Кувшинки

                I


Её постоянно хотелось сравнивать с самой природой, в доме старалась не находиться, всё больше время коротала возле озёр… А по дому ходила, как неприкаянная, как будто она никакого отношения к нему не имела, меж тем, как имела… прямое отношение, она была его хозяйкой, худенькой до прозрачности, хозяйкой большого деревенского дома, доставшимся ей с далёких Слюдянских озёр…

Отец Сергея, Платон, был полукровкой, прежде эта Бурятская земля была дедова, а женившись на милой русской крестьянской девушке, на свет появился Сергей и как говорили, от отца он взял что-то едва уловимое, весь в мать пошёл в русую, синеглазую крестьянку.

Семья была добрая, хлебосольна, хоть и небогатая, Сергей рос в любви и заботе, с детства влюблённый в природу, лет с семи увлёкся живописью и подмечая каждый распустившийся кустик, старался передать подаренную солнечную улыбку каждому листику.

Жизнь, как скатерть самобранка, раскрылась перед ним и талантами, и возможностями, да только многое постичь  ему придётся через душевные страдания и потери, но это позднее, а пока что Слюдянские озёра радуют его своей красотой, очаровывают красками и всё своё восхищение он передаёт холщовым мешкам, мастерит подрамники, мочит, разрезает мешки, натягивает их на гвоздики, смазывает рыбьим клеем и глиной, всё у него в ход идёт, и кирпич толчёный в пудру с желтками от яиц смешает, и скорлупку растолчет, словом, химичит и экспериментирует.

И всё было ладно в этом старом дедовском бревенчатом доме, пока беда не коснулась чуть ли не каждый дом…, налетела болезнь страшная и скосила многих, не обошла беда и Платонова дома, однако Сергея судьба сберегла, очевидно на него у неё другие планы были.

Оставшиеся односельчане его жалели, зная, что он живописью одержим, не отговаривали, а напротив, помогли и с горем справиться, и в дорогу снарядили, и деньжат маленько на первое время на дорогу собрали, смешно приговаривая: 

- Если что, ворачиваться никогда не поздно, изведай, может и примут в специальную школу, главное обутки не промочить, не захворать у чужих…
 
Заколотили ставни, задули печку и заперли дом на амбарный замок. Так за мечтой своей и отправился Сергей в Петербург, захватив только самодельную папку с холстами…, на пороге обернулся…, словно что-то кольнуло в груди, наспех перекрестив дом, прошептал: 

- Ты прости меня, я вернусь…

Справился, судьба благоволила и в художественную школу поступил, и в подмастерье художник Илья Ефимович взял его к себе, и не только краски доверял растирать, но иногда разрешал и задники подмалёвывать, у него и комнатушка нашлась, где хранились подрамники, и рамы с поврежденной лепниной. Сергей эту комнатушку, как украинскую мазанку выбелил, и топчан поставил.

Так у Ильи Ефимыча он прожил пять лет…, прощались со слезами…

На выпускных экзаменах главный художник Петербурга посулил Сергею высокую славу и его картину из привезенных озерских, ещё дошкольных, хотел купить, но Сергей сказал: 

- Не обидитесь, если я Вам от сердца подарю...

Художник обнял его и вручил конверт с адресом своего бывшего французского ученика, теперь уже известного художника… и друга…, добавив:

- Если Бог продлит мне жизнь, лет через десять свидимся, я уверен, кто смог написать такие озёра, тот в Париже надолго не задержится, родные озёра заманят Вас сударь обратно…

Родина немногословна, но когда с ней расстаёшься, печалит голубого…

Ни один маститый художник или писатель не справился с тоской на чужбине…



                II


День был тусклый, серый, про такой говорят обиженный, вот, вот, расплачется, по небу лениво плыли рыхлые тучи, похожие на разваренную в мундире картошку…

- Не к добру, - подумал Сергей, - с таким небом заморского гостя встречать, не к добру…
 
Роже Виктор, занимал прекрасное ателье в районе Пасси, это элитное место давно было известно своей архитектурой небольших уютных домов и тихими зелёными улочками, вблизи находится музей Мармоттан-Моне, импрессионистов и постимпрессионистов, недалеко от площади Трокадеро и башни Эйфеля, которая строилась чуть больше двух лет, а радость подарила людям пожизненную и Бог справедливо наградил инженера Эйфеля долголетием…

Однако, Сергей не сразу посетил ателье известного художника, решив, что как-то совсем уж бестактно не знать и двух слов по-французски, поэтому, по совету Петербуржских друзей, в начале первой же недели, он поднялся к величественному, белоснежному базилику Сакре-Кёр, (Сердца Христова), этот католический храм был построен из белого камня и Сергей легко поднялся по длинной лестнице, ведущей, казалось, в небо, там сохранялось дыхание прошлое столетия: Золя, Мане, Дега, Модильяни, там же в небольшом садике и по сей день живёт душа художников Парижа, давно облюбованное ими место, где все про всё знают и с добрым сердцем делятся и последней рюмкой, и тарелкой супа. 

Так за чашечкой кофе экспрессо, ему рассказали и про курсы, открытые ещё с прошлого века, АЛЬЯНС ФРАНСЕЗ, и радушно приняли третьим в небольшую квартирку на бульваре Клиши, за вполне доступную цену, и познакомили с замечательным трехгрошовым рынком…

Во все времена художники стремились на Монмартр, в особый вдохновляющий аромат Парижа, в его творческое дыхание, хотя Монпарнас не уступает в привлекательности, и многие художники именно там нашли себе приют, ссылаясь на более низкие цены и комфортные мастерские.


Через пару месяцев Серж, как называли его французские друзья, сносно говорил по-французски да и трехгрошовый рынок его необходимо офранцузил, двубортный приталенный осенний плащ, в цвет опавших листьев с лацканами и в тон плаща кашемировый шарф Барбери, закрученный пару раз в пухлый узел, преобразили его до неузнаваемости, оставив только глаз прозрачных чистоту и отросшие волосы, беспрепятственно послушные ветру…

Это было вначале мая, розовая дымка укрыла Париж, на бульварах распустились каштановые белые свечи и влюблённое небо розовело от радости. 
 
Ателье первого этажа было приоткрыто, но Серж, тем не менее, дернул за медное кольцо колокольчика, почти с таким же знакомым малиновым звоном, оставшимся в детской памяти и память вздрогнула. Дверь открыла девочка лет пятнадцати, она действительно выглядела девочкой, позже отец Виктор их познакомил, сказав, что Стефания уже не ребёнок, как могло скорее всего Вам показаться, а вполне себе барышня, ей в июне исполнится восемнадцать и она увлекается романами Дюма и Мопассаном…

Серж не настолько хорошо понимал французскую речь, да и не мог сосредоточиться, не мог оторвать встретившихся глаз, их глаза неотрывно смотрели друг другу прямо в душу, словно кричали, - наконец-то мы встретились, мы так долго ждали, этой встречи…

Я не мог оторваться от Стефании, и я видел, что и она неотрывно смотрит, любопытно, что наши глаза между собой ничем не отличались, в её глазах была та же озёрная густая синева, точно, как в моих. Наш молчаливый разговор прервал Виктор, подтвердив наши догадки:

- Вы так уставились друг в друга, будто давно знакомы…

Эту фразу Серж понял и ответил, старательно вытаскивая из памяти недавно приобретённые слова, соединяя их.

- Да, Виктор, Вы, несомненно, правы, мы знакомы с Вашей дочерью с незапамятных времён, я даже помню цвет этого фартука, блёклой глицинии, - он так выигрышно
смотрелся на фоне длинного фисташкового платья с полукруглым вырезом вокруг шеи, подчеркивая молочный оттенок кожи.

- Да не мучайтесь Вы так с французским, хоть я и родился на берегах Сены, но мой гувернёр с берегов Невы дал мне блестящее воспитание, счастьем было его незнание французского. Алексей, так звали моего гувернёра, он так и не выучив французский, через пять лет вернулся в Петербург, а я с тех пор владею пушкинским языком… и, как видите, цепкая детская память не отпустила…

Стефания стояла, не шевелясь от того, что услышала от Сергея…

Когда и где мы познакомились…, это же невозможно… Но ведь мне действительно его глаза знакомы, словно я с ними встречаюсь ежедневно. И она поняла, в зеркале она с ними встречается, их глаза настолько похожи по цвету, но и мысли отражаются в них одинаково. 

- Стеша, - так умилительно называл он свою дочку, - а ты что встала, как вкопанная, - спросил он её по-русски…

И каково же было удивление Сергея услышать, что и Стефания тоже, не так хорошо, как Виктор, но тоже говорит по-русски…

- Если бы моя жена Лизонька не покинула бы нас, Стефания бы лучше говорила, но Лизонька, со своей загадочной душой…, - и Стефания оборвала отца сказав по-французски:

- Я тебя, кажется, просила о ней не вспоминать и при мне не говорить…

Это был первый раз, когда Сергей удивился хрупкостью её души и непреклонности, с которой она посмотрела на отца потемневшей синевой глаз. Только потом, много позже, когда, между нами, не стало никаких секретов, она мне призналась, что теперь простила бы маму, которая с молодым корсиканцем сбежала от них с папой, сказав, что ты, с такой замечательной душой, когда полюбишь, поймёшь меня и простишь…, и с такой волей, ты выживешь, я за тебя не волнуюсь.

- Мне тогда было всего 12 лет. Про отца сказала, - он до меня любил и после будет, потому что любить не умеет, сердце его спрятано за каменной стеной, а наши с тобой нараспашку, такие только у русских…

- Ёжик, - так она его называла в особенно тёплые ночи, сокращая Серёжика до Ёжика…

И он, блаженствуя, говорил ей:

- Я обещаю сделать тебя счастливой и маму твою найду, и скажу ей, что она была права, у тебя удивительно открытое и нежное сердце, и загадочная русская душа, и непременно скажу ей про твою волю, как только она помещается в этой маленькой хрупкой детской груди, - говорил я… и она улыбалась…

Но до этого дня ещё было далеко...

На фразе, - я тебя просила о ней не вспоминать, - в доме поднялся нешуточный скандал…

Первое, что я заметил, так это то, как быстро благодушие, как, впрочем, и воспитание, закончились словами, обращёнными в мою сторону:

- Аудиенция окончена. Навряд ли я могу быть Вам чем-то полезен, мой русский друг ошибся, направляя Вас ко мне. Найдите себе какую-нибудь школу или, ну я не знаю…, а что в России художественные школы перевелись… Зачем Вам вообще понадобилось сюда приезжать… Ах, да, да озёра, кувшинки, так у нас уже есть свой Моне, зачем же нам его подражатель….

Это было уже совсем бестактно, хуже, чем если бы я пришёл, не зная и двух слов по-французски…
 
И Сергей ушёл с досадой и неповторимой горечью…

- А ведь точно я тогда подумал, не к добру с таким небом заморского гостя встречать…, не к добру…

Вот тебе и свидимся лет через десять, похоже, свидимся значительно раньше...

Вот только Стеша ему понравилось, как Виктор её назвал, да вот только Стеша не выходила из его головы и стояли перед ним её прозрачно и вместе с тем густо-синие глаза, точно сибирские озёра, при солнечном свете они изумительно прозрачны, а в сумерки притягательны, покрытые зеркально-синей пеленой… 

Как теперь войти в ателье и как рассказать ей о том, что её глаза стоят передо мной и что я и часа не хочу прожить, чтобы не думать о ней, а главное и не могу.

Первый раз в жизни он столкнулся с тем, что что-то не может. Он смог переболеть утрату родителей и утрату родного гнезда, из которого выпал практически в детстве… Пережил и добрался до света, выучился и не жаловался, не роптал…, а сейчас душа так ноет, прям спасу нет, хоть кричи…   

Что-то вело его бульварами, дорогами и незаметно, ещё до захода солнца он дошёл до бульвара Барбес, а там и рукой подать до белых ступенек, ведущих в сизое небо, в гостеприимный садик, который весело и шумно раскрыл свои объятия…

- Серж, где ты пропадал, дружище, - примерно так его встретила знакомая компания.

Время летит незаметно, а уж и полугодие прошло, и курсы закончились, и поржавели листья каштанов, и небо заволокло туманным дымом…, неслышными шагами вошла угрюмая осень.

Сержm свесив голову сказал:

- Правы французы, сто раз правы, сказав, что во всём всегда виноваты женщины, - потом он добавил, - да нет, не виноваты, а всё самое лучшее в жизни исходит от женщин… Я влюбился первый раз жизни и не знаю, как об этом ей рассказать, я могу рассказать всему садику, а ей, единственной, не знаю как, потому что всё дело в её отце, да вы его наверняка знаете, художник Виктор Роже…

- Как тебя угораздило с этим снобом связаться, он же нерукопожатный господин, мир художников от него отвернулся, когда-то да…, он был очень хорошим художником с замечательной русской школой, которую он закончил в  Петербурге, но потом всё пошло, поехало, жена его бросила, дочку он пристроил в пансион и стал торговцем поддельных картин и перекупщиком… Теперь дочь живёт с ним в ателье, в шестнадцать лет пансион выпускает детей, так что он был вынужден её забрать и намеревается выдать её замуж, получив хорошие деньги. Но тебе её не получить, он не даст вам согласия, вот если бы ты был хромой калека Тулуз Лотрек, например, или старик Ренуар, у них был бы шанс, а у тебя, брат, нет...

- Но есть мысль, шанса нет, а мысль есть, - сказал итальянский художник Антонио Литти, - я напишу ему письмо, сообщу, что есть клиент на рисунок Дали, этих литографий много, его ученики сами штамповали работы Дали, когда тот уже не вставал. Я назначу встречу, а ты не теряй время, включи всё своё русское обаяние.  Любовь и смерть преград не знает. Такова жизнь.

В тот день даже осень оступилась, вышло солнце, улыбнулось небо и Стефания встретила его с улыбкой и радостно чисто по-французски прикоснулась воздушным поцелуем, но Сергей обнял её и сказал по-русски;

-  Я люблю тебя, очень, очень, - и повторяя очень, очень, покрывал поцелуями щеки, шею, платье, потом порывисто встал на колени и обхватив их, целуя приговаривал, - стань моей женой, родная моя, я подарю тебе всё своё сердце, душу и озёра с кувшинками, всё, всё, отдам, что у меня есть.

Они целовались и плакали от счастья, что они нашли друг друга, их души безмолвно потянулись, соприкоснулись сердца и встретились глаза, как маленькие озёра и соединились в одно большое густо синее озеро… 

Стеша придумала себе шляпные курсы и, хотя Виктор понимал, что забава это пустячная, для бедняков, но ссоры в его план не входили, поэтому он снисходительно согласился.

Живя в пансионе, девочек всему учили понемногу, пару раз в неделю в пансион приходила шляпница и учила девочек этому кокетливому мастерству…, вот эти уроки и пригодились, она по вечерам делала вид, что выполняет домашнее задание и бдительность Виктора уснула.

А Сергей тем временем подрабатывал везде, где только мог, не отказываясь ни от какой работы, художники, выполняя чей-то заказ и не успевая, просили его о помощи и он не просто с радостью, а и с благодарностью помогал, собирая деньги на билеты, на жизнь, хотя бы на первое время, как когда-то ему собирали соседи, отправляя учиться в столичный город…

Стефания ждала документы, подтверждение её совершеннолетия и возможность уехать за границу. Регистрировать свой брак в Париже было непозволительно, об этом мог узнать Виктор, который, к счастью, давно перестал и думать о каком-то начинающем русском художнике, рекомендованным его учителем… Он был уверен, что этот прохвост, несомненно, давно уехал, что ему тут нечего делать…, без него ему ничего не светит…

В русской церкви, недалеко от Монмартр Сергей и Стефания обручились, получили от отца Александра Божье благословение на венчание и на жизнь в браке. Стефания подарила Сергею мамино кольцо, которое та, уйдя в любовь, оставила дочери под подушкой. Об этом не знал отец, эта была её единственная сокровенная тайна, которую она с открытым сердцем подарила Сергею, уйдя в его любовь. А друзья-художники заказали у приятеля ювелира кольцо, ленту Мёбиуса, оригинальный символ, похожий на бесконечность и Сергей тоже смог сделать ей свадебный подарок, благодаря спаянных добротой сердечных друзей.

А потом, обручившиеся молодожёны весело понеслись по осенним бурым водам Сены, отмечая свой свадебный медовый ужин в шумной компании друзей. Пароход был украшен разноцветными светящимися шарами под русскими и французскими флагами, диагональ и вертикаль одних и тех же цветов.

Джо Дассен перебивал Ив Монтана, обоих старался погасить своими таинственными романсами Шарль Азнавур, но неумолимо всегда побеждали Очи Чёрные…

Дождливая и ветреная осень уходила, наступившие первые холодные ночи не радовали нашу неотапливаемую квартирку.

Стефания ежедневно звонила в префектуру, ожидая паспорт и визу.

Как-то сиротливо, несмело вошла зима, затянуло свинцом небо, не было ещё легкого морозца и весёлого солнца, скорбно уходили последние дни поздней осени…

В последних числах ноября, словно радость разлилась по сердцу, Стефания получила паспорт и визу, мы пошли к батюшке за благословением на дорогу.

Отец Александр сказал:

- Да тебя твой отец сам благословляет, смотри, первого декабря день памяти мученика Платона, а второго декабря Иконы Божией Матери "В скорбях и печалях Утешение". Ты же помнишь, как они ушли в скорбях и печалях, сам говорил…

Вот и не верь после этого в Бога…

- Не забудьте письма написать, - добавил отец Александр…

- Какие письма, - спросили мы хором…

- В мэрию и в полицию, чтобы Виктор Роже в поисках правды тебя в краже дочери не обвинил, у него руки длинные…

Стефания молча согласилась и с тем, и с другим, и под диктовку батюшки написала уважительно и правильно. Отец Александр обещал им письма доставить во время, когда те уже и Петербург минуют…




                III



Петербург встретил нас припорошённым снегом с лёгкими снежинками, которые садились Стеше на длинные ресницы и мгновенно тая, смешно их соединяли.

Сердечно встретил нас всё тот же Илья Ефимыч, и смеясь показывал Стеше мою первую комнатушку, рассказывал каким голодным оборванцем, без билета, без денег, на перекладных, неделю добирался до ступенек школы, с бережно прижимавшими
великолепными рисунками, лишь теперь признался он, как дрогнуло его сердце, поэтому и взял меня к себе… 

- И знаете, - продолжал он, - я никогда, ни дня не пожалел, Сергей бесконечно талантлив и добр, берегите его.

Стеша была на редкость тонкой и чувствительной, она расплакалась, подошла к Илье Ефимычу и сказала:

- Можно я Вас обниму за то, что Вы его сохранили. Я тоже буду его беречь, я ведь сразу его полюбила, как только посмотрела в его необыкновенно чистые глаза.    

И растроганный Илья Ефимыч сказал:

- Да у тебя, девочка моя, глаза такие же…

Мы рассказывали про нашу Парижскую жизнь, про тайную женитьбу и побег, и с наступлением темноты, я ещё раз поблагодарил добрейшей души художника за подаренное мне, бездомному подростку, светлое будущее…

И ночным поездом тронулись домой.



Длинными ночах я думал о заколоченном доме, боялся встретится с ним с глазу на глаз, но не за себя боялся, за Стешу, ведь она такая чувствительная и если он посмотрит на неё недобрым взглядом, с горечью, с обидой…, что тогда...

Я чувствовал, что заколоченный дом холодный, неприветливый, помнящий родителей и может даже быть, что дух деда, бурятского шамана не простивший мне моего отъезда, брошенного, погасшего домашнего очага, не встретит нас радушно и гостеприимно…, что тогда…

Душа ныла и болела и облегчением легли воспоминание озёр, и Сергей мысленно их благодарил, сказав, что никогда не забывал их, что всегда были с ним рядом в воспоминаниях и холстах, подарившие мне свою красоту, отдавшие её моим холстам:

- Вы мечты мои и моё вдохновение…, моё несметное богатство… А что мне Париж… маленький, несравнимый с величием Сибири, с её просторами, как представишь вас рядом, так Париж видится сценой и каждый красивый уголок с кружевными миниатюрными балкончиками, прибранными геранью, кажутся постановкой спектакля, нет того охватывающего страха и необъятного величия, которое ты чувствуешь в горах, возле живописных озёр, таких как Чёртово озеро или озеро Сердца.
 
- А может быть, - продолжал думать Сергей, - если я сейчас, до прибытия, поговорю с ней, объясню, что дом оживёт, повеселеет, когда почувствует, что мы вернулись, объясню, что старый дом родителям достался первозданным, таким и оставался при них, а я для неё всё переделаю, у нас же в Слюдянке мрамор добывают, так если ей захочется я весь дом мрамором обнесу, всё сделаю для неё…

А вслух сказал:   

- Стеша, а знаешь, какая вокруг озёр стоит звенящая тишина, окружённая прибрежными цветами и ирис сглаженный, фиолетовый, и кувшинка чисто белая, как пасхальная лилия, а в середине лета, после того как отцветёт ирис, озеро покрывается удивительно красивыми кувшинками с белоснежными лепестками, они только в пасмурную и дождливую погоду прячутся, а вот в солнечную, ближе к обеду раскрывают свои лепестки и ты, Стешенька, поверь мне, залюбуешься, - и продолжал с любовью рассказывать обо всех, дорогих ему местах.

- Ты так любишь свой сказочный край, что я начинаю ревновать тебя и к озёрам, и к кувшинкам…

- А ты знаешь, - засмеялся Сергей, что латинское название кувшинки означает “нимфа снежно-белая”. Древние греки считали кувшинку символом красоты, а молодые гречанки украшали свои головы кувшинками, так что это я тебя буду ревновать к кувшинкам, которые ты сплетёшь в венок вокруг головы и станешь красотой всех озёр, а я буду только успевать набрасывать краски  на холсты, чтобы не упустить выражения счастья в твоих озёрных глазах…

С поезда пересели на электричку и уже смеркалось, когда открылся перед ними снежный, но безветренный, тёмный, кое-где освещённый небольшой городок, село Байкальское…

- Вот и вернулся я в отчий дом, а куда ж я ещё мог привести жену… С озёрами
познакомлю её по весне, когда они нарядно красочно зацветут…


Дом встретил их как-то особенно безразлично, как-то даже невнимательно…, молча, холодно, с запахом плесени и старой копоти, маленькие окна потеряли очертания стёкол, настолько их затянуло путиной и сухой мошкарой, и казались теперь маленькими, и невзрачными, как никогда прежде…, печка с открытым чёрным проёмом наводила страх, не говоря про голый, дощатый, грубый стол, провожавший в последний путь родителей…, и скрипучие неровные половицы недобро скрипели. И даже за эту встречу Сергей был благодарен дому, точно поверил, что не обижен…

Вот онo родное счастье, небесная милость безмолвия…

От всего этого вида и нахлынувшего воспоминания у Сергея закрылись глаза и потекли горячие слёзы памяти, их не смахнуть, им нужно время…

Откуда у этой девочки из кружевного Парижа столько милосердия, понимания и воли…, от бросившей её матери, от сдавшего её практически в сиротский дом отца, или от той, никому неведомой души…

Когда она сильно нервничала, переходила на французский, вот и сейчас, успокаивая его, что-то говорила и целовала заплаканное лицо…

Утром пришли соседи, понатаскали продуктов, чистого белья, печь истопили, Стешу сперва за дочь приняли, а потом, как узнали, что она не только не дочь, а ещё и француженка, молча пожалели…

Она старались привести в порядок дом, он стал аккуратнее, но не веселее. Не было в нём того счастья, которое было, когда рос Сергей, хотя любовь между ними была и нежная, и страстная, и доверчивая…, и длинными лунными ночами они мечтали о весне, о том, как он пойдёт знакомить Стешеньку со своими возлюбленными озёрами, со своими ослепительно красивыми кувшинками…

Не прошло и пяти месяцев, как в конце марта возвратились те же грачи, чайки, галки и даже чёрные коршуны, всех тянуло в тепло, в родные места…, в апрельское таяние и весна коснулась Сибири…

- Весна в Сибири короткая и яркая, как моя жизнь…, - так спустя несколько месяцев написала Стефания, в своём дневнике…

С наступлением летних жарких дней Серёжик, нет, теперь уж только Сергей, познакомил меня со своими нимфами, сине-чёрными, глянцево-стеклянными озёрами. Он вдохновенно, размашисто кидал на холст тяжёлые мазки, а я, сидя у самого края, прогретого солнцем озера, на сухой кромке песчаного пляжа, думала, почему это любимое место Сергея, с неподвижным, покорным озером, с замечательным видом спускающийся горы, разноцветно вышитой природой, - не радует меня… Почему эта тихая благодать, с беззаботным звучанием птиц, наводит на меня тоску…

Предчувствие, душевное предчувствие…

Это было в середине августа, праздник преображения Господня, в русской народной традиции называют его Яблочным Спасом… Сергей в этот день был особенно счастлив, крепко меня обняв, уходя писать проснувшиеся горные склоны сказал:

- Я так рад, что ты, как все православные, останешься дома и тоже испечёшь пироги с яблоками…, к обеду не обещаю, а вот к ужину, мы отметим наш с тобой первый Яблочный Спас…

Потом я часто приходила к озеру, оставаясь там до темна и прислушивалась к тишине… Над озером поднимался пар, и я слышала его тяжелое дыхание, прощения просил, каялся, что не выполнил своих обещаний, не успел, говорил он, ни счастливой тебя сделать, ни маму найти, не успел даже озеро подарить с той кувшинкой, которую Нимфой называют, она, как дитя солнца, нежно-розового цвета, со слабым ароматом детства, как ты…
 
Забрало его озеро, приревновало…
 
Вот только и осталось моё короткое счастье на исписанных холстах…



Наташа Петербужская © Copyright 2025. Все права защищены.
Опубликовано в 2025 году в Сан Диего, Калифорния, США.