Двое на болоте

                "Без сомнения, всякое наше познание начинается с опыта"
                /И.Кант, "Критика чистого разума"/     

            Выгуливал себя очаровательным июльским вечером в обществе двух своих милых подружек, Грусти и Задумчивости. Обе мои спутницы- особы прелестные, но, не могу не вздохнуть - чувствительные и с претензиями. Подношений по случаю и иных подарков не требуют, а вот от суеты и шума избавь и отдай им себя полностью. Из всех троих я -самый ответственный. Опыт, опыт...  как же иначе, если прежних подруг растерял? Дай бог этих сохранить. Вот и в этот раз решил угодить спутницам - направил носки видавшей виды обуви от оживлённых аллей и набережных в тенистую часть острова Канта.  Набрели на одинокую лавочку. Устроились. Подружки в восторге. Про меня на время забыли.  Вид из зелёных кулис на кафедральный собор изумительный. Выхваченный светом прожекторов земгальского кирпича собор с кивером причудливой формы прямо просится в иллюстрации гофмановских сказок. В стрельчатых палевых нишах  резкие тени безмолвно, но ясно дают знать о присутствии беззлобной мистики.  И никто,  даже лишённый воображения гражданин не может не отвлечься на бой его курантов. А всё потому, что в  спускающихся сверху четвертных и часовых звуковых ритмах с загадочной музыкой старого механизма есть что-то и от гномов. Уж эти точно в таком деле замешаны.
     Прислушиваюсь к своим подружкам, о чём они мне в этот раз щебечут, а самого изумляет: надо же! лавочка-то  наша в самом уединенном уголке шумного острова с толпами туристов. Я бы ещё добавил, что лет несколько назад удивился бы и табличке на новенькой скамье с авторством организации-дарителя. Организация-то в определённом смысле покруче Бильдербергского клуба будет. Ну, никак не из тех, что желают России добра. Но в самый разгар войны  уже поздно чему-то удивляться, да и властям виднее, кто им друзья. Но чего это, а главное- куда, собственно,  меня понесло?
     Не о том ведь речь. Не о том. Да, возвращаюсь к прежней мысли, парадокс: тут у лавочки тишина, а за кустами -нескончаемые вереницы людей вперемешку с парочками -кто на органный вечер в собор, кто в киоски за безвкусными сувенирами, кто - к Канту. Чего бы и не навестить, спрашивается, даже сворачивать никуда не нужно - вон он, кенотаф великого на углу собора.  Иные слоняются бесцельно, но со значением и даже вроде со смыслом. В праздности прогуливающихся что-то рисуется, а что - не уловить. Но я хорош! Мог бы не обращать  внимание на повальное дефиле к Канту и на селфи с кенотафом. Мало ли как люди вписывают себя в этот мир? И всё же разум подсказывает- что-то тут не то. И как, всё-таки, хорошо, что скамейка моя не на их пути.

     В жизни праздного обывателя удивительного до крайности быть не должно, наверное. А если и случается ему удивиться, ну да-да, до крайности, то это удивление им же и запланировано, Иначе -нонсенс, он же обыватель. И вот, на этой-то скамье дух мудрейших Канта и Гофмана заставил вспомнить одну рассказанную мне давным-давно историю  с такой вот праздной личностью. Такой, да не совсем, а той, что в один прекрасный день решила вырваться из своих вполне комфортных будней в самые тоскливые для страны постперестроечные годы.
 
     Жил да был в Петербурге один, как уверяли меня, известный живописец. Гукасов не Гукасов? А, может, Лукасов?.. нет, не он. Да и не важно. Не помню. Общество не помнит своих всенародных героев, а уж куда мне помнить какого-то художника? Куда общество туда и я. 
     В общем, в прежние годы  был этот художник известным. Созидательный труд, героизм, пафосность и всё в этом духе. И было у него два сына. Старший, Владимир - умный, весь в отца. И подался он тоже в художники- отец успешным своим примером успел убедить в самый финал благой для советской живописи эпохи. Но младший, Андреем наречённый, оказался ещё умнее. Тут, правда, любой станет умнее - девяностые начались. Смотрел-посматривал младший как растворялся во времени позитивизм его отца. И на то, что с каждым днём его старший брат улыбался всё меньше и меньше, как тот из окна обширной отцовской мастерской в окно на изменившуюся жизнь поглядывает, к мольберту всё реже подходит. Поглядывал на новую жизнь старший, а младший смотрел на старшего и на своего отца, как следит за сюжетом глубокой пьесы думающий зритель в Малом драматическом.
     Много мыслей в своей ещё юной, неподготовленной к житейским трудностям голове обдумывать не стал, оставил только одну:
     "Нет, такая жизнь не для меня. У меня иное назначение. Ну, хотя бы  вот: возьму и удивлю себя личным подвигом. Докажу, что и я способен на поступки. И даже знаю как. Доберусь до самого труднодостижимого места в России. Это и будет моей ближайшей целью."
     Любому было бы любопытно, что же это за место на нашей русской земле такое, куда ни доехать, ни доплыть. Герой наш общительным не был, конкурентов тоже остерегался - а вдруг доберутся раньше него. Точку своего прибытия назвал только брату - кто знает, вернётся ли оттуда живым? Так хоть брат подскажет, куда могильную плиту с эпитафией везти. В общем, точка эта расположилась в болоте одной из долин Горного Алтая.  Почему Алтай? и могут спросить и ведь спросят же. Но не знаю, сам бы хотел узнать. Но, сказано Алтай, значит Алтай. Наверное, уже тогда интернет всё за всех знал.
     Надо  бы напомнить читателю, что цель великую младший отпрыск поставил в годы, как бы их назвать так, чтобы не обидеть правителей нашей страны того времени, ну, не очень хорошие. И в семье художника нужда на тот период была превеликая. Благо ещё, мастерскую не отняли- ни за свет, ни за воду платить было нечем.
             В один из июльских дней за ужином младший объявил: скоро уеду. Считайте, что на отдых. На время в гостиной, где обыкновенно ужинала семья, повисла нехарактерная тишина. В жизни Андрей дальше пляжа на Ладожском никуда один не отправлялся, а тут... Но спорить с парнем поначалу  никто из близких не стал: всё одно -дома ли чадо, далеко ли от него. Вклад в семью младшего был минимальным, если не сказать -никаким. К работе его почему- то не приучили, а сам он догадываться о том не хотел: отцу -художнику было недосуг толковать потомству о таких вещах, всё больше своими шедеврами занимался.
     "Дитятка, что тесто, как замесил, так и взошло", -  после анонса о поездке вспомнила поговорку, взглянув на мужа мать. Но тот ничего не сказал, а лишь, выдержав паузу, утвердил мимикой и жестом ладони намерение сына. В семье художника привыкли уважать мнение каждого.
     К чести малого, собирать себя в трудный путь он никого не просил, всё снаряжение раздобыл в туристских клубах, коих в северной столице всегда хватало. Кое-что -нож-мачете, налобные фонари и прочие штукенции докупил на рынке “Юнона”. Заглянул и в “Военторг”- там ему приглянулись плащ-палатка, обувь и нитки с иголками.
     И вот, по прошествии четырёх недель, торжественный момент настал: на своё двадцатисемилетие  мужчина по возрасту, но по худощавому телосложению и по отношению к жизни юноша,  подтвердил близким, что через день отправляется далеко-далеко.  Попросил не приставать с расспросами, но не забыл тут же добавить: если поможете копеечкой премного буду благодарен. Мать всё же попыталась поинтересоваться, и материнское чутьё подсказывало, что путь не просто дальний, но и опасный. И отпускать вдруг передумала. Ну, ни в какую! Пришлось отпрыску предъявить авиабилет.  Помахал им издали, чтобы маршрут в тайне оставался. Хотя, толку? Старший был самым послушным из сыновей, всё равно выдаст. Так или иначе, отпустить сына пришлось, даже денег дали сверх ожидаемого.

     В день вылета Андрей приехал в аэропорт загодя. Автобусы в “Пулково” тогда ходили скверно, все заменились почему-то на такси. Тратиться на дорогой и незапланированный транспорт, как справедливо рассудил путешественник, было как-то не по-туристски. Сработало и предчувствие, что родительские деньги пригодятся в нужный момент. Приехал начинающий турист самым ранним автобусом. Время тогдашнее, напомню, было не до поездок, даже - это ни в коей мере не упрёк петербуржцам- не до театров, для большинства населения стоял всего лишь один вопрос- выживания.
     В здании аэровокзала с огромными стеклянными колпаками-просветами бродить ему пришлось битых пять часов. И всё это время только рейсы на Москву объявляют. А столицу Андрей почему-то не любил. Ну, это я говорю- не любил, сам-то он всем говорил, что ненавидел её. Особенно её жителей. С чего это он невзлюбил Златоглавую неизвестно, и был-то  всего в столице пару раз. Но, вот, не любил. Факт и всё. От того, что за полдня, что слонялся по полупустому аэровокзалу, рейсы были только на Москву невзлюбил столицу ещё пуще. И за остаток времени до вылета зауважал себя за решение вырваться туда, где слово  "Москва" никак не обнаружит себя.
      Большую часть пути путешественник преодолел без малейших проблем, почти с комфортом- на двух соседних креслах пассажиров не было, удалось даже поспать.
              Барнаул ещё помнил социалистическое прошлое, автобусы в город ходили и цены на проезд были смешными. В алтайской столице было уже утро и можно было позволить себе напитаться впечатлениями, ведь кроме Крыма и Прибалтики Андрей никуда далеко от дома не выбирался, да и поездки все были с родителями. Но соблазн получить лёгкие впечатления был им легко подавлен, молодой человек  обнаружил, что бОльшую радость он испытывает от того, что оказался решительным в достижении намеченной им самим цели. В путь так в путь. Путь пролегал через Бийск, который встретил путешественника пустым автовокзалом в состоянии заброшенного ремонта с лесами внутри здания, разбросанными вёдрами и носилками из-под цемента, без виновников строительного торжества, без строителей. Буфет в здании ожидаемо не работал. Тут Андрея озадачило: если он выберется в город, то придётся тратиться на гостиницу. Устал он чертовски- всё-таки    перемещение в пространстве и разница в часовых поясах отняли почти все его силы. И это при том, что он со вчерашнего дня почти не двигался. А что же будет дальше? Из окна "пазика" в дороге он рассмотрел окрестности Бийска- горы, леса, ущелья. И наверняка, даже стопроцентно,  ещё будут бурные реки, которые придётся преодолевать. Нужен отдых. Но зачем тогда за спиной в рюкзаке спальный мешок, зачем тогда вся эта тяжесть? И как же провизия? Её тоже надо закупить.
     Если и есть в Бийске что-то примечательного для избалованного столичными вкусами молодого человека, так это его патриархальность, простота и доверчивость жителей. Как-то сразу Андрей влюбился в двухэтажные кирпичные домики, малолюдные тенистые улицы и застывшее время непонятного ему прошлого. И ещё - в синее-синее небо. Именно здесь, в Бийске, он смутно почувствовал, что небо отныне в его жизни будет играть какую-то особую роль.
      С большим трудом и не сразу Андрею удалось докупить продукты, моток  бельевой верёвки и запасной нож. Приобретение последних  он посчитал и необходимым и уроком для себя: “Ну и ситцевая ты голова! Поход надо было продумывать раньше. А сейчас бегаешь по сельмагам, тратишь время”.
              И, действительно, Бийск оказался не Петербургом и даже не Ленинградом, изобилие было только в товарах непонятного ему предназначения. То есть он знал, что из выставленного на продовольственных полках что-то готовят, но как? И заставит ли он себя проглотить им же неизвестно как приготовленное из непонятно чего? Тут он впервые (если не считать дальнего перелёта) пошёл на компромисс. На этот раз со своей кулинарной избирательностью: купил несколько палок дорогущей колбасы и разнообразных круп. Рюкзак заметно потяжелел, котелок уже в нём не помещался. Андрей приладил котелок на поясе, запихнул в него часть круп и рафинад, несколько брикетов «завтрака туриста» уложил на дно рюкзака, нимало не представляя себе, хватит ли всего этого на дорогу хотя бы “туда”. Воды взял только полуторалитровую бутыль, которую пришлось воткнуть в “пенку” над рюкзаком и которая беспрерывно выпадала оттуда до тех пор, пока он не догадался нести бутылку в руках.
           С заготовленной ещё дома фразой «Ну вот, вроде готов» попрыгал с поклажей, как это делают  парашютисты перед посадкой в планер, и двинулся на автовокзал с одним и тем же вопросом о том, правильно ли он рассчитал вес ноши? И да, рюкзак, если выпадало постоять с целью осмотреться, прямо вдавливал в алтайскую землю. Идти было ощутимо легче.
   До Горноалтайска после мучительных раздумий Андрей решил не ехать. Автобус был не скоро, его болото было далеко в стороне от трассы к городу и пытку соблазном остаться на ночь в Бийске или Горноалтайске, если бы он оказался в последнем к ночи, он бы не выдержал. Выручил частный водитель-зазывала «рафика», с которым за два часа добрался до какого-то села  на полпути к  городу, и где, далеко за околицей, подальше от собак, у небольшой копны сена, пришлось устроить свой первый бивуак - силы окончательно покинули его. Неопытный путешественник впервые прочувствовал на себе усталость от впечатлений и прочувствовал до такой степени, что ни комариный звон, ни крик неугомонной ночной птицы не лишили его удовольствия сна. Это уже была крохотная личная победа.
         Рассвет путешественник встретил у своей пахнущей пряным сеном копны среди обширного луга.
             “Уже ради этого стоило ехать сюда”- попытался убедить себя в правильности решения отправиться в путешествие Андрей. Этот ход немного успокоил его и он погрузился в созерцание малинового солнца.
              Андрей вспомнил о Красном солнышке из рассказов своего отца о древних славянах, о том, что встречали рассвет славяне-мужчины в том, в чём их родили и он, не стесняясь самого себя, разделся догола, встал, повернулся навстречу лучам восходящего солнца, закрыл глаза и раскинул руки. Наверное, прошло достаточно много времени, когда он открыл глаза. Припекало.
             “Ну что ж, перекушу и - в путь”,- скомандовал себе молодой человек и приступил к трапезе.
             После еды он позволил себе вволю насладиться открывшимся под синим куполом пейзажем с просторными лугами и горами. Ближайшие из них были покрыты тёмным лесом с пожелтевшими пятнами осиновых островков, а те, что вдали, были совсем не похожи на них. Наверное, оттого, что лежали в бледно-изумрудной дымке. Никаких синих гор, как он ожидал, рядом не было. Андрей разложил на рюкзаке карту и задумался: какой же маршрут выбрать. Через час он, придавливаемый едва ли не с его рост рюкзаком, двинулся к намеченной точке в сторону перевала.
             За пять часов пути под ярким солнцем он понял одну вещь: постоянно думать о маршруте очень и очень нежелательно. Время ползёт со скоростью улитки, то и дело отвлекаешься на трудности маршрута, тяжесть ноши и мозоли на ногах. И как-то само собой пришло решение в форме воспоминаний. Он стал перебирать в памяти исторические события в известных и полюбившихся ему трактовках, какие-то фрагменты из любимых книг, цитаты из них. Он даже умудрился упорядочить эту работу с воспоминаниями: до той горы вытащу из памяти историю Средних веков, а до реки внизу- вспомню что-то из чего-нибудь другого. Так он и пробирался под стрёкот кузнечиков и забавный шелест стрекоз от луга вниз, пока трава не стала непроходимой. В зарослях колючей травы идти стало невозможно, тяжесть рюкзака давила не только на ноги, но уже и на мозги, а для привала места не было. Пришлось вернуться по притоптанной траве к исходной точке. Это была пощёчина. Да, такая вот пощёчина самому себе. Недотёпа. Андрей ногой растеребил часть копны, затем избавился от рюкзака и упал навзничь на подготовленное ложе. За глубокими вздохами пришёл черёд глубоким раздумьям:
             “Наверное, ты, братец, всё-таки был неправ. Кто тебе мешал взять спутника?”.
             Он разглядывал плывущие по ещё не окрашенному закатом небу крохотные пушистые облака, с бессилием обречённых плывущих в назначенную кем-то сильнее их сторону и продолжал вспоминать основания, почему он никого не позвал с собой? Но кого бы он взял? С приятелями сокровенным не делятся, а настоящего друга у него никогда не было. Нет, приятелям и знакомым свою судьбу в трудном походе не доверяют. Он тоже, как эти маленькие облака, был обречён.
             “А карта? Ты же сам говорил себе, что с такой картой заблудиться может только человек с географическим кретинизмом” - не давало покоя ему сознание.- “Карту нужно было искать с подробной легендой и топографию учить надо. Лежи вот теперь как дурак”.
              Так в этот вечер он никуда и не двинулся. Ближе к ночи под комариный звон горемыка развёл огонь под спиртовой горелкой, но ни сил ни желания что-то приготовить себе на ужин уже не было. В ночи сияли звёзды и это было единственной его радостью на исходе дня. Смертельно усталый в полусонном состоянии Андрей забрался в спальник.

              Утром его разбудили сырость и всё тот же назойливый комариный писк. Но не разбитое тело и не сырость донимали его с началом нового дня.
             “Ну, что? Домой?”- услужливо подсказывало сознание. -“Тут такие непредвиденные препятствия. С ними не каждый справится. Стоит ли продолжать? Езжай в Барнаул, а там -на самолёт, и ты почти дома”.
              Выручил никуда не торопившийся от хозяина максимализм:
              “Но я ведь могу!”.
              И, не давая времени предательскому сомнению выставить свои неоспоримые аргументы, без завтрака, на трёх глотках воды, молодой человек без промедления  уложил вещи должным образом и двинулся много левее вчерашнего пути.
Теперь он выбрал совсем другую тактику: идти он будет только так, чтобы большая часть пути была видна изначально хотя бы в чётких ориентирах над горизонтом.  Так он и продвигался четыре дня до первого серьёзного дождя. Ливень застал его у порога реки, которую молодой человек со вчерашнего дня не решался преодолеть -сильное течение и мокрые камни не давали ни малейшей возможности перебраться на противоположный берег. О том, что ничего похожего на мостик не предвидится давало понять отсутствие каких-либо следов на тропу и вообще намёков на то, что человек здесь бывал. Изрядно измучив ноги и несколько раз помяв себя в падении на скользкие валуны, Андрей искал хоть какое-то подобие укрытия. За одним из поворотов прямо у внезапно открывшегося омута показались нависшие над отвесным скалистым берегом стволы ольхи. Повезло и в том, что тут было куда приткнуть рюкзак- до этого мучал не только ливень, но и дружно охватившие склон горы ручьи. Быстро соорудив подобие палатки путник не стал забираться в неё, а только расположил в ней вещи. Остаток сил и воли он потратил на заготовку веток для костра. Занятие было для него безумным, ведь определить сухое или негодное из-за собственно речной сырости дерево в дожде нужно было суметь. Но интуиция подсказывала: то, что скользкое- не годится. Сбор для костра окончился вместе с дождём.

            “Ну, смог же? Смог!” -хвалил себя молодой путешественник.
            На этой волне он переключился на разведение костра. Несмотря на все попытки огонь развести не удалось. Андрей не отчаивался и, наверное, это и была его первая настоящая победа. Была причина и для радости: ушибы незначительные, да и одежда промокла только частично: плащ-палатка-это вещь! Материал для костра пошёл на лежбище, которое пришлось обильно смягчить растущими поблизости побегами осота. Расстраивало путника только одно: опять пришлось расходовать спиртовые таблетки на горелку, а часть туристских спичек израсходована без толку.
             Монотонный гул вздыбливающейся в камнях ниже по течению воды и сырость не помогали Андрею расслабиться. Но и в бессоннице была своя польза. За те три часа, что он ворочался на своём сыром растительном лежаке, он выстрадал и очередную мысль: о ночлеге нужно думать вовремя, а не тогда, когда застигнут обстоятельства или усталость. С этим в полнейшем тумане вокруг своего жилища и уснул.
            Утром костёр разгорелся с первой попытки:
            “Молодец! Вот так, дружочек, давай всегда”, - подбадривал стихию набравшийся опыта путник и с мышлением язычника продолжал: ”Ну,что, солнышко, выходи. Выходи уж!”.
            Но солнце было за склоном горы и только в просветлениях в хмуром небе давало о себе знать.
            Пока грелась вода в котелке, путник успел исследовать часть реки. Лучше места, чем тут же у омута, с нависающими стволами ольхи, места для переправы не обнаруживалось.
            После каши с чаем  Андрей засиживаться не стал, потратил свежие силы на сооружение переправы и изготовление слеги.
            “А ты говорил: зачем топор, зачем топор!? Такая тяжесть!” - хвалил мысленно он сам себя под удары инструмента по ветвям молодой осины. -”Топор -инструмент  полезный”.
            Меньше чем через час переправа из тех же стволов ольхи была готова. Осталось дождаться, когда рассеются остатки тумана, почему-то  его присутствие сейчас настораживало путешественника. Но туман исчезать не торопился.
 
            Так и не дождавшись полного расползания молочного облака над рекой Андрей набрался решимости. Дважды, без рюкзака и с ним, он преодолел скользкую переправу; слега придавала уверенности. Обернувшись на собственное инженерное творение через реку после, того, как переправа была преодолена, путник не забыл похвалить себя, но времени на передых от нешуточных эмоций не оставил. Нужно было взбираться в гору. С рюкзаком это было непросто. В каком бы месте Андрей ни пробовал подниматься, мокрый склон осыпался и заставлял спускаться вниз. Три часа безуспешных попыток и разодранные в кровь ладони заставили искать иное решение. Наконец он выбрал берег поближе к склону, достал верёвку и затянул на его лямках петлю. Решение сначала выбраться самому, а потом вытащить рюкзак оказалось верным. Через четверть часа он был наверху. Сложнее оказалось подтянуть вещи -мешали их приличный вес и плотная древесная растительность. Но и эту трудность удалось преодолеть. С вершины склона из-за кущ деревьев следующий хребет, за которым и находилось его заветное ущелье, с этого места разглядеть было трудно. Пришлось искать выход на ту же гору чуть ниже. Трудности вырастали лавинообразно- ни тропинок, ни ровной поверхности для передвижения. А тут ещё рюкзак! За два часа мытарств и вконец исцарапав ладони о кустарник и камни он всё-таки выбрел на лысину горы, откуда и рассмотрел в дымке параллельно идущий хребет.
            “Привал!”- негромко скомандовал в девственную тишину путешественник. Невдалеке над долиной  чуть выше его стоянки завис паритель.
            "Хороший знак. Мы почти наравне с орланом", - заключил в свою пользу этот факт Андрей.
            Тут он второй раз за поездку расчехлил фотоаппарат и сделал несколько, на его взгляд, удачных снимков. Снимать, на самом деле, было затруднительно- всё-таки обзор был закрыт почти повсеместно лесом, но сессия пригодилась с неожиданной стороны: увеличив отснятые кадры Андрей на одном из них различил седловину далёкого хребта и именно туда, в наиболее низкую точку гор, направил свой путь.
           Оказалось, что его расчёт одолеть дорогу за день был ошибочным. Путь оказался длиннее. К концу дня из опасения, что перед склоном окажется река, которой не было на его карте, молодой человек разбил стоянку в километре, как ему казалось, от седловины. В пользу отказа одолеть путь до горы в тот же день говорило всё, но прежде всего его самочувствие. Нещадно гудели ноги, саднили ладони, тисками схватило голову. Невообразимо  ныла спина.
           “Деревянный футляр размером с гроб, а не спина” -поставил диагноз её хозяин и тут же пообещал себе - “Ни в жизнь такой рюкзачище не возьму”.
Но вес рюкзака объективно был меньше на треть первоначального, и не заметить этого он не мог.

           Проще всего ему удалось отделаться от жжения ладоней. Вместо бессмысленной перевязки бинтом, которого оставалось чуть-чуть он решился на обработку рук собственной уриной, то есть на то, на что никто не уговорил бы его в иных обстоятельствах.  И, действительно, через час он уже не вспоминал ни про ладони, ни про противный ему прежде метод.
            Но голова продолжала напоминать о себе.
            “Наверное, багульник”- предположил Андрей. -”Ну что ж, привыкай!” . И он привыкал. Привыкал к тому, что иголки лиственницы войдут в его жизнь сплошным дискомфортом, что от них ему не избавиться. Кто бы знал, что мягкие летом они к осени станут колючими и жёсткими, будут сыпаться несмотря на все его старания за шиворот и в котелок с пищей. Привыкал к утренней и вечерней сырости. Привыкал не пугаться собственной тени в свете  костра, к внезапному шороху в ночи. И каждый день список трудностей и неудобств нашего героя дополнялся, что неумолимо вело к вопросу: а стоит ли продолжать?

           Могу честно сказать, что мой собственный опыт одиночных дальних походов в незнакомые леса в ситуации нашего неопытного героя, лично меня, говорю как  на духу, наверняка заставил бы свернуть с тропы и довольствоваться берегом реки или чем-то в подобном роде. Ну, а трёхдневный дождь вообще вынудил бы искать дорогу назад. Но наш герой был не я, Андрей с упорством шёл вперёд.

           Поведавшая в своё время мне эту историю знакомая N. подробностей дальнейших приключений Андрея перебирать не стала. Вероятно, устала или я стал уж слишком откровенно зевать. N. ткала гобелены и имела свойственное её профессии адское терпение, которое могла тут же компенсировать вспышкой гнева, если обнаруживала, что ее труд не замечают. Таких людей я всегда остерегался, а уж  женщин таких вдвойне. Вот-вот, этот эпизод из экскурсии в прошлое заставил вернуть из памяти её мимику в тот момент. Припоминаю,  знаком попросил продолжать и изобразил тогда примерного школьника и на лице что-то такое, подобающее примерному слушателю.  Сделав зачёт моему старанию N. перешла к финалу и завершила уже без красок.

            Потеряв половину вещей в дальнейшей части пути и добравшись, наконец, как он рассчитал по карте, до цели, измучившийся, изъеденный мошкой, с минимумом пропитания путешественник всё с той же слегой выходил среди трясин на последние полверсты опасной болотной дороги-не дороги. По сторонам смотреть было некогда, глаза искали спасительных и верных примет- выглядывающих куцых стволов низкорослых деревьев. Наконец он бросил держаться глазами за эти признаки и  окинул взором вокруг себя: ему было нужно убедиться, что и слева, и справа, отовсюду лес отстоит  от него на одинаковом удалении, то есть он- в самом центре болота.

           В жизни человека не так много моментов, которые подводят его к ступору. А это был он, ступор: метрах в двухстах сзади по его же полускрытым болотной жижей следам опираясь на слегу двигался путник.  Легко можно понять страх и изумление Андрея, с огромным напряжением преодолевшего половину болота в звенящем от мошки воздухе под нависшими низкими тёмными облаками обнаружить догоняющего его неизвестного. Но страх продолжался недолго. Неизвестный передвигался очень медленно и в какой-то момент Андрей даже засомневался: дойдёт ли тот до него? Издалека неизвестный трижды помахал ему рукой. Через полчаса путники пожимали друг другу руки.
           -Пи-ри-вет! -коверкая слово, имитируя грузинский акцент поприветствовал с усталой улыбкой незнакомец, невысокого роста крепыш.
           Так и познакомились два молодых путешественника. У обоих оказались общие интересы и общие черты характера, общий возраст. Только один из Москвы, а второй из Петербурга. Да, общим было и то, что один, а именно москвич, не переваривал северную столицу, а второй, петербуржец, не переносил москвичей.И что уж совсем ясно -до этой самой встречи на алтайском болоте.
           На материке в тот же вечер они долго и увлеченно, перебивая сами себя смехом, рассказывали друг другу о своих приключениях: один, как  автобус чуть не уехал с его рюкзаком в Барнауле, а второй- как он трижды терял свой рюкзак в лесу, как накидал в котелок для чая листья красной смородины вместо чёрной, как бежал без оглядки, заслышав медвежий рык или то, что он за него принял. Поделиться им было чем.
           Вот и вся история.
 
           Зелёные кулисы у собора за время моих воспоминаний  успели превратиться в чёрный занавес, а я только заметил это. Подружки мои, Грусть и Задумчивость, не вынесли моих воспоминаний. Обиделись. Сбежали. Непросто нам вместе. Но что поделаешь, я их берегу и беречь буду.
                ***
30.07-01.08.2025 г., остров Кампа.