Сказки Бабушки Агаты. Церковь за холмом

В нашем маленьком посёлке была церквушка с домик величиной.
Здешний священник Ефим жил рядом — в пристройке из двух комнат: кухни с печкой да спальни.
Огород у него свой был, за которым он с любовью ухаживал, любил копаться в земле. Пару яблонь, слива да алыча.
А по весне цветы сажал.

Прихожан было мало — в основном старики да старухи.
Ефим ходил всегда в серой старой рясе, подпоясанной войлочной верёвкой.

Давно он казался странным люду.

Литургии вёл редко, не проповедовал.
— Если надо что, ко мне прямо иди.

За крещение денег не брал, да и крестил, окуная в местную речушку.
Лавки в церквушке не было — прихожане знали это и несли свечи сами, коль поставить хотели.

Иконок было мало: Иисус, Мария с младенцем да Николай Чудотворец.

Говаривал частенько:
— Вот завет же читали? Бог создал не людей только — птиц, живность всякую, растения и деревья. А человек не бережёт другое, только себя бережёт. Пустыня да бетон, — бормотал он. — Жуков не делал Он, где написано? Так много их, больше, чем вас, людей. Ему бы вечность понадобилась.
И усмехался.

Денег вообще не брал. Жил огородом, да что сельчане дадут.
К причастию местных пьяниц не допускал.
— Вот выпьешь винца, хоть и водой из-под крана разбавленной, и опять потянет. А месяц уж как не пьёшь — Бог поймёт.

Частенько он это молвил:
— Поймёт Всевышний.

Записок не брал:
— Хочешь чего — вон сядь в лесу, дома, в церкви, где тишина, да поговори сам с Богом. Он и так знает, да слышит.
А исповедываться не надобно мне. Поговорить о бедах иль грехах своих хочешь — вон присядем в прохладе, да скажешь. А Бог и так знает. Он тебе или простит, или нет.
Что толку в ритуалах? Иль жену неверную возвращать? Если любви нет, то не поможет тут ничего.

— И зачем нам такой батюшка, — переговаривались старухи, лузгая семечки и протирая скамью. — Вроде не плох, но всё не так, как в других церквах.

— А в хате его, — бросила одна, — иконостас как-то видела. Так к себе домой не зовёт, но была как-то.
Так вот — ни икон там, а картины странные. Перепугали меня даже.

— Да-а, — задумчиво сказала Марфуша, моложавая баба под сорок, одна из самых молодых в селе. — Вот говорил намедни, когда деньги ему принесла. Неудобно как-то. Думала — рясу себе новую купит, смотреть аж на обноски его неохота.
А он мне: «Почто принесла? Аль не знаешь, что Господа нашего за это и продали? А вы, люди, не понимаете. Лицемерие это да глупость. Молиться ходите, иконы с портретом его покупаете, а это...» — он прикрыл мою ладонь с монетами, — «зло хуже некуда».

— Да и младенцев не крестит! — вспомнила другая. — Давно это было, все мы тут старухи, ну кроме Марфы. Так помню, сказал: «Как двухмесячный верующим быть может? Подрастёт, захочет — решит и придёт. А сейчас зачем? Он и не знает-то, что с ним творят».

Старухи разбрелись по домам, перемыв батюшке все косточки. Время катилось к полуночи.

И вот Марфа, проходя мимо церкви, спеша домой, увидела там огоньки.

«Вот те...», — подумала она и приостановилась.
Огоньки мерцали слабо, но, видимо, в церкви был кто-то.

«Видно, батюшка, может, прибирается? Заглянуть, может?..»

Любопытство взяло своё, и Марфа подошла к старым вратам церкви.
Оказавшись внутри, она лишь увидела пару зажжённых свечей. Стояла гробовая тишина.

— Батюшка Ефим! — робко молвила Марфа.
И по церкви покатилось слабое эхо:
«Ба...тюшка Ееефииим...»

Марфе стало не по себе. Она прислушалась, услышала странную музыку и пошла на звук.
Оказалась перед старой дверью полуаркой, из щелей которой выбивался очень яркий свет.

Марфа робко стукнула, даже немного толкнула дверь, и та, тяжко скрипнув, отворилась.

Марфа, хоть и боялась, но зашла.
Сразу увидела много света, исходящего от целого парада свечей.
Чуть было не зацепила липучку, на которой болтались мёртвые мухи.
Подкова, висевшая над дверью, была перевёрнута, а в углу она увидела худого мужчину, ещё молодого, в чёрном, рисовавшего, видимо, что-то на листке бумаги, сидя за столом.

— Новая икона, — сказал он, не поднимая головы.
Слева от него, полулёжа на столе, находился Ефим.

— Да он мертвец... Мёртв он!

Марфа решила бежать, но дверь не поддавалась.

— Да не бойся. Запасы вон есть, — он указал ручкой на липучку с мухами.
— Сарказм, — добавил он вдруг очень серьёзно, в первый раз взглянув на Марфу. — Ты зря пришла. Кто меня видел — плохо.

— Так вы Ефима нашего... — начала Марфа.

— Да нет, сам он ушёл. Уже давно не жилец был.
А ты иди, дверь открыта.

Марфа оглянулась — дверь была на самом деле распахнута настежь.
Марфа — ноги в руки — понеслась прочь.

Конечно, сельчанам она поведала обо всём.
Только не поверил никто. Ни двери никакой потайной, ничего в церкви не нашли — как и не искали.

— Может, сам сатана с тобой говорил, — усмехнулся один дед.

Но батюшка Ефим на самом деле пропал. И след простыл, как говорят.

Месяц спустя рыбачил один местный да глянул — по воде труп Ефима медленно плывёт.

Тут и полиция приехала, и скорая, народ сбежался, косясь на Марфу.

Врач оповестил, что умер Ефим, по крайней мере, недели две назад.

Тело его в морг увезли.
Но на следующий день, когда заглянули туда, где батюшкино тело должно было лежать, обнаружили пустое место.

С тех пор церковь пустовала.
Изредка, поздним вечером, проходящие мимо видели мерцающие огни — и ускоряли шаг.
Потом и вовсе стали обходить её стороной.