Глава 11. Тридевятое царство продолжение

 
       Учеба, между тем, катилась своим ходом.
       Мы уже достаточно уверенно разбирались в образцах торпед и мин, знали их тактико-технические характеристики, принцип действия  и правила обслуживания.
       Регулярно, под руководством двух мичманов и Бахтина, выполняли учебные стрельбы воздухом из торпедных аппаратов, установленных на цикле. В теории и на стендах, изучили устройство дизельной подводной лодки 641 проекта, на которой нам предстояло служить.
       Лекции по ее устройству, как я уже отмечал раньше, читал сам командир роты.
       При этом он не ограничивался изложением материала, предусмотренного спецкурсом, но много и интересно рассказывал о специфике службы на подводных лодках, дальних походах, в которых принимал участие в качестве командира минно-торпедной боевой части, а затем и командира лодки. От него впервые мы услышали о легендарном командире «С-1З» А.И. Маринеско и его трагической судьбе.
       В феврале 1972 года    впервые побывали на дизельной подлодке 641-го проекта.
       Был поздний вечер, метель. Тусклые портовые фонари слабо освещали несколько пирсов в Минной гавани, у которых застыли покрытые инеем субмарины.
В рубке ближайшей к нам, тускло светились огни иллюминаторов, а у трапа стоял моряк в тулупе, вооруженный автоматом. 
       Роту подвели к кораблю и выстроили вдоль пирса. Из узкой рубочной двери появился бородатый мичман в канадке, с повязкой «РЦЫ» на рукаве.
      Козырнув Иванову, он коротко проинструктировал нас о правилах поведения при посещении корабля - соблюдать порядок и тишину, руками ничего не трогать и не отставать.  По его команде «Вниз!», растянувшись цепочкой, по узкому обледеневшему трапу мы взобрались на скользкий корпус  и по очереди протиснулись в рубочную дверь.
      Через отдраенный люк, оскальзываясь и наступая друг другу на головы и пальцы рук, с грехом пополам спустились в центральный пост.
Он поразил нас множеством приборов, пультов, различных устройств, рукояток и вентилей, матово сияющих надраенной медью и никелем.
      Знакомство с кораблем началось с первого  отсека.
      Там располагались шесть торпедных аппаратов с автоматическим пультом управления,  раскрепленные на стеллажах  торпеды, а также множество других, неизвестных нам механизмов и приборов.
      В отсеке дежурили два моряка в ватниках и шапках, явно не обрадовавшиеся нашему появлению.  По указанию мичмана они коротко и толково рассказали о торпедном комплексе и его особенностях, условиях обитания в отсеке.
      Дело в том, что торпедный, наряду с третьим и седьмым отсеками дизельной подводной лодки, является отсеком живучести. То - есть, в  аварийных ситуациях, например при потоплении субмарины, он может принять весь личный состав  из других аварийных отсеков, для возможной последующей их эвакуации на поверхность через торпедные аппараты или выходной люк.
      Кроме того, при гибели команды центрального поста, из первого отсека можно обеспечить аварийное всплытие лодки на поверхность. Из него же, с использованием объемной системы пожаротушения, возможно тушение пожаров, возникающих в других отсеках. 
      Помимо всего, первый отсек является жилым. В нем, на парусиновых койках, натянутых  на металлические каркасы, расположенные над торпедами, отдыхают после вахт порядка двадцати подводников. Сейчас эти койки пусты и их серый брезент вызывает тоскливое чувство безнадеги.  Скоро, ох скоро, придется нам хлебнуть лиха.
      В угнетенном состоянии следуем в другие отсеки, и везде одна и та же картина: множество механизмов, устройств, станций, пультов, маховиков, рычагов и кнопок. Между ними, как очажки цивилизации, крохотные каюты офицеров. И везде тяжелый, источающий ледяной холод металл.
      Мы уже знаем, что на подводных лодках не могут жить никакие живые организмы, кроме подводников. В течение недели в море, на них дохнут даже крысы и тараканы, устойчивые к радиации.
      Словно подслушав наши мысли, об этом с  юмором рассказывают вахтенные нескольких отсеков. Затем, для полноты ощущений, «экскурсантов» распределяют по ним и заставляют драить палубные настилы и трюмы, различные вентили и клапана.
      Местные аборигены радостно сообщают, что это будут наши основные обязанности в первый год службы.
      Наверх поднимаемся около полуночи.
      Погода наладилась. В небе мерцают звезды и диск луны. На пирсе - чистый снег. После спертого воздуха отсеков дышится легко и вкусно. Но все это не радует. Лодка подавила нас своей непосягаемой сложностью и холодностью саркофага.
      Остаток ночи, в кубрике, долго ворочаемся на своих жестких койках и не можем уснуть. В дальнем углу слышится чей-то тихий плач.
      Утро приносит облегчение. Поразмыслив, приходим к общему мнению, что деваться нам некуда, если другие служат, послужим и мы.
      - Бог не выдаст, свинья не съест,- оптимистически заявляет наш острослов Костенко.
      Финский залив замерз, и по ледовой тропинке нас начинают регулярно водить на Чумный форт, мрачно торчащий из залива примерно в двух километрах от Кронштадта. Раньше, по рассказам старожилов, в нем проводили опыты по созданию противочумной сыворотки, затем использовали под тюрьму.
      В настоящее время в   подземных казематах форта, расположенных ниже уровня моря, находятся базовые минные склады. Там, при постоянной зимой и летом температуре и влажности, хранятся огромные запасы мин с торпедами, начиная от устаревших - парогазовьих и кончая современными - электрическими, с акустической системой наведения.
       Под присмотром пожилых мичманов-минеров с форта, мы целыми днями на специальных тележках на резиновом ходу перевозим эти смертоносные сигары из хранилищ в мастерские форта для ремонта и профилактики.
       Поначалу мандражим. В каждой торпеде 600 килограммов тротил-гексоген-алюминия или еще более мощной «морской смеси», способных при детонирующем взрыве поднять на воздух этот чертов форт, а может быть и весь Кронштадт. От нас, соответственно, останутся только атомы или души, если они есть.
       Однако, через несколько дней, чувство страха притупляется, и мы лихо катаем опасных красавиц по лабиринтам форта.
       В один из погожих морозных дней становимся невольными свидетелями флотского секса. У форта несколько сторожевых вышек, на которых дежурят девушки - стрелки из военизированной охраны. Их называют «вохрушками».
       Мы проинструктированы, что разговаривать, а тем более заигрывать с ними нельзя, могут запросто подстрелить. По внешнему периметру форта, кроме того, постоянно дефилирует   патруль из местных матросов. У них с «вохрушками» дружба и любовь. Ее очевидцами мы однажды и становимся.
       Рядом с гранитным валуном, неподалеку от вышки, здоровенный матрос, разложив на тулупе девушку - стрелка, трахался с ней не обращал внимания на изрядный морозец.   «Вохрушке» это по видимому нравилось, и она громко смеялась. Воровато косясь на бесстыдную парочку,  мы прошли метрах в двадцати от валуна.
       - Да, везет бербазе, я бы от такой службы тоже не отказался, - мечтательно заявил шагавший со мной рядом Чмур.  Кроме имевшейся в роте сверхсрочницы и пожилых крикливых буфетчиц, женщин с момента призыва мы практически не видели, поскольку в увольнения нас не пускали.
       В конце февраля роту вывели на стрельбище, где каждый из нас трижды выпалил в белый свет, «как в копеечку»  из закрепленного за ним  автомата. Особых навыков к стрельбе из огнестрельного оружия нам не прививали, поскольку его подводники используют только при заступлении в караул или отражении нападения на корабль.
       В марте резко потеплело, с залива подули влажные ветры, и неожиданно приехал отец.
       У нас шли занятия по защите от оружия массового поражения, когда меня через дневального вызвали на КПП. Понятия не имея, кому понадобился, я в одной робе выскочил на улицу, махнул через плац и, войдя в комнату дежурного, доложил о прибытии.
       Дежурный мичман кивнул на дверь смежной комнаты.
       - Зайди, к тебе родитель наведался.
       Я ожидал чего угодно, только не этого. О возможном приезде отца, в письмах из дому не было и намека. Они с Захаровым сидели на скамейке и о чем-то беседовали. 
       - Ваш сын, Николай Леонтьевич,- прокомментировал мое появление старшина.
       Вид у меня был, наверное, настолько огорошенный, что инструктор и отец переглянувшись, весело захохотали.
       - Вот,- решил тебя навестить,- хитро щурится родитель.   
       На нем распахнутое пальто, из-под которого виден костюм с орденскими планками   (батя явился при параде), каракулевая, сдвинутая на затылок шапка.
       - Значит, как договорились, Леонтьевич,- басит старшина, протягивая отцу руку.-После обеда зайдешь, - это уже мне. Уходит, поводя тяжелыми плечами и что-то напевая под нос.
       - Крепкий  парень,- одобрительно говорит батя. - Ну, присаживайся сын, поговорим.
       От него узнаю, что дома все в порядке, а от   Йолтуховского мне привет и адрес.  Саня служит в морской авиации в Выборге. Разговор длится минут пятнадцать, после чего отец называет   адрес гостиницы, где   остановился, передает объемистый пакет с гостинцами из дому и собирается уходить.
       - Завтра встретимся, с твоим старшиной  я договорился, отпустит до отбоя,- говорит он.
       Тащу пакет в роту. В нем килограмм пять. Открываю, вываливаю содержимое на койку. Она расцвечивается веселыми тонами «Кара-Кума», краснобоких яблок   и грецких орехов.
       Беру один в руку, сдавливаю. Тонкая скорлупа хрупает- в пальцах маслянистое ядро. Нюхаю.  Орехи из нашего сада, горьковато пахнут солнцем, степью и полынью. Почему - то щиплет в глазах.
       Сую часть гостинцев  в тумбочку, угощаю подошедшего Женю Вдовина - он сегодня дневальный по роте и прошу его остальное разложить ребятам смены по койкам. Женьке верить можно, он из архангельских поморов, серьезный и предельно честный.
       После обеда, постучав в деверь, захожу в старшинскую. В ней Захаров с Бахтиным играют в шахматы. Первый угрюм и сосредоточен, второй наоборот, весел и расслаблен.
       Эта игра «притча во языцах» всей роты.
       Инструкторы сражаются между собой второй год и Захаров, фанат шахмат, не может выиграть у Бахтина, у которого, кстати, со слов ветерана роты - мичмана Мальцева, не может выиграть никто и из школы. 
       По нашему   мнению Бахтин  вундеркинд.
       Он играючи разбирается в любых, самых замысловатых схемах мин и торпед, виртуозно играет во все культивируемые на флоте игры, требующие логического мышления, пишет уморительные стихи и эпиграммы.
       При всем этом, как уже отмечалось хронически ненавидит дисциплину и строевую подготовку, за что Ивановым периодически помещается на гарнизонную гауптвахту.
       Оттуда командование возвращает старшего матроса с трудом, поскольку на «губе» Бахтин великолепно рисует стенды, с браво выполняющими строевые приемы матросами и плакаты, с выдержками из строевого устава. Естественно, командование гауптвахты старается попридержать умельца у себя, тем паче, что возможности для этого имеет.
       Коль речь зашла о старшинах, следует отметить, что и остальные инструкторы нашей роты довольно интересные личности.
       Сомряков с Захаровым   в увольнениях, регулярно сворачивают из-за кронштадских девчат скулы и носы «корешам» из бригады подплава, за что из главных старшин, полгода назад,   командованием разжалованы в старшины 2 статьи; молчаливый Лайконен заочно учится в одном из ленинградских институтов; краснощекий Александров непревзойденный фанат муштры и дисциплины.
       - Мат, Володя, и нечего тут думать, - видно уже не в первый раз повторяет Бахтин, обращаясь к Захарову.
       Тот задумчиво чешет затылок и мрачно гудит, - ничего, до дембеля еще три месяца, я тебя все равно уделаю.
       Поднимается из-за стола, закладывает руки за спину и, раскачиваясь в своей классической стойке с пятки на носок, обращается ко мне.
       - Батя у тебя мировой, самого черта уговорит, завтра пойдешь после обеда в увольнение.
       - В гарнизоне карантин, кто ж его пустит, Вов? - удивляется Бахтин.
       - Кто - кто, дед пихто! - басит Захаров.   У меня в штабе деваха знакомая, решим. У него родитель шахтер, а мы друг другу всегда помогаем. Усек?
От радости   становится тесно в груди.
       - Не пыжься, лопнешь, - говорит инструктор. - А это отцу передашь, от меня. Достает из стола и протягивает  новый матросский тельник.
       На завтра, ровно в четырнадцать часов, я впервые выхожу из КПП школы вне строя. В кармане шинели   увольнительная до двадцати трех часов. Все во мне поет и ликует, день к тому же выдался солнечный и погожий.
       До гостиницы добираюсь минут за десять.
       Она расположена в небольшом    здании, с лепными мордами львов на фасаде.  Старенькая администраторша, поинтересовавшись, в какой номер я направляюсь, беспрепятственно пропускает меня на второй этаж, одновременно интересуясь, не нужно ли Николаю Леонтьевичу чаю в номер.
       В номере у отца тепло и уютно, знакомо пахнет одеколоном «Русский лес» и  табаком. На столе    бутылка  коньяка, колбаса, сало, рыбный балык  и лимоны. Все аккуратно сервировано.
       - Ну, пап, ты даешь! - выпаливаю я с порога. - Как пропуск достал? Кронштадт ведь закрыт на карантин, к нашим питерским ребятам родители пытались прорваться - не пустили!
       - Так то питерские, а мы луганские,- подмигивает мне отец. Он чисто выбрит, одет в спортивный костюм и тапочки.
       В деверь стучат. Входит знакомая администраторша с подносом. На нем тарелочки с хлебом, сыром и шпротами.
       - Как вы просили, Николай Леонтьевич.
       - Спасибо, Петровна, может с нами по рюмочке, за встречу?
       - Нет, вам с сыном нужно побыть вдвоем,- светло улыбается старушка, тихо прикрывая за собой дверь.
       - А ты здорово похудел и вроде подрос. Кормят-то как, нормально?  - спрашивает отец.
       - Вполне, - улыбаюсь я, - даже остается.
       - А что делаете с тем, что остается?   
       - Доедаем, даже не хватает. Это старый солдатский каламбур и научил ему меня сам батя.
       - Ну что же, давай к столу, будем есть, а то глаза у тебя блестят как у голодного волка.
       Я не заставляю себя ждать и наваливаюсь на расставленные на столе деликатесы. Отец ест мало и неохотно. У него еще с лагерей язва желудка. Подождав, пока я утолю первый голод, батя разливает в рюмки янтарный  напиток.
       - За встречу, сын!
       Молча выпиваем, закусываем лимоном, закуриваем.
       Начинается беседа. Она задушевная и искренняя. От отца у меня тайн нет.
Говорю в основном я, он больше слушает.  Коньяк понемногу убывает, я хмелею. Отец предлагает отдохнуть.
       Сняв форменку с ботинками, ложусь на   кровать и мгновенно засыпаю.
Будит он меня около двадцати часов. Умываюсь, ужинаем.
       Аппетит по-прежнему зверский. Бабуля приносит нам свежезаваренный крепкий чай с баранками,  а когда уходит, отец сообщает, что Захаров доволен моей службой и есть шанс остаться после стажировки на лодках, инструктором в роте.
       - Кроме того, -   пытливо смотрит   мне в глаза, - старшина по секрету рассказал, что к ним пришло указание о направлении после экзаменов одного торпедиста, для службы на новой атомной лодке. Что ты об этом думаешь?
       Я ошарашен такой информацией, и к ответу не готов. Стать инструктором, это тайное желание, наверное, каждого из курсантов, особенно после посещения субмарины. Я не исключение.
       Об атомных подводных лодках командир на днях прочел нам несколько лекций, из которых   ясно, что служить на них еще опаснее, чем на дизельных. Эти штуки могут не всплывать на поверхность месяцами и служащие на них подводники нередко получают сильные дозы радиации, что в лучшем случае заканчивается инвалидностью. 
       - А как считает  Захаров? - спрашиваю я у отца.
       - Он рекомендует тебе постараться и попасть на атомоход.
       - А ты что посоветуешь?
       - Все в твоих руках сынок, думай сам. Но помни, в нашем роду  труса не праздновали.
       Отец прав. Вместе с ним на фронт ушли три моих дяди, а вернулся он один. От них остались похоронки и боевые ордена.
       - Я буду на этой лодке, я уже хочу на ней служить! - вырывается у меня.
       - Не горячись, Валера, но запомни, не так страшен черт, как его малюют. А сейчас одевайся, уже десятый час, пора в роту.
       Отец провожает меня до КПП, где вспоминаю о подарке старшины, который забыл ему отдать.
       - Там, в шкафу, тельник, Захаров просил тебе передать,- смущенно бормочу я. 
       - Хорошо.   Передай старшине, что завтра зайду попрощаться, пусть выйдет.
       На следующий день, примерно в шестнадцать часов, меня вновь вызвали на КПП, где помимо отца находились Захаров и Сомряков.
       Оба при полном параде - в форменках и клешах, начищенных до зеркального блеска ботинках, с жетонами   «Отличник ВМФ» и «Специалист 1 класса» на груди. Они собирались в увольнение, благо карантин, наконец, сняли.
       Однако через пять минут общения с отцом, старшины изменили свои планы, и, отправив меня в роту, пригласили его в наш клуб. После ужина туда же вызвали и меня.
       Их компания уютно расположилась на втором этаже особняка, в комнате для приемов, совмещенной с бильярдной. Однажды мы делали там приборку.
       Высокое просторное помещение с лепниной по периметру стен, было обставлено тяжелой старинной мебелью. На стенах висели картины с морскими пейзажами и баталиями. Свисающие с потолка  бронзовые люстры   освещали его ярким светом.
       На небольшом ломберном столике красовалась пара   бутылок со знакомым напитком, золотились нарезанные дольками лимоны, и темнела распечатанная плитка шоколада. Отец, сняв пиджак, увлеченно сражался в бильярд с Сомряковым, а Захаров внимательно наблюдал за игрой.
       - Ну, батя у тебя жох! - восхищенно пробасил старшина. - Меня разделал под орех, а сейчас призера школы добивает, 
       - Партия, - через несколько минут вздыхает Сомряков и в сердцах швыряет кий на зеленое сукно стола. - Такой игры я не видел. Где учились,  Николай Леонтьевич ?
       - До войны у блатных, а после нее, до осени сорок пятого - у немцев, в Бреслау.
       Все подходят к столику, приглашают и меня.
       Захаров наливает в стаканы коньяк,  мне четверть, остальным по половине.
       - За Вас,- обращается Сомряков  к отцу.
       Выпиваем, закусываем лимонами, после чего   усаживаемся в кресла и закуриваем. 
       - Мы сейчас отойдем на полчаса, Леонтьевич, проведем вечернюю поверку и назад, а вы пока прощайтесь с сыном. Завтра отпустить его не сможем, плечи узковаты, - обращается Захаров к отцу. Тот понимающе кивает. Старшины приводят себя в порядок и уходят.
       Батя же сообщает, что завтра утром   паромом уезжает в Ленинград, а оттуда самолетом домой. После чего достав из бумажника, вручает  мне немного денег.   Интересуется, что передать маме.
       - Успокой ее, скажи, что все хорошо, буду служить на берегу в учебном отряде.
       Через час, вместе с вернувшимися старшинами, провожаем отца до КПП и тепло с ним прощаемся.
       - За сына не беспокойтесь, все будет в порядке, - обещает Захаров.
       Скоро дни полетели с удвоенной быстротой - пришла пора экзаменов и распределения. Все время проводим в учебных классах и кабинетах, корпя над конспектами, пособиями и материальной частью.
Экзамены принимает  специальная комиссия, состоящая из старших офицеров     отряда и школы.
       Мой результат: политическая подготовка -5;специальная подготовка - 5; военно - морская подготовка и устройство ПЛ -5; общевойсковая подготовка -5; легководолазная подготовка -5; физическая подготовка -5; подготовка по защите от оружия массового поражения -5; дисциплина - 5.
       В канцелярии  школы получаю  малиновое  удостоверение  свидетельствующее, что матрос Ковалев В.Н. окончил войсковую часть 09990 по специальности торпедист подводной лодки - с отличием, скрепленное подписями командира учебного отряда капитана 2 ранга Кривцова, председателя квалификационной комиссии  капитана З ранга Купцова и удостоверенное гербовой печатью.
       По иронии судьбы оно датировано 21 апреля 1972 года, то - есть спустя сутки после моего дня рождения. 
       Сразу же после вручение  документа,  мне предлагают продолжить службу в составе экипажа атомной подводной лодки стратегического назначения, со слов командования, самой новой в военно-морском флоте. Я даю согласие.
       В кронштадском военном госпитале, в течение недели прохожу очередную медицинскую комиссию, на которой обследуют с применением каких-то новых приборов и устройств, включающих в себя барокамеру и центрифугу. Как поясняют врачи, они используются при прохождении обследования летного состава истребительной авиации. 
       Являясь по характеру  веселым и любящим пошутить, перед замером спирометрических данных легких, я интересуюсь у докторов - с какой силой нужно выдохнуть воздух   в трубку измерительного прибора.
       Они порекомендовали с полной. Я выразил сомнение в целостности спирометра после этого.
       Благодушно похлопав меня по плечу, седенький врач заявил, что в этот аппарат уже дули сотни ребят покрепче и ничего, работает. Я дунул. На верхнем пределе шкалы прибор заклинило. Медики засуетились. Такой трюк мной проделывался раньше, на призывной комиссии. Тогда подъемный цилиндр аппарата вообще вылетел из его корпуса.
       Дело в том, что активно занимаясь на гражданке лыжами, плаванием и другими видами спорта, я неплохо развил свою дыхательную систему. На спор мог перенырнуть двадцати пятиметровый бассейн туда и обратно, не всплывая на поверхность  или же задержать дыхание под водой до трех минут.
       В тот раз, рассердившийся врач   просто выгнал  меня из кабинета.
Сейчас же, этот старичок, оказавшийся профессором и председателем врачебной комиссии, покачав головой   сказал, - легкие у вас молодой человек прекрасные, но много ветра в голове, что может повредить будущей службе.
       Так оно впоследствии не раз и случалось.
       Состоялось распределение и у ребят.
       Часть из них получили направления на Северный флот, остальные будут определены в бригады подплава, базирующиеся на Балтике.
       Все мои земляки оказались в числе последних,  и были рады этому.
Заполярье, где служба на лодках  много труднее, никого не прельщало.
       Все свободное время мы обсуждаем ее дальнейшие перспективы и между будущими североморцами и балтийцами нередко вспыхивают жаркие споры по поводу престижности флотов, на которых предстояло служить в новом качестве.
       Я участия в этих дискуссиях не принимал, поскольку не знал, на каком флоте находится таинственная субмарина с ядерным сердцем.
       По давней традиции, неизвестно когда и кем установленной, перед отправкой  в части  курсанты оставляют на память своим инструкторам различные сувениры.
Мы долго обсуждали, что подарить Захарову, ибо не только уважали, но и любили старшину. Решили преподнести часы.
       От военторговских продавщиц узнали, что иногда они получают довольно редко встречавшиеся в то время и пользовавшиеся повышенным спросом у военных «Командирские».   
       Сразу же был создан оргкомитет, который, собрал с нас нужную сумму и поручил ленинградцам разбиться в лепешку, но достать ценный механизм.
       Операция удалась. Часы из Питера на морском буксире были доставлены в Кронштадт, а затем переданы в роту знакомыми моряками   Сани Александрова.
       Захаров был явно тронут и сообщил, что накануне выпуска состоится общее фотографирование всех курсантов и командования роты, а лучшим из нас будут вручены памятные жетоны об окончании школы  подплава. 
       Накануне выпуска смене выпала честь в последний раз чистить картофель. Это мероприятие пользовалось у нас   популярностью, так как проходило после отбоя, на камбузе и неизменно завершалось лукулловским пиром в составе дежурного наряда.
       Ввиду того, что с каждым разом процесс чистки заморского овоща мы совершенствовали и достигли в этом деле серьезных успехов, камбузное начальство разрешало не только поужинать в этом притягательном месте, но и кое - что унести с собой в роту, где нас ждали страждущие товарищи.
       Старшими наряда всегда ходили Александров или Бахтин.
       Но если последний совершенно нам не мешал, увлеченно играя в нарды или шахматы с кем - либо из инструкторов - коков, то Александров нудил и придирался к курсантам, превращая наш труд в маету. При этом старший матрос не скупился на различные обидные прозвища в наш адрес типа «салаги, караси, чайники».   Усердствовал он в этом деле и сейчас.
       Отведя душу, Александров направился в смежное помещение к Бахтину и в это время самый безобидный из нас Женька Банников предложил устроить ему «темную».
       - А что, правильно, он же гад после демобилизации Сомрякова, мордовать ребят станет почем зря, - вполголоса произнес Чмур.
       В овощном цехе нас было человек десять. Остальные ребята таскали картофель в варочный цех и «шакалили» по камбузу, таща все, что плохо лежит.
Решили единогласно - «темная».
       Распределили роли. Я, по сигналу Зятчикова, вырубаю свет в цехе.
 Балута с Костенко и Белецкий в темноте сбивают инструктора с ног и накрывают его брезентом, как нарочно кем-то оставленным здесь. Остальные ребята метелят Александрова, пока Ясинский не крикнет - «ша!».
       Вдовина посылаем на стрему, предупредить, когда появится старший матрос и затем никого не пускать в цех, до завершения экзекуции.
       Томительно тянутся минуты ожидания. Наконец приоткрывается тяжелая дверь, - идет,- шепчет Женька.
       Пододвигаюсь поближе к рубильнику, ребята быстрее начинают работать ножами. Входит Александров - он румянее обычного, наверное, коки угостили.
       - Ну чтэ-э, салаги, заждались…? Закончить фразу не успевает.
       По знаку Зятчикова вырубаю свет и в темноте прыгаю на   кучу картошки, где уже возятся ребята, и слышится испуганный вой инструктора.
       - Верткий гад,- хрипит Балута, с трудом удерживая извивающегося Александрова. Нащупываю под брезентом голову «отца - командира», сверху вниз бью кулаком вполсилы. Вой переходит в визг.
       Несколько минут пинаем ногами старшего матроса, затем, не дождавшись сигнала вошедшего в раж Ясинского, врубаю свет. Стенания из-под брезента   прекращается.
       Не сговариваясь, быстро выходим из цеха и минут пять курим во дворе.
       - Как думаете, заложит или нет?  - интересуется Балута.
       Мы не знаем, но уверены, если инструктор доложит о случившемся по команде,   загремим в дисбат, а это  говорят похуже тюрьмы.
       - Чему быть, - тому не миновать, - флегматично изрекает Костенко, спокойно досасывая сигарету.
       Возвращаемся в цех. Александрова там уже нет. На скомканном брезенте валяется носовой платок, обильно пропитанный кровью.
       На вечерней поверке старшины ведут себя как обычно. Утром узнаем, что Александрова отправили в госпиталь, говорят, упал с трапа.
       Что делать, ходить будет осторожнее. Живем дальше.
       К новому месту службы я уезжаю неожиданно, даже не успев проститься с ребятами.
       В тот день мы занимались покраской торпедных аппаратов на тренажере и трепались о будущей службе. Внезапно, через дневального, меня вызвали к командиру роты, где находился незнакомый мичман - представитель части, в которой предстояло служить.
       На сборы был отведен час.
       Получив необходимые документы в канцелярии   и обмундирование в баталерке, я простился с находящимся здесь же Захаровым.
       Выходя вслед за мичманом, в полной экипировке и с вещмешком за спиной, пожал руку дневальному из 81 смены, попросив его передать привет ребятам.
У штаба учебного отряда, куда мы проследовали, нас ожидали еще двое курсантов, которых я знал. Это были мой приятель-кок Саня Абрамов и рулевой - сигнальщик Сережа Алешин.
       Через некоторое время привели еще пятерых курсантов, обучавшихся непосредственно в отряде. Уже знакомый нам мичман построил всех и сообщил, что он старший торпедист подводной лодки, на которой предстоит служить.
       Зовут его  Александр Иванович Порубов, и вместе с ним мы немедленно выезжаем в Ленинград, где находится остальной экипаж, а оттуда в Эстонию, в учебный центр подготовки подводников для атомных подводных лодок.
        В Ленинград   прибыли вечером тем же паромом, который полгода назад доставил нас в Кронштадт.
        Город поразил  своей архитектурой, обилием людей и транспорта. Спустились в метро и на электричке добрались  до Финляндского вокзала. У его входа, чуть в стороне от основной массы снующих пассажиров стояла группа морских офицеров, мичманов и матросов, к которой мы и подошли.
        Доставивший нас мичман доложил коренастому капитану 3 ранга о прибытии.
        - Добро,- ответил тот и приказал нам никуда не отлучаться.
        В течение часа к месту сбора экипажа подъехали еще порядка двадцати офицеров,  мичманов и матросов. Последние были из Ленинградского учебного отряда подводного плавания.
        Перед посадкой в поезд матросов построили, и высокий, атлетического сложения капитан-лейтенант, представившийся помощником командира, сообщил, что экипаж следует в Таллин.  Им же мы были проинструктированы о правилах поведения в пути следования.
        Поздней ночью, погрузившись в поезд Ленинград - Таллин, мы покинули «Северную Пальмиру», так толком ее и не повидав.   Начался новый этап службы...