на лавку и уснул крепким сном.
          Разбудила его бабка Варвара.
          - Спишь, окаянный! А того не знаешь, что твою Анюту Семка Косой в лес увез!
          Вскочил Илья. Схватил шапку, шабур на плечи накинул и побежал следом за Семкой. Да только где ж его, разбойника, нагонишь! У него и конь заговоренный, волшебный. Никому его не догнать.

          Долго ли коротко плутал Илья по темному лесу, про это нам не ведомо, да только вышел он раз на поляну, где разбойники жили. Увидели его разбойнички, выхватили ножи да острые сабли и хотели Илью лютой смерти предать, да только появилась меж них Анюта. Те в раз присмирели, утихомирились.
          - Зачем ты, -  спросила, -  столько времени меня по лесам искал, себя не жалел? Ведь никого дороже тебя у меня на целом свете нет, коль не будет тебя, то и мне незачем жить.
          - Бежим, -  предложил Илья. – Тропками нетореными я тебя домой выведу.
          - Не убежать нам, милый мой. У Семки конь заговоренный, догонит он нас. Вот если б крылья твои, мы бы тогда улетели и от Семки бы ушли.
          Вышел тут сам Семка.
          - Ищи-свищи, свою Анюту!
          Раз – и нет никого, ни костра, ни разбойников. Один Илья в дремучем лесу, и смеются, потешаются над ним лешие. А от смеха этого мороз по коже.
Упал Илья в дикую траву. От отчаянья волком выл, рвал зубами высокий папоротник.        С рассветным солнышком поднялся совсем другим человеком. Все, что было до этого, в раз умерло. Осталась только боль, страх перед новым полетом и жгучее желание летать.
          С мыслью этой и пошел Илья по лесным тропкам, а там уж дороженька сама вывела его в село Кугаевское.
          - Не нужен ли вам бондарь,   спрашивал Илья у людей. – Не нужен ли горшечник, чеканщик, бондарь? Не нужен ли вам сапожник, портной или кузнец?
          - Нужен нам кузнец, -  сказали ему люди. – Наш-то третьего дня помер.
          - Ну, братцы, -  сказал Илья,  - повезло вам. Я кузнечное мастерство самым первым освоил.
          Так стал Илья в селе кузнецом.

          Дни текли за днями. Работал Илья усердно, а в работе и боль его оставляла и страх покидал. И все было более-менее, но стала ему во снах Анюта являться. Встанет будто бы на берегу, на самом обрыве и зовет его. Илье бы полететь, да крыльев нет. А ветер тугой, встречный. Травы высокие пьянят, над обрывом ива к воде клонится.
          В поту Илья просыпался. В темноте еще долго Анютин голос слышал. Иной раз спросонья на крыльцо выбегал, а за дверью никого, только звезды на небе. Крупные острые да высокие.
          Вот она где тоска-кручина! Только она жгучая, ноющая одна не приходит.
Заглянула в кузницу к Илье дождливая осень.
          Илья исхудал, и о крыльях своих стал грезить и к Анюте рваться.
          Смастерил кузнец крылья лучше прежних и от людей спрятал, да кто-то видел и не вытерпел – соседу сказал. Сосед, понятно дело, другому соседу шепнул. И пошел гулять по селу слушок: «Сделал кузнец крылья, улетит на них в Санкх-Питербурх, к самому царю. И великую награду за них получит…»
          Дошли слухи до попа Мелентия, а поп до денег страшно жаден был, а до славы – тем паче. Вот и решил он в город жаловаться.
          Рано утром на порог к Илье дюжина солдат с капитаном во главе:
          - Выходи, государственный преступник.
          Вышел Илья. Что к чему, в толк не возьмет.
          - Ты, - сказал капитан, – крылья сделал. Покажи, сделай милость. А не покажешь, батогами бить будем.
          Илье что до этого! Его и раньше бивали.
          - Коли так, - сказал кузнец, - бейте сразу – не покажу.
          Только вылез тут откуда-то отец Мелентий, а в руках у него крылья, что Илья сделал. Знать кто-то подсмотрел, где Илья крылья прятал да попу принес.
          - Вот,  - закричал поп, -  его крылья!
          А Илье кукиш сует. Вот тебе, христопродавец! Не улетишь ты на своих крыльях!
          Какой нечистый дух Илье шепнул!
          - Улечу, -  сказал Илья.
          - Улетишь, -  рассудил капитан, -  тогда тебе за это двадцать пять рублей серебром, а не улетишь – двадцать пять плетей.
          На том и срядились. Илья на колокольню с крыльями полез, а капитан велел внизу воз сена поставить.
          Залез Илья на колокольню. Встал, крылья расправил. В лицо ему ветерок легкий. Даль небесная зовет–манит. Лети, мол, лети.
          - Эх! – крикнул Илья и … в воз с сеном с самого верху.

          Отсчитал ему капитан двадцать пять ударов, а больше бить не дал, хоть отцу Мелентию очень хотелось дурака поучить.
          - Желаю здравствовать, -  козырнул капитан и дал команду солдатам. Те развернулись, взяли ружья на плечо и зашагали в город.
          - Спаси Христос, -  крестил капитана отец Мелентий. – Ступай, сын мой.
          Капитан скоренько нагнал солдат и пошел рядом. Солдаты, словно на параде чеканили шаг, разбрызгивая осенние лужи.
          - Хорошо-то как, -  подумал отец Мелентий. – Надо Главу отблагодарить. Пошлю ему к празднику курочку, яичек корзинку, колбаски домашней.   


          Уже ничего не чувствовал он. Ни боли, ни страха, ни отчаянья в каком-то тупом растительном безразличии ко всему.
          Ни на кого не глядя, поднялся. На лице ни кровинки, да в глазах огонь гордый.
          - Это тебе, парень, наука, -  сказал отец Мелентий. – Впредь не летай.

          Двое суток лежал Илья в лихорадке. В бреду кого-то звал, с кем-то ругался. Лишь на третью ночь уснул спокойно. И видит села его постели Анюта. Смотрит и молчит, а по щекам слезы катятся.
          - Что ты плачешь, любушка? – спросил Илья.
          - Да как мне не плакать, коль не выходит у тебя ничего, -  ответила Анюта. – А жду я тебя днем и ночью. Жду, когда ты прилетишь ко мне на своих крыльях.
          - Я бы всей душой…
          - Чтобы полететь секрет один знать надо.
          Рассказала ему Анюта, что из всех людей летать могут лишь колдуны да ведьмы. Надо, стало быть, пойти в полночь на кладбище, на могилу колдуна и все у того расспросить.

          В отчаянье и смерть не страшна. Пошел Илью в полночь на могилу колдуна. Притаился, ждет, что будет. Немного прошло времени, могила отворилась и поднялся оттуда мертвец в белом саване. Понюхал, как собака воздух, и закричал:
          - Живого чую! Эй, мужик, выходи, а то хуже будет!
          Вышел Илья. Стоит, не таится.
          - Да ты никак кузнец? – удивился колдун. – Зачем пришел?
          - Расскажи мне секрет, -  попросил Илья, -  как по воздуху летать.
          - Такому храбрецу да не рассказать? Слушай.
          Начал колдун долгую присказку, дескать, чтобы летать, надо колдуном сделаться, а чтобы сделаться, надо черту душу продать. Много мудреного наговорил, все тайны да богохульства. А когда закончил, спрашивает:
          - Что, парень, согласен колдуном быть?
          - Летать хочу, -  ответил Илья, -  а вот душу черту не продам.
          - Тогда держись! – заскрипел зубами мертвец и на кузнеца кинулся.
          Долго они дрались. Совсем Илья пропал, но закричали петухи, и колдун, словно колода наземь упал.
          Илья с кладбища побежал, но схватили его мужики и давай бить: пошто могилу оскверняшь?! Еле-еле Илья от них отбился и домой убежал.


          Денщик Прошка подавал обед, когда в залу влетел отец Мелентий. Глава с большим неудовольствием поднялся из-за стола. Нехотя поздоровался.
          - Что стряслось-то, батюшка? – проворчал он. – Неужели опять солдат посылать?
          - Посылай, еретик, -  проворчал отец Мелентий, тряхнув бородой, так что в лицо главе попали дождевые брызги. – И забери его! В темницу, на хлеб и воду посади! Слышишь?!
          - Зачем так кричать? – поморщился глава. – Поберегите себя, батюшка. Солдат я пришлю.


          - Ведь я тебя предупреждал, -  с большим сожалением сказал капитан, входя в кузницу, -  а ты опять за старое!
          - Он еще могилы осквернял, -  вставил свое слово отец Мелентий. – Государственный преступник…
          - Всё, хватит народ баламутить. Пошли.
          - Илья пожал плечами. Оставил работу, встал среди солдат.
          - Веди, капитан, -  сказал он.
          Вели его солдаты по селу, где девки и бабы охали. Вели по разбитым дорогам, где желтый лист да грязь непролазная. Привели в Тобольск, прямо в участок. Посадили на хлеб и воду.

          Ночью глава торопливо размышлял, что делать с Ильей. В острог посадить, вины на нем нет, а за чудачества кузнеца уже били.
          В коридоре раздались торопливые шаги, и Прошка сообщил, что прибыл по срочному делу государев тайный человек.
          Государев тайный человек на самом деле был полон тайны. Одет он был в серый плащ и лицо скрывал капюшоном.
          - Дошло до государя, -  сказал тайный человек, -  что ты в своем доме порядок навести не можешь, и в этом тебе от государя грамота писана.
          Глава трясущимися руками взял грамоту и стал читать.
          «Я император и государь всея Великие, малые и Белые России самодержец и прочая, узнал, что в городе твоем дела творятся странные и непонятные. Вор, клятвопреступник, дезертир и изменник, мою казну обокравший, сделал крылья, чтоб и впредь урон моему государству наносить. А посему велю без промедления преступника сего казнить лютой смертью.
                Государь и император Всероссийский Петр.
                Год 1721 от Рождества Господа нашего Иисуса Христа. Октября в 10 день».
          - Так что передать государю? – спросил тайный человек.
          - Я все исполню, -  сказал глава.
          - Я передам государю, -  сказал тайный человек и повернулся, чтобы уйти.
          - А губернатор?! – крикнул ему вслед глава. – Как же без него?
          - Уже казнен…  - обронил тайный человек на пороге.

          В глухую полночь, когда за окном голодным волком выл осенний ветер в темницу к Илье пришел Некто. Свеча чадила безмерно и света почти не давала.
          - Даже свечу принесли, -  глухо сказал Некто, -  и бумагу, и чернила. А перья забыли, олухи!
          - Чего ты хочешь? – спросил Илья.
          - Чего хочу? – переспросил Некто. – Я хочу, чтобы ты от своих идей бредовых отказался. Ведь все равно не полетишь!
          - Почему?
          - Потому что дурак! – сказал Некто. – Потому что есть закон притяжения, гравитация, свободное падение. Аэродинамика, в конце концов. Хотя тебе это ни о чем не скажет, темен и глуп.
          - Я полечу,  - сказал Илья. – Обязательно полечу.
          - Послушай! – загремел Некто. – Думаешь, ты первый? Были и до тебя дураки. Чем все закончилось? Чем? В лепешку, на куски, да так, чтобы голова как арбуз разлетелась!
          - Я не боюсь разбиться, -  сказал Илья. – Я вообще не боюсь смерти.
          - Да что ты знаешь о смерти!
          - Знаю, что она есть, а что после знать не хочу.
          - Ты смелый человек, -  смягчился Некто. – Я могу сделать так, чтобы ты полетел. Только ты за это дашь мне одну мелочь…
          - Душу?
          - Зачем так прямо? Может, и не душу во все.
          - Но что тогда будет стоить моя мечта?
          - Странные вы люди, -  сказал Некто. – Все еще мечтаете. Брось, давай договоримся, ударим по рукам. Завтра исполнится твоя мечта. Разве этого мало? А может ты хочешь славы? Может богатства?
          Покачал головой Илья.
          - Ты разобьешься!
          - Нет, -  сказал Илья, -  я полечу.
          - Лети, Мастер, -  сказал Некто и вышел из камеры.
          - Ты – Дьявол?! – крикнул Илья ему вслед.
          - Думай, что хочешь…

          Узник припал к прутьям решетки. Сонный солдат недовольно поглядел на него.
          - Кто? – спросил Мастер. – Кто сейчас приходил?
          Никто не приходил!
          Мастер отшатнулся от решетки. Где-то на окраине города завыли собаки…

          Утром он шел на плаху. Шел и волочил за собой свои холщовые крылья.
При большом скоплении народа поднялся Илья на эшафот. Глава городского Совета снял шляпу и махнул ей в сторону писаря. Тот достал из кармана скомканный лист приговора, расправил.
          - По велению Его Императорского Величества,  - начал он, – ныне здравствующего Государя Петра Алексеевича, смутьян и…
          В толпе возникло непонятное движение. Писарь перестал читать, начал кто-то выискивать среди народа.
          - Продолжай, -  сказал глава.
          - И клятвопреступник… - продолжил читать писарь.
          Вдруг Мастер растолкал солдат и бросился к крепостной стене. Крылья колыхались у него за спиной.
          - Стреляйте! – завопил глава.
          Бахнули выстрелы.
          - Мимо, -  ахнули в толпе.
          Мастер был уже на стене.
          - Перезаряжайте! – визжал глава. – Быстрей!
          А сам глядел на крепостную стену.
          Мастер взмахнул своими холщовыми крыльями. Раз, другой, третий. И вдруг оторвался от стены.
          Толпа онемела. Писарь уронил листок с приговором.

          Первыми пришли в себя мальчишки, густо облепившие деревья и заборы.
          - Летит, летит!
          И вслед за ними в толпе взвился фанатичный отец Мелентий.
          - На костер колдуна! -  ревел он, тряся кулаками. – Анафема! Христопродавец! Еретик!
          Но Мастер его уже не слышал, поднимаясь все выше и выше.
          - А ведь он взлетел, -  сказал Некто. – Сам, без моей помощи. Мечтатель…



Балда – большой кузнечный молот.
Огневица – лихорадка. Распространенное среди крестьян заболевание лихорадка называли также «лихоманка», «трясья», «колотуха», «сухотуха», «нутрянная» и т.д. Всего различали 12 лихорадок и считали их дочерями царя Ирода.
Рямки – тряпье.
Кружало – кабак.
Дуван дуванить – делить награбленное.
Приглянулась – понравилась
На вершней – верхом.
Шабур – род кафтана из грубого холста – шабурина.
Яр - высокий берег реки, обрыв.