Настоящее искусство. Глава 13. Реабилитация

     18+   В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ
     Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.
     Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.


Глава 13. Реабилитация

     А потом не было ничего.
     С сумасшедшими скоростями падая куда-то в зияющую черную дыру, спрятанную среди глубокого тайного свечения космоса — встреча его в раю как вип-гостя и задушевный разговор с Богом, рассказывающим о том, какими безмозглыми и самоуверенными видятся ему люди с ракурса томного одеяла облаков, — он почти безмятежно подумал о том, что было бы неплохо сфотографировать на радость потомкам то, как на самом деле выглядят последние секунды перед смертью, развеяв их глупые стереотипы.
     В смерти, как оказалось, не было Господа, встречающего с распростертыми объятиями и свитой симпатичных ангелов, не пахло даже кострами, разводимыми в аду хитро подмигивающими помощниками Дьявола. Там, за гранью живого, за чертой воспоминаний — единственного, что оказывается в итоге значимым, когда смерть  выигрывает у жизни партию, ставкой в которой является существование, — не было ничего от слова совсем.
     Полный мрак.
     Вакуум.
     Полость.
     Тишина.
     Оказавшись в этом неожиданно неканоничном «ничего», Александр сначала озадаченно допустил, что это какой-то неудавшийся розыгрыш судьбы: не может быть, чтобы он мог даже не умереть, не погибнуть — сдохнуть так по-собачьи, так по-простому и так невероятно глупо — от каких-то там таблеток. Кто угодно, но только не он. Смешно. Он же просто играл! Это было не по-настоящему, он не хотел, он не думал, что все это развлечение может вылиться в такую неприятную и неловкую для всех ситуацию, — будто сказать в детстве матерное слово, не зная его значения, при всей семье и родственниках. У него же были все привилегии мира, так неужели смерти нельзя дать взятку, пригрозить влиятельными друзьями, или, в конце концов, попросить отсрочку по не реализованному до своего апогея таланту?
     «Не я. Не со мной. Не так, не так, не так!» — лепетал он, как заведенная марионетка, в  темноту, жадно поглощающую все звуки.
     Он ходил по пустому мраку с вытянутыми вперед руками некоторый период, показавшийся ему резиновой вечностью, стараясь исследовать его пределы, но вскоре понял, что подобное времяпрепровождение абсолютно бессмысленно: это пространство, очевидно, не имело ни начала, ни конца.
     Он шептал, говорил вполголоса, высказывался на слегка повышенном тоне, кричал и наконец перешел на отчаянный вопль — но не услышал даже отдаленного шороха.
     Адамов знал, что в этот самый момент, когда полное слияние с полой темнотой небытия и наверняка миллионами таких же заблудших, как и он, загнивших душ, достойных только забвения, было доказано всеми возможными и невозможными способами, его должен был охватить панический страх — но не почувствовал даже его. Он не ощущал вообще ничего ни физически, ни эмоционально — он стал заложником твердого голоса собственного разума, равнодушно и помпезно объявившего ему о том, что Александр Адамов, кажется, больше не числится в списке живых.
     Он почувствовал хлесткий удар пропитанного стерильностью воздуха в легкие тогда, когда секундой ранее охрипшим голосом вопил заевшую, как пластинка в граммофоне, фразу «не я» на радость апатичному мраку смерти.
     Кажется, смерть осознала, как фатально и безнадежно провалилась в попытке экспромтом устроить свидание с Александром Адамовым. «Ладно-ладно-ладно, хорошо, — призналась она сама себе, — он чертовски притягателен уже сейчас, в свои несчастные двадцать два. А что будет дальше, если он продолжит с таким же успехом еще несколько лет!.. Этот экземпляр души, подобно качественному вину, определенно стоит выдержки. Станет еще терпче и насыщеннее. Тогда и встретимся, пожалуй».
     Новая пометка в записной книжке в разделе «Забрать позже».
     — Пульс пошел. Дышит.
     Андрей чувствует, что на неосознанно расцарапанные под властью страха тыльные стороны ладоней скатилось что-то предательски мокрое и свербящее розоватые полосы царапин.
     Еще несколько дней Александр по договоренности Лазарева находился в реанимации одной из лучших частных клиник города, опутанный сетью трубок и слишком бледный даже для тех, кто ненадолго стал визави самой смерти. О передозировке фотографа писали самые немыслимые вещи все издания, не обсуждал эту тему в светском обществе только откровенно ленивый, но приходил в отделение без цели первым застать только что вошедшего в нормальное состояние Адамова исключительно Андрей. На многочисленные вопросы любопытного медицинского персонала и удивительно беспардонных журналистов о том, кем ему все же приходится больной, он отвечал уклончиво и лаконично: близким другом.
     Если быть точнее — Андрей был единственным, кто был бескорыстно заинтересован в состоянии фотографа, до своей встречи с неожиданно страшным ничем уверенного в том, что преданных друзей у него больше, чем купюр в брендовом кожаном кошельке. На деле же пока еще невидимая для него реальность расставила все по своим местам и провела непрошеную тотальную переоценку ценностей: перед его обессиленным, отравленным, полуживым — или полумертвым? — телом часами сидел тот, кому, по сценарию трагикомедии жизни Александра Адамова, должно было бы наплевать на него и его борьбу с самим собой больше всех.
     В одно из таких вечерних паломничеств он восстанавливал пазл истории его дружбы с этим странным, жалким, никем так до конца и не понятым художником своего собственного мира; этим обаятельным, до неприличия уверенным в себе, очаровавшим всю петербургскую богему любимцем людей и богов. Он вспоминал, как, подобно всем, попался на удочку его обаяния и на третьей, кажется, выставке его фоторабот продал ему первую дозу с почти пятидесятипроцентной скидкой, сам не осознавая причин заключения такой вопиюще невыгодной сделки. А потом дни закружились, как в безумном вальсе. Что-то — случай или судьба — беспрестанно сталкивало их: в клубах, в галереях, на концертах и даже в театрах. В конце концов оба устали сопротивляться этим таинственным совпадениям, с каждой встречей находя в друг друге что-то, чего явно не хватало им самим: Александру — серьезности, собранности и ответственности; Андрею — дерзости, живости и природной очаровательности. Фальшиво красивая жизнь на двоих: деньги, женщины, алкоголь, чувство превосходства над всем миром. Такого мощного чувства духовного единения Лазарев не только никогда не ощущал ранее, эта дружба была вдвойне невероятным событием для него — как для наркоторговца, всегда хладнокровного в общении с клиентами, так и для человека, который был женат, но даже в браке не ощущал такой связи с сердцем другого. С сердцем, которое несколько дней назад могло перестать биться, и отражающим самые потаенные глубины его собственного внутреннего мира взглядом впервые открывшихся после передозировки глаз.
     Андрей кладет ледяную руку на плечо Адамова и улыбается. В его улыбке Александр видит его душу, постаревшую на десяток лет. Морщинистая ухмылка пронзает лицо Лазарева.
     — Откровенно хреново выглядишь. С возвращением, Саш.