Ты заболел...

Вот живёшь ты свою обычную жизнь.

Живёшь. А потом – р-раз – и что-то случается. Что-то происходит такое, что вмешивается в твои привычные планы, меняя обычное течение вещей.

Та же болезнь.

Ты живёшь понедельник, живёшь вторник, среду и знаешь, что в пятницу тебе нужно идти к стоматологу. Обязательно нужно, и ты это уже запланировал. Но – р-раз – и ветреным утром четверга ты простужаешься, к вечеру уже поднимается температура, закладывает нос, начинают слезиться глаза и приходит дикое першение в горле, из-за которого ты уже не хочешь не то что идти к стоматологу, но и вообще что-либо делать.

И, главное, в среду ты ведь точно знал, что тебе нужен этот прием в 15:30, знал, во сколько тебе надо отпроситься с работы, знал, на чем будешь туда добираться и на чем возвращаться обратно.

Но – р-раз – и вечером четверга ты уже лежишь на кровати, разглядывая криво приклеенные обои на потолке, которые начали слегка отходить по краям, и борешься с ознобом и першением в горле одновременно с тем, чтобы не заснуть от усталости с нерассосанной таблеткой от кашля во рту, дабы не подавиться ночью и не умереть одной из самых бессмысленных в этом мире смертей по вине собственной глупости и халатности.

Но это в четверг.

А в среду ты ведь даже и не подозревал, что уже на следующий день произойдёт что-то такое, что заставит тебя отложить все свои планы и пересмотреть все, что ты в принципе делал в последнее время правильно или неправильно. В среду ты просто смотрел странный сериал про вампиров и думал о том, как бы в пятницу после стоматолога тебе успеть зайти к парикмахеру, чтобы не выглядеть на субботнем юбилее тети Тамары обросшим и неряшливым. Но уже в четверг, вечером, ты осознал, что все твои планы рухнули и заметки в календаре, увы, не помогут тебе выздороветь быстрее, и ты не сможешь, увы, пойти к стоматологу в пятницу днём, к парикмахеру в пятницу вечером и попасть на юбилей уважаемой тети Тамары в эти выходные.

Просто не сможешь. И уже, в общем то, не хочешь.

Ведь ты заболел.

Заболел, и все то, что было важно для тебя в последнюю неделю, в последний месяц или даже год, улетело куда-то очень далеко, в такие тартарары, что уже не ясно, действительно ли так важны были для тебя эти планы, или же ты просто пытался наделить их таким значением, чтобы придать своей на самом-то деле пустой на события жизни вид жизни активной и насыщенной.

А сейчас, лежа в собственной постели, больной и, почему-то, никому не нужный, ты осознал, что все то, что раньше тебя волновало и тревожило, перестаёт тебя волновать и тревожить.

Всего каких-то 5 часов назад ты задавался «серьёзными» вопросами на тему «Как пройдёт мой визит к стоматологу?», «Насколько у меня все плохо с зубами?», «В какую сумму мне обойдётся лечение?», «А что, если я не успею на приём? Может, меня не впустят в кабинет или отругают… Хотя как они меня отругают? С какой стати?! Я ведь взрослый, адекватный, порядочный человек – не будут они меня ругать. Только если нахамят… Но ничего. Я буду готов, и в этот раз уже не стану молча стоять и прятать глаза, как в тот раз в пекарне около дома. Эта продавщица… Хамка…. Однозначно, бесчувственная, бессердечная хамка… А ведь я больше никогда после того случая не заходил в эту пекарню. Может, её уже уволили или понизили… Да! Понизили до уборщицы! И тогда я бы пришёл, посмотрел ей прямо в глаза и сказал: "Ты, женщина, подойти и протри тут пол. Не видишь, здесь полно грязи! Или ты думаешь, что она сама через полчаса исчезнет?» И тогда она бы, может быть, вспомнила, как когда-то, несколько месяцев назад, пожаловалась на мою нерасторопность и неуклюжесть, когда я нечаянно рассыпал часть той мелочи, которую хотел положить в круглую блестящую банку с весёленькой надписью «На чай бариста, ведь ему нельзя кофеин)» Мне это тогда показалось весьма ироничным, и я даже подумал: «Как интересно, наверное, здесь работать, в такой атмосфере». Но, как только я потянулся положить эти треклятые монетки в трижды треклятую банку для чаевых с надписью «На чай бариста, ведь ему нельзя кофеин)», кто-то толкнул меня в спину, и несколько монет просыпались на стойку, громко и веско звякнув на своём «монетном» языке о глубоком недовольстве, выраженном в адрес моего грубого по отношению к ним поступка. И она, та женщина, жутко разозлилась, обозвав меня криворуким кретином, и послала меня в спину такой взгляд, словно я, как минимум, сжег ее квартиру, объявив вендетту всему ее дрянному роду... Я тогда почувствовал себя последней блохастой собакой, забредшей в богатый квартал и получившей безумно обидный пинок от проходящий по улице женщины, которая возненавидела тебя просто так. Ни за что. Просто за сам факт твоего существования в этом мире. Существования одновременно с ней… И она бы с радостью убила бы тебя прямо здесь, прямо на этом месте, если бы не шедшие по той же дороге люди, которые, в случае чего, станут свидетелями что ни на есть жесточайшей расправы над ослабленным беззащитным существом, совершенной вполне себе обычной женщиной, одетой во вполне себе обычное серое пальто из натурального меха, со вполне себе обычной белой шляпкой, укрывающей ее лицо от снежных искорок и скрывающей хищный, совсем не обычный, взгляд от жадных на потеху глаз прохожих, которых не столько и взволновала бы дальнейшая судьба несчастной собачки, сколько маячившая в перспективе возможность рассказать всем своим сколько-нибудь знакомым знакомым об увиденной собственными глазами картине, которой они стали свидетелем… И я не стал тогда ничего говорить. А, скорее, не смог… Но до сих пор этот образ стоит у меня перед глазами. Преследует незавершённым гештальтом, который по счету месяц не давая спокойно заснуть».

Но сейчас ты заболел.

Заболел, наплевав на расстроившуюся тётю Тамару, надеявшуюся на скорую встречу с горячо любимым племянником.

Заболел, наплевав на стоматолога и парикмахера, которым в скором времени будет доложено об отменённой накануне записи и которые, возможно, тоже расстроятся от перспективы впустую провести час своего не бесценного, но все же важного для каждого из них времени, непозволительно долго тянущегося в стенах нелюбимой работы.

Но ты на все наплевал.

Ты заболел.

По своей ли вине или по року Всевышнего, во имя ли благой цели ты лежишь сейчас больной и, почему-то, никому не нужный, но тебе уже не хочется этого знать. Ведь ты заболел. И впереди у тебя только новые грандиозные идеи, о которых ты, скорее всего, просто забудешь спустя несколько дней, вернувшись к своей обыкновенной каждодневной рутине.

Но сегодня – сейчас – ты просто заболел, и ничего больше не должно тебя волновать.

И не волнует.