Горячие игры холодных сердец. Глава 37

                Глава тридцать седьмая

   Вера позвонила только на следующий день – днём. До этого, Данилов проснулся около десяти часов – свежий и отдохнувший, правда, боль в теле по-прежнему давала о себе знать, да и лицо ещё несло на себе следы побоев под наложенными на них пластырями.
   Приняв душ и выкурив сигарету, он включил ноутбук и, в ожидании завтрака, поработал над новой новеллой, начатой ещё пару недель назад, но постоянно отвлекавшие: то ссоры с Верой, то попойки с поэтом Кулешовым, а иной раз и просто припадки – «посылаемые» его слабой нервной системой – не давали продолжить задуманное. И вот, наконец, такая возможность представилась, чем он и воспользовался.
   Дежурный – как и обещал – принёс завтрак в номер, состоящий как всегда из яичницы с беконом, кофе, и булочками в фарфоровых вазочках. Так же присутствовали: сливки, сахарница и столовые приборы. Собрав пустые тарелки и пожелав постояльцу приятного аппетита (не забыв, справится и о его здоровье), дежурный покинул номер, а Андрей набросился на еду, и уже через десять минут на тарелках не было ни крошки, а на дне чашки плавала лишь кофейная гуща – соблазнявшая погадать на ней.
   Покончив с завтраком, Данилов подошёл к окну, и с наслаждением затягиваясь сигаретой, принялся любоваться видом открывшегося перед ним зимнего великолепия. По-прежнему было холодно, но снег уже не валил. Огромные сугробы высились по обочинам шоссе, а ясная, без единого облачка погода призывала одеться потеплее и выйти на улицу, но он решил подавить в себе это желание и  воздержаться от прогулок до тех пор, пока не почувствует себя способным выдержать физические нагрузки, дабы слабость и боли в мышцах ещё давали о себе знать. Докурив сигарету, он вернулся к столу, и оставшееся до обеда время провёл – внося поправки в новеллу, время от времени «гуляя» по просторам интернета, а так же – ожидая сообщений от Веры, которых до сих пор не было, что – расстраивало, и в то же время – бесило его. В два часа в его номере снова появился дежурный. Он принёс обед и свежие газеты. Перекинувшись с постояльцем несколькими фразами о его самочувствии, вскользь брошенным замечанием «какая чудесная сегодня погода» – дежурный покинул номер, а Данилов приступил к обеду. Насытившись, он вышел из-за стола и, попыхивая сигаретой, опустил на кровать своё отяжелевшее от сытной еды тело. Устремив глаза в потолок, он принялся размышлять. Нет, ни о чём серьёзном он не думал – это были обычные «будничные» мысли – они возникали внезапно, и так же быстро – исчезали. Он представлял… проданную в гарем девушку, и то… что с ней там делали; он думал о том, какие волнения происходят сейчас в массах (а в первую очередь – в интернете) в связи с его недавним «выступлением»; как должно быть бесятся эти двое – мэр и его заместитель, вспоминая, как он бросал в их адрес свои «изобличительные речи». Что это – фантазии мальчишки – насмотревшегося криминальных фильмов о мафии, или он, действительно, собирался вступить с ними в борьбу? – эти предположения позабавили его; ему даже захотелось глянуть на их лица, когда они говорят о нём. Но больше всего, его мучила мысль о Вере. Где она? Почему молчит? Неужели его глупые выходки испортили их отношения настолько, что она решила порвать с ним. Представив это – он испытал грусть и тоску – отложившиеся в сознании тяжёлым грузом, и теперь они давили, заставляя корчиться от боли, но, не физической, а моральной. Что было ещё невыносимей – ибо физическая боль проходит, а как избавиться от душевной? Он не хотел терять её, потому что считал, что любит её. Любила ли она его? И была ли это на самом деле – любовь? Может, они это выдумали? Находясь на грани одиночества и тоски – они и выдумали эти странные отношения, назвав их любовью. А возможно – это нормально – всё, что с ними происходит, – вероятно, такая она и есть – любовь.
   Размышляя, он не заметил, как опустившиеся на город вечерние сумерки – накрыли своим тёмным покрывалом и комнату, в которой он находился; но проникавший через окна свет фонарей, как и снег – освещали её, и он вполне мог обходиться без света.
   Было без двух минут – пять – когда вновь зазвонил телефон. Данилов вскочил с кровати и ринулся к столу. Не зажигая свет, он схватил трубку и выкрикнул единственное вырвавшееся из уст слово: «Да» – словно других он не знал.
   – Я всё ещё люблю! Люблю, как в первый раз!.. – пропела трубка  е ё  голосом, который обжог его слух теплом восходящего над городом солнца – утомлённого мраком ночи.
   – И я люблю! – ответил он, медленно опускаясь в кресло. – Так как же быть нам теперь?
   – Обнимаю тебя, Любимый! – заговорила Вера протяжно, с придыханием. – Моя грёза, мой океан, остров, на котором я ждала тебя! Я всегда рядом с тобой в этом мире – не забывай меня. Нам не дано быть вместе, но я очень тебя люблю! Не бросай меня и не верь моим злым словам. Они от невозможности быть с тобой и жить с тобою. С новым годом! Люблю!
   – Я люблю тебя! – повторил Данилов, чувствуя, как тепло её слов пролилось по всему телу, вновь заставив его трепетать. –  С новым годом! Будь счастлива! Прости моё шутовство. Это всё от невозможности быть с тобой. Не уходи. Давай поговорим. Чего делаешь?
   – Отхожу от вчерашнего, – ответила Вера устало. – Легли поздно, встали тоже. Наконец, выспалась за год. Никуда не поеду, хочу побыть дома, насладиться тишиной и отдохнуть. Как ты, моя Радость? Как встретил новый год? Сегодня так чудесно – мороз и снег лежит. Вчера весь день салюты бухали. Прозерленд не спит круглые сутки. Устала. Тишины жаждет душа моя.
   – В тишине отдыхай со мной. Очень грустил, что ты так позавчера завелась. Нашалил ночью.
   – В чём нашалил? Что-нибудь плохое обо мне говорил? – он различил промелькнувший в её голосе испуг, и улыбнулся.
   – Нет, о тебе я ничего не говорил, – поспешил он успокоить. – Да и с кем мне говорить, кроме тебя. Я бываю, глуп, но ты не сердись. Я исправлюсь. Резки тебе спьяну писал. Они смешные. Это всё моё шутовство. И про Америку насочинял, чтобы тебя развеселить. Улыбайся! Смейся! Очень тебя прошу!
   – Что-то не смеётся, – с грустью произнесла она. – Будь простым, люби себя, не впадай в ненужное для себя. Ты хороший, не будь плохим. Я в тебя верю.
   – Я стану хорошим! для тебя! – пообещал Данилов. – Буду стараться. Только ты не сердись больше, если я опять выкину номер. Расскажи что-нибудь о себе.
   – Не выкидывай ничего больше, не будь клоуном на потеху толпе. Здесь нет друзей, одни враги. Не хочу, чтобы смеялись над тобой, мне от этого очень больно. Не люблю праздники, от них никакого проку. Так, пустой фантик от конфеты. Ем сладкое, пообедали. Нечем заняться. Скучно, но в этом есть своя прелесть. Жизнь замерла! Движуха осточертела – свободна, и камень свалился с плеч… Жизнь проходит мимо, а мы не замечаем.
   – Ты хорошая! Очень хорошая! – изливался Данилов.
   – Бываю хорошей, – согласилась Вера, – но и плохой тоже. Как доктор Джекилл и мистер Хайд. Мы все такие. С двойным дном, к сожалению. Нельзя быть постоянно хорошим, иначе – заклюют. Такова жизнь.
   – Да – это так. Я добрый и все этим пользуются. Иногда так мерзко, когда предаёт тот, кто не должен так поступать. Прости, что я так поступаю с тобой. Правда: я ничего плохого не говорил о тебе. И вчера на твоей странице старался держать себя в руках. Хотя было трудно сдерживать себя, чтобы не признаться тебе в любви!
   – Я тоже стараюсь не показывать свои чувства к тебе, но, все об этом знают. Да, мне плевать на них.
   – Я рад, что все знают, что я люблю тебя! – произнёс Данилов с чувством. – Я эгоист – да? Ведь ты замужем, и тебе это может навредить. Но ведь мы ничего такого не делаем. А любить – это так прекрасно! Так здорово!
   – Я не хочу, чтобы смеялись над нами. Здесь живёт женщина – она любит одного мужчину, который давно не появляется, и постоянно о нём пишет. Признаётся в любви, плачет. Я не такая, пойми. У меня есть гордость! В личке – да, но не во всеуслышание. Счастье любит тишину. Пусть это останется между нами, двоими. – Помолчав, она добавила: – Сейчас ты любишь, потом – разлюбишь, начнешь петь осанну другой, я переживу это, но хохот этих животных, мне будет нестерпим.
   – Да, я это понимаю. У меня гордости нет –  я открыт для всех. Может это плохо. Но мне как-то всё равно, что про меня скажут. Пусть судят себя, а не других.
   – Я бываю жестокой, режу по живому – говорила Вера. – Ударяю по больным точкам. Потом места себе не нахожу. Сколько раз давала себе слово не поступать так. Но, всё тщетно. Хоть волком вой от безысходности. Мне стыдно за себя. Очень стыдно.
   – Тут ничего не поделаешь, – вторил Данилов. – Такое бывает. Я сам поступаю иногда так же. Но я смеюсь. Как говорил Депардье: «Когда чувствуешь, что проиграл – смейся…» Вера – смейся! Над всеми, кто причиняет тебе боль! Можно напиться, но лучше не надо.
   – Я никогда не проигрываю! – гордо ответила Вера. – Я выше этого! Смеяться не в моих правилах. Смех – это проигрыш. Я не клоун – повеселиться над собой не дам! Лучше уйду с высоко поднятой головой... Не прощаю предательства. Со мной очень сложно, но, я такая, какая есть!
   – Не буду спорить... А я – я смеюсь. Я шут. Клоун. Паяц. Воспринимать всё серьёзно – страшно. Жизнь кажется до безумия невыносимой – если всё воспринимать в ней серьёзно. Не хочу быть серьёзным. Хочу, чтобы все кто находится рядом со мной – смеялись. И они смеются. За это меня и любят. А за что меня любишь ты? И почему?
   Она молчала. Он ждал. В темноте, так и не включив света. Сейчас, свет от ярко горевших за окном фонарей скользил по столу; по потолку время от времени пробегали тени от фар проезжавших по шоссе машин – или въезжавших на площадку – что раскинулась перед отелем. Всё в комнате как будто готовилось к переменам; готовилось к важным событиям, которые вот-вот должны были случиться. А потом всё замирало, ожидая миллионов точно таких же мгновений. Так же – замерев – сидел и он – ожидая, когда она заговорит.
   – Однако, творчество твоё далеко от смеха, – наконец произнесла она. – Тоже – печальное и драматичное.
   Он усмехнулся. Но ничего не сказал, наблюдая за тенями на потолке.
   – За что люблю – не скажу, – продолжала Вера. – Пусть это останется со мной. Это очень личное ... Спокойной ночи, Карлос.
    – Своё творчество, я ассоциирую со своей любовью, – ответил он, будто не услышав её последних слов, или – не хотел их слышать, – а она всегда была печальна. Ты же знаешь – как печальное и трагическое – я также могу писать и весёлое. За что ты меня любишь, скажи. Мне надо это знать. Ведь ты меня даже не знаешь. А ведь я ещё тот гусь. Видала, чего ночью вытворял?
   – И что ты вытворял? – спросила она строго.
   Ему показалось странным, что она не знает, какие глупости он нёс с балкона городской мэрии. А может – её там не было? А статья в газете? – неужели, она и её не читала?
   – Это меня и страшит, – добавила она тем же тоном. – Ты непостоянный и доверять тебе не стоит. Только не обижайся. Люблю надёжных мужчин!
   – Насчёт непостоянного – это ты где-то права. Я писатель. С фантазией. Так и живу – фантазируя. Так проще и легче. Но я страшный балагур. Но не думай – я не подведу.
   – Ладно, Карлос, до завтра, Ваша Светлость, – вновь устало произнесла Вера. – Скоро спать лягу. Обнимаю тебя, мой хороший и любимый. Спокойной ночи.
   – Спокойной ночи! – повторил он с нежностью.
   – Спокойной ночи, моя Любовь. До завтра, – сказала она таким тоном, словно, по независящим от неё обстоятельствам вынуждена прервать разговор.
   Но он не хотел расставаться с ней, поэтому – заговорил вновь:
   – Хочу пожелать тебе доброго, спокойного вечера с бокалом вина возле пылающего жаром камина, и... мыслями о том, кто сейчас грустит в тишине, думая о тебе. А за окном холодный вечер начала января. Он слушает музыку – грустные песни о любви… Которые заставляют его схватить карандаш, чистый лист и, заполнить его грустной историей любви. А потом, написать тебе… Как ты сегодня... где ты... где... А может – тебе нет... Может, это его фантазия придумала тебя... Нет, ты есть... Ты есть... Где-то там – где он не знает тебя… Но ты есть… Ведь если… тебя нет… Кому тогда он говорит – люблю…
      Пока он говорил – трубка пела гудками, но он всё равно говорил, словно бы пытался перекричать эти заунывные гудки. А потом он положил свою – накалившуюся в горячей ладони – трубку.