Обезьяна - хранительница равновесия-2. Э. Питерс

Элизабет Питерс.

                ОБЕЗЬЯНА - ХРАНИТЕЛЬНИЦА РАВНОВЕСИЯ

-2-

Я рациональный человек. Мои эмоции всегда под строгим контролем. Будучи слишком хорошо знакома с ложью и преувеличениями журналистов, я знала, чего ожидать от этих мерзавцев, когда история об ограблении стала достоянием общественности. Я была готова к худшему и решила не терять самообладания.
И так бы и поступила, если бы «Дейли Йелл», самый известный лондонский провозвестник сенсационной журналистики, не напечатал письмо самого Сети. Оно было отправлено в газету через Кевина О’Коннелла, нашего старого знакомого. Иногда я считала Кевина другом. Но явно не сейчас.
– На этот раз, – заметил Эмерсон, слегка задыхаясь, пока я пыталась высвободиться из обхвативших меня стальных рук, – я должен выступить в защиту О’Коннелла. Вряд ли следовало ожидать, что он воздержится от печати… Проклятье, Пибоди, пожалуйста, опусти зонтик и перестань ёрзать! Я не позволю тебе выйти из дома в таком возбуждённом состоянии.
Думаю, я сумела бы выскользнуть из его хватки, но далеко уйти бы не смогла. Гарджери стоял перед закрытой дверью, раскинув руки и застыв в решимости; Рамзеса и Давида привели в комнату крики Эмерсона и мои возмущённые возражения, и я не питала иллюзий относительно того, на чьей мальчики стороне. Мужчины всегда держатся вместе.
– Не понимаю, почему ты ведёшь себя так недостойно, Эмерсон, – прошипела я. – Отпусти меня немедленно.
Хватка Эмерсона не ослабла.
– Дай мне слово, что будешь вести себя тихо.
– Как я могу возразить, когда здесь собралось четверо отъявленных хулиганов против одной бедной маленькой женщины?
Гарджери, не отличавшийся ни крупными размерами, ни мускулатурой, раздулся от гордости.
– У-у, мадам… – начал он.
– Правильные гласные, Гарджери.
– Да, мадам. Мадам, если вы хотите, чтобы этого репортёришку отколошматили, предоставьте это профессору, или мне, мадам, или Бобу, или Джерри, или...
Эмерсон оборвал его жестом и кивком:
– Пойдём в библиотеку, Пибоди, и обсудим всё спокойно. Гарджери, налейте виски.
Глоток этого целебного напитка, столь успокаивающего нервы, вернул мне обычное самообладание.
– Полагаю, вы все прочитали письмо, – заметила я.
Очевидно, так и было, включая Нефрет, которая до этого благоразумно держалась в стороне. Давид робко вмешался:
– Я считаю это письмо чрезвычайно джентльменским и изящным жестом. Даже извинением.
– Скорее, чёртовой дерзостью! – воскликнул Эмерсон. – Это насмешка, издёвка, вызов; соль на рану, усиление оскорбления…
– У него изящный стиль риторики, – взял газету в руки Рамзес. – «Уважаемые и достойные дамы суфражистского движения – движения, которому я полностью сочувствую – не могут быть обвинены в том, что не сумели предвидеть мои намерения. Полиция дюжины стран тщетно разыскивала меня. Скотланд-Ярд…» –  Он оборвал речь и критически взглянул на Нефрет. – Ты находишь это забавным?
– Очень. –  Смех Нефрет просто восхитителен – мягкий и низкий, словно вода, журчащая на гальке под лучами солнца. В этот раз я бы с удовольствием его услышала. Поймав мой взгляд, она попыталась сдержать смех, но преуспела лишь отчасти. – Особенно эта фраза о его симпатии к суфражистскому движению. Учитывая, что одна из его помощниц – женщина, следует отдать ему должное за то, что он живёт в соответствии со своими принципами.
– Какие принципы? –  спросил Эмерсон, явно не на шутку разозлившись. – Его упоминание вашей тёти Амелии доказывает, что он не джентльмен.
– Он отзывался о ней в самых лестных выражениях, – возразила Нефрет. Она выхватила бумагу у Рамзеса и прочла вслух: – «Если бы я знал, что на демонстрации будет присутствовать миссис Эмерсон, то не стал бы осуществлять свой план. Я питаю к её проницательности большее уважение, чем к этому же качеству всего Скотланд-Ярда».
Эмерсон воскликнул: «Ха!»  Я промолчала. Я боялась, что если разожму челюсти, то выругаюсь. Рамзес перевёл взгляд с меня на Нефрет.
– Что ты думаешь, Нефрет?
– Я думаю, – ответила Нефрет, – что Сети тоже мало что знает о женщинах.

То, что Сети так же успешно обманул Скотланд-Ярд, как и меня, доставило мне некоторое удовлетворение. Расследование зашло в тупик после того, как экипаж мистера Ромера и его лошадей обнаружили в конюшне извозчичьего двора в Чипсайде. Человека, оставившего карету, описали как «бородатого джентльмена» – бесполезные сведения. Экипаж был пуст.
Я получила вежливую записку от миссис Панкхёрст, в которой она желала мне счастливого пути и выражала надежду, что будет иметь удовольствие снова увидеться со мной весной, после моего возвращения из Египта. По-видимому, в случившейся неприятной огласке она винила меня. Крайне неразумное отношение, поскольку миссис Маркхэм и её  «брат»  обманули не меня, но, конечно, указывать на это было бы ниже моего достоинства. Я простила миссис Панкхёрст, как и подобает христианке, и не ответила на её послание.
Пресса окружила дом, требуя интервью. Я была полна решимости немного побеседовать с Кевином О’Коннеллом, но впустить его было бы невозможно, не разжигая дух соперничества среди его собратьев-злодеев, поэтому после наступления темноты Рамзес и Эмерсон тайком протащили репортёра в дом через угольный люк. Кевин был довольно грязным, когда Эмерсон привёл его в библиотеку и предложил виски с содовой.
Я искренне недоумевала по поводу удивительной терпимости Эмерсона к Кевину, которого он всегда считал чертовски надоедливым, но согласилась с мнением мужа: если бы Кевин утаил письмо, Сети разослал бы копии в другие газеты. Поэтому я приняла восторженные извинения Кевина лишь с толикой высокомерия.
– Право, миссис Эмерсон, дорррогая моя, я бы никогда не допустил публикации письма, если бы знал, что вы так болезненно  его воспримете, – убеждал он (40). – Мне показалось, что оно было джентльменским и изящным…
– Да ладно, ерунда! – воскликнула я. – Не стоит извиняться, Кевин, я признаю, что у вас не было выбора. Однако меньшее, что вы можете сделать, чтобы загладить свою вину – рассказать нам всё, что знаете об этом дерзком послании.
– И даже лучше, – Кевин достал конверт из нагрудного кармана. – Я принёс оригинал.
– Как вам удалось изъять его из Скотланд-Ярда? –  спросила я.
– С помощью взяток и продажности, – нахально ухмыльнулся Кевин. – Письмо всего лишь взято во временное пользование, миссис Э., так что не тратьте попусту времени. Я заверил своего… э-э… друга, что верну его до утра.
Прочитав письмо, я передала его Эмерсону.
– Мы могли бы догадаться, что Сети не оставит никакой полезной подсказки, – с отвращением фыркнула я. – Такую бумагу можно купить в любом канцелярском магазине. Послание написано не от руки, а на пишущей машинке.
– «Ройял», – уточнил Рамзес, заглядывая через плечо отца. – Это одна из последних моделей, с одноколейной кареткой на шаровой опоре (41) …
– Смелое заявление, поскольку никто из нас не сможет доказать, что ты ошибаешься, – заметила я с долей сарказма.
– Но я уверено, что не ошибаюсь, – спокойно ответил сын. – Я изучил пишущие машинки, поскольку они уже широко используются и в конечном итоге, смею утверждать, полностью заменят…
– Подпись написана от руки, – прервал Давид, несомненно, пытаясь сменить тему. Рамзес действительно имеет привычку говорить бесконечно.
– Иероглифами, – прорычал Эмерсон. – Какое же невероятное эго (42) у этого человека! Он даже заключил своё имя в картуш (43) – привилегия, доступная только королевским особам.
Кевин начал проявлять признаки нетерпения.
– Простите, миссис Э., но я обещал своему сообщнику вернуть это сегодня до полуночи. Он первым окажется под подозрением, если письмо пропадёт, и тогда я могу потерять ценный источник сведений.

На следующий день, когда мы ожидали Эвелину и Уолтера, несколько чёртовых репортёров слонялись без дела возле дома. Отправив экипаж на вокзал, чтобы встретить поезд, мы дожидались подходящего момента; затем появился Эмерсон, схватил наугад одного из журналистов, перенёс его через улицу в парк и швырнул в пруд. Это отвлекло остальных мерзавцев, так что Эвелин, Уолтер и Лия, как я буду её называть, смогли войти в дом невредимыми.
Уолтер отказался от чая в пользу виски с содовой, но его реакция на это событие оказалась менее возмущённой, чем я опасалась. Он заметил жене:
– Следовало бы к этому привыкнуть, Эвелина; у нашей дорогой Амелии такие вещи входят в привычку.
– Ты не можешь винить в этом Амелию, – твёрдо заявила Эвелина.
– Могу, – возразил Эмерсон, отряхивая грязные брызги с ботинок и брюк. – Если бы ей не вздумалось участвовать в этой демонстрации…
– Будь я в Лондоне, я бы присоединилась к ней, – перебила Эвелин. – Да ладно, Эмерсон, она никак не могла предположить, что этот… тип… окажется замешанным в происходящее.
– Что ж, не спорю, – согласился Уолтер, ласково улыбнувшись мне.
– Наверно, это было просто захватывающе, – сказала маленькая Амелия (которую я, надо запомнить, буду называть Лией).
Она была так похожа на мать! Гладкая кожа, нежные голубые глаза и светлые волосы воскрешали счастливые воспоминания о той юной девушке, которую я давным-давно увидела упавшей в обморок на римском Форуме (44). Но это юное лицо, слава Богу, цвело здоровьем, а изящная фигурка была крепкой и стройной.
Нефрет бросила на неё предостерегающий взгляд.
– Не возлагай больших надежд, дорогая. Сети ясно дал понять, что встреча была случайной, и что он её избежал бы, если бы мог. Уверяю тебя, нас ждёт скучный сезон, без каких-либо захватывающих приключений.
– Совершенно верно, – кивнул Давид.
– Абсолютно верно, – подтвердил Рамзес.
– Очень унылый сезон, – согласилась я. – Если Эмерсон намерен продолжать свою скучную работу в Долине. Удивляюсь, как ты так долго это терпел, Эмерсон. В высшей степени оскорбительно для нас – нас, лучших среди археологов – что нам разрешено расчищать только гробницы, которые другие археологи забросили как не представляющие интереса. С таким же успехом мы могли бы быть горничными, наводящими порядок у хозяев.
Эмерсон прервал меня резким замечанием, а Уолтер, вечный миротворец, перебил Эмерсона, спросив, сколько ещё ждать до нашего отъезда. Я откинулась на спинку стула и внимала с довольной улыбкой. Я увела разговор от опасной темы. Эвелина и Уолтер ни за что не позволили бы своей любимой дочери сопровождать нас, если бы считали, что нас ждёт опасность. И я, безусловно, тоже.


На следующее утро я получила ещё одно письмо от миссис Панкхёрст, приглашавшей меня на экстренное заседание комитета во второй половине дня.
Нефрет взяла Лию с собой в больницу, а мальчики отправились в Британский музей с Уолтером. За завтраком Эмерсон объявил, что собирается поработать над книгой, и его нельзя прерывать. Я с нетерпением предвкушала долгий, спокойный день с Эвелиной, моей ближайшей подругой и невесткой, но, немного подумав, решила, что должна присутствовать на встрече. Хотя миссис Панкхёрст не упомянула о своей предыдущей записке, я восприняла это приглашение как своего рода оливковую ветвь. Послание было вполне деловым, кратким и по существу.
Эвелина, такая же ярая суфражистка, как и я, согласилась, что мне следует подставить другую щеку ради блага дела, но я чувствовала, что должна отклонить её предложение составить мне компанию.
– Это деловая встреча, понимаешь ли, и было бы неуместно приводить незнакомого человека, особенно учитывая, что я не являюсь членом комитета. Может быть, они собираются сегодня днём выдвинуть меня. Да, это кажется вполне вероятным.
Эвелина согласно кивнула.
– Ты сама расскажешь Эмерсону о своих планах, или это сделать мне, когда он выползет из своего логова?
– Он как медведь, когда его потревожат, – со смехом согласилась я. – Но, пожалуй, лучше так и сделать. Он не любит, когда я ухожу, не предупредив его.
Эмерсон склонился над столом, атакуя страницу яростными взмахами пера. Я откашлялась. Он вздрогнул, выронил перо, выругался и уставился на меня.
– Что тебе нужно?
– Я ненадолго уйду, Эмерсон. Я посчитала необходимым сказать тебе об этом.
– О, – отозвался Эмерсон, разминая сведённые судорогой руки. – Куда ты идёшь?
Я объяснила. Глаза Эмерсона засияли.
– Я отвезу вас на машине.
– Нет, не отвезёшь!
– Но, Пибоди…
– Ты занят, дорогой. К тому же тебя не пригласили. Это деловая встреча. Мне нужно сначала совершить несколько покупок, а ты сам знаешь, что терпеть не можешь ходить со мной по магазинам.
– Одного оправдания достаточно, – мягко произнёс Эмерсон. Он откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня. – Ты же не будешь мне лгать, Пибоди?
– Если ты мне не веришь, я покажу тебе письмо миссис Панкхёрст.
Эмерсон протянул руку.
– Ну знаешь, Эмерсон! – воскликнула я. – Меня до глубины души обижает и задевает то, что ты сомневаешься в моих словах. Письмо лежит на столе в моей гостиной, но если хочешь его увидеть, то отправляйся за ним сам.
– Значит, ты поедешь в карете?
– Да. Боб меня отвезёт. Зачем этот допрос, Эмерсон? У тебя предчувствия?
– У меня никогда не бывает предчувствий, – прорычал Эмерсон. – Ладно, Пибоди. Веди себя хорошо и постарайся не попасть в беду.
Упомянув о покупках, я сочла необходимым приобрести кое-что, поскольку никогда не лгу Эмерсону без крайней необходимости. Дела заняли некоторое время, и уже сгущались сумерки, когда я велела Бобу отвезти меня в «Клементс-Инн» (45), где поселились Панкхёрсты.
Флит-стрит была заполнена омнибусами, каретами, фургонами и велосипедами, и каждое транспортное средство искало разрыв в этом потоке. Автомобили обгоняли всех соперников при любой возможности, рёв их моторов добавлял грохота. Мы продвигались медленно. Когда одна из задержек затянулась, я выглянула в окно и увидела впереди настоящее скопление машин. Сердцевиной затора, похоже, были тачка уличного торговца и кэб, чьи колёса каким-то образом переплелись между собой. Владельцы выкрикивали оскорбления друг другу, застрявшие в пробке добавляли свои комментарии, а где-то позади нас нетерпеливый водитель автомобиля (46) издавал серию отчаянных гудков.
Я окликнула Боба:
– Я лучше пойду пешком. Это всего несколько сотен ярдов.
Открыв дверь (не без труда, так как с той стороны вплотную подъехал грузовой фургон), я начала выбираться.
Но моя нога так и не коснулась тротуара. Я лишь мельком заметила рядом с собой суровое, небритое лицо, прежде чем меня, словно громоздкий свёрток, передали из рук первого мужчины в ещё более болезненные объятья второго. Сначала я была слишком ошеломлена, чтобы эффективно защищаться. А затем увидела за спиной второго нечто, подсказавшее мне, что терять времени нельзя. Задние двери фургона были открыты, и меня несли именно к этому тёмному проходу.
Ситуация выглядела весьма неутешительной. Я выронила зонтик, и мои крики тонули в неумолчном гудении автомобиля. Когда этот тип попытался запихнуть меня в кузов фургона, мне удалось ухватиться за дверь одной рукой. Сильный удар по предплечью ослабил хватку и вырвал у меня крик боли. С яростным проклятием негодяй толкнул меня вперёд, и я упала, довольно сильно ударившись затылком. Рванувшись обратно, наполовину высунувшись из фургона, испытывая сильное головокружение, задыхаясь, ослеплённая шляпой, надвинутой на глаза, я собралась с силами для, как отчётливо понимала, последней попытки сопротивления. Когда руки схватили меня за плечи, я изо всех сил пнула своего противника.
– Проклятие! – раздался знакомый голос.
Я уселась на пол фургона и сдвинула шляпу с глаз. Темнота была почти кромешной, но зажглись уличные фонари, и в ярком свете автомобильных фар вырисовывался силуэт, знакомый мне так же хорошо, как и любимый голос.
– О, Эмерсон, это ты? Я тебя ранила?
– От катастрофы меня отделяли буквально считанные дюймы, – серьёзно ответил муж.
После чего вытащил меня из фургона и больно прижал к себе, окончательно приведя в негодность мою вторую лучшую шляпу.
– С ней всё в порядке? –  взволнованно спросил Давид, сидя на телеге, подъехавшей к нам. Не обращая внимания на проклятия возницы, он спрыгнул вниз, сопровождаемый градом капусты, и поспешил к Эмерсону. – Профессор, не лучше ли нам немедленно увезти её? Их может быть ещё больше.
– Не повезло, – проворчал Эмерсон. Подхватив меня на руки, он наклонился и заглянул под фургон. – Они убрались, чёрт их побери. Надо было ударить этого ублюдка сильнее. Это твоя вина, Пибоди; если бы ты не вывела меня из строя этим пинком в…
– Рэдклифф!! –  Хотя голос искажался от эмоций и нехватки дыхания, я поняла, что это Уолтер; больше никто не произносит вслух ненавистное имя Эмерсона (47).
– Да, да. –  Крепко сжав мою руку, словно боясь, что я выскользну, Эмерсон понёс меня к машине. К нашей машине. За рулём, с лёгким интересом наблюдая за мной, сидел мой сын, Рамзес.

– К чёрту предчувствие, – прорычал Эмерсон. – Только холодный, трезвый разум подсказал мне, что вы совершили серьёзную ошибку в своих суждениях.
– Но на самом деле, – отпарировала Эвелина, – это я убедила тебя, так ведь?
Когда-то она не решилась бы ему перечить, но (с моей поддержкой) научилась постоять за себя – не только перед Эмерсоном, но и перед мужем, который был склонен относиться к ней несколько покровительственно. Эмерсону очень нравилась её независимая манера держаться. Его хмурое лицо расплылось в улыбке.
– Допустим, дорогая Эвелина, твои сомнения подтвердились. После столь бесцеремонного отстранения Пибоди миссис Панкхёрст вряд ли…
– О, чёрт возьми! – воскликнула я. – У тебя не было таких подозрений, иначе ты бы попытался помешать мне пойти. 
– Выпей ещё виски с содовой, Пибоди, – отозвался Эмерсон.
Он запихнул меня в автомобиль, оставив Боба вытаскивать экипаж – в конце концов, это было не так уж и сложно, поскольку переплетённые тележки распутались с быстротой, которая могла показаться кому-то крайне подозрительной. Однако грузовой фургон стал новым препятствием. Его кучер исчез, как и тот, кого Эмерсон ударом привёл в бессознательное состояние. Это очень разозлило мужа, поскольку (по его словам), сбивая людей с ног, он ожидал, что они так и останутся лежать.
Когда мы остановились перед Чалфонт-хаусом, к нам бросились взволнованные друзья, включая Нефрет и Лию, вернувшихся из больницы слишком поздно, чтобы присоединиться к спасательной экспедиции. Они вытащили меня из машины и передавали из рук в руки – в том числе в руки Гарджери, который склонен был забывать о своём положении, когда его охватывали чувства. Остальные слуги ограничились криками «Ура!» и объятиями. Затем мы с торжеством удалились в библиотеку.
В нашу любимую комнату в этом большом, помпезном особняке. Ряды книг в мягких кожаных переплётах тянулись вдоль стен, а Эвелина заменила изысканную мебель в стиле ампир удобными креслами и диванами. В камине пылал уютный огонь, горели лампы. Гарджери задёрнул тяжёлые бархатные шторы и прокрался в угол комнаты, где, благодаря нашему тактичному содействию, притворился невидимым. Я бы пригласила его сесть и послушать нас с удобствами, если бы не знала, как его шокирует эта идея.
У меня имелось несколько вопросов. На обратном пути разговор был невозможен: Эмерсон постоянно выкрикивал Рамзесу указания и советы, но тот игнорировал их так же хладнокровно, как и мои жалобы на то, что он едет слишком быстро.
Рамзес продолжил:
– Мне тоже трудно было поверить, что миссис Панкхёрст могла послать подобное приглашение, да ещё и в такой короткий срок. Однако мы, возможно, не стали бы действовать по столь сомнительным причинам, если бы тётя Эвелина не показала мне письмо. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что оно напечатано на той же машинке, что и послание Сети.
Единственное, что мне не нравится больше, чем лекции Рамзеса по египтологии – это лекции Рамзеса по дешифровке. Однако разумный человек не позволит ребяческой обидчивости мешать получению знаний.
– Как? –  спросила я.
– Отдельные буквы могут стираться, царапаться или трескаться, – пояснил Рамзес. – Эти изъяны, какими бы незначительными они ни были, воспроизводятся на бумаге, когда по ней ударяет рычаг.
– Да, понятно. –  Я пообещала себе, что изучу повнимательнее одно из этих клятых устройств. Нужно идти в ногу с современными достижениями. – Так ты сможешь опознать машинку, на которой написано это письмо?
– Если бы я мог её найти. В этом и заключается вся трудность.
– Действительно трудность, поскольку ты не имеешь ни малейшего представления, где начать поиски.
– Какая разница? –  вмешалась Эвелина. – Вы вернули её в целости и сохранности. Слава Богу, вы успели!
– Времени было предостаточно, – возразил Эмерсон, который совершенно не склонен доверять небесам. – Мы отправились прямо в комнаты миссис Панкхёрст в «Клементс-Инне» и, как и ожидалось, узнали, что она не посылала никакого письма. Давид хотел броситься на твои поиски, моя дорогая, но я убедил его в безрассудстве этого поступка.
– Да, я знаю, каким импульсивным может быть Давид, – улыбнулась я юноше. Конечно же, на самом деле именно Эмерсон хотел бешено метаться по Лондону в тщетных поисках меня.
– У нас не оставалось другого выбора – только ждать тебя возле назначенного места встречи, – подхватил Рамзес. – Мы ждали тебя не меньше четверти часа, матушка, и, уверяю тебя, были начеку, но не осознали значения столкнувшихся повозок. Это довольно распространённое явление. Но не сомневаюсь, что в данном случае столкновение намеренно подстроили, и что уличный торговец и кучер кэба были сообщниками Сети, как и те, кто находился в грузовом фургоне. Операция была очень чётко спланирована и выполнена. Они вполне могли бы захватить тебя, если бы отец мгновенно не выскочил из машины и не проложил себе путь сквозь толпу.
Нефрет, свернувшаяся калачиком в углу дивана, рассмеялась.
– Хотела бы я на это посмотреть. Сколько велосипедистов вы затоптали, профессор, дорогой?
– Одного-двух, – спокойно ответил Эмерсон. – И, кажется, перелез через тележку, наполненную какой-то растительной массой. Картофель, что ли?
– Что-то помягче, – ответила я, не в силах сдержать улыбку. – Надеюсь, Боб сможет вычистить эти ботинки. Тебе лучше подняться и переодеться.
– Тебе тоже. – Блестящие голубые глаза Эмерсона пристально смотрели на моё лицо.
– Да, дорогой.
Эмерсон взял меня под руку и вывел из комнаты.
Я, естественно, предположила, что ему не терпится выразить свою радость по поводу моего освобождения в своей обычной нежной манере. Однако на этот раз я ошиблась. Он, как обычно, помог мне с пуговицами и ботинками, но, как только я сняла верхнюю одежду, он повернул меня вокруг своей оси и осмотрел скорее как врач, чем как нетерпеливый супруг.
– Ты выглядишь так, будто переплыла водопад Виктория (48) в бочке, – заметил он.
– Выглядит хуже, чем кажется, – заверила я его – не совсем честно, потому что многочисленные синяки давали о себе знать, а плечо невыносимо ныло. Должно быть, я приземлилась на него, когда мерзавец зашвырнул меня в фургон.
Эмерсон провёл длинными пальцами по моим волосам, затем нежно взял меня за подбородок и повернул лицо к свету.
– У тебя синяк на челюсти и шишка на затылке. Он ударил тебя по лицу, Пибоди?
Ничуть не обманувшись неестественным спокойствием голоса, я постаралась его успокоить.
– Не помню, Эмерсон. Видишь ли, у меня всё смешалось в голове. Конечно, я сопротивлялась…
– Конечно. Что ж, я видел тебя и в худшем состоянии, но сейчас уложу тебя в постель, Пибоди, и пошлю за врачом.
Я не собиралась мириться с этим, но после оживлённого обсуждения согласилась позволить Нефрет осмотреть меня. Потрясённое выражение её лица подсказало мне, что я, должно быть, представляю собой достаточно отвратительное зрелище, поэтому я позволила ей позаботиться обо мне, что она и сделала с нежностью и мастерством опытного врача.
– Переломов нет, – наконец объявила она. – Но этот ублюдок обращался с тобой очень грубо.
– Я сопротивлялась, – объяснила я.
– Конечно, – она ласково улыбнулась. – Несколько дней ей будут досаждать скованность и боль, профессор. Я знаю, вы позаботитесь, чтобы она не переусердствовала.
Эмерсон с радостью помог мне с пуговицами и лентами. Он настоял на том, чтобы лично обуть меня в тапочки, и, опустившись на колени у моих ног, являл собой столь трогательный образ мужественной преданности, что я не удержалась и отвела густые чёрные пряди с его лба, прижавшись к нему губами. Одно пошло за другим, и мы немного опоздали к ужину.
Дети были в прекрасном расположении духа, особенно Лия, которая только и могла, что говорить о нашем предстоящем путешествии. Я удивилась, заметив, что на ней один из вышитых халатов Нефрет, и что она уложила волосы в том же стиле, что и Нефрет. Халат был ей не так уж к лицу, но выглядела она очень мило: щёки раскраснелись от волнения, глаза сверкали. Мальчики немного поддразнивали её, предупреждая о змеях, мышах и скорпионах и обещая защитить от этих ужасов.
Им было так весело вместе, что я сначала не заметила, как молчат родители девушки, явно ощущая себя не в своей тарелке. Мой зять – человек, которого я искренне уважаю: любящий муж и отец, верный брат и выдающийся учёный. Однако он не очень хорошо скрывает свои чувства, и я видела, что его что-то беспокоит. Встревоженный взгляд моей дорогой Эвелины постоянно переходил с дочери на меня и обратно.
Они дождались, пока мы уйдём в библиотеку выпить кофе, и только потом приступили к беседе. Уолтер начал с того, что сообщил Эмерсону: он взял на себя смелость заявить об инциденте в полицию.
– Какой инцидент? –  спросил Эмерсон. – О… Зачем ты это сделал?
– Послушай, Рэдклифф, ты воспринимаешь это слишком уж спокойно! – воскликнул Уолтер. – Жестокое нападение на твою жену…
Эмерсон с грохотом поставил чашку на блюдце. Кофе пролился не сильно (благо чашка была уже почти пуста), но я услышала отчётливый треск.
– Чтоб тебя черти взяли, Уолтер, как ты смеешь предполагать, что я равнодушен к безопасности своей жены? Я сам разберусь с Сети. Полиция тут ни с какого чёртового… э-э… ни к чёрту.
Кратко изложу суть дискуссии, которая стала довольно жаркой. Эмерсон не любит, когда его суждения подвергают сомнению, а Уолтер находился в необычайно возбуждённом состоянии. Кульминацией, как я и опасалась, стало заявление Уолтера о том, что он не может позволить Лие сопровождать нас в этом году.
Все разом заговорили, и Гарджери, дрожавший от негодования с тех пор, как Уолтер обвинил Эмерсона в халатности, уронил одну из моих лучших чашек для кофе. Видя, что отец непреклонен, Лия разрыдалась и выбежала из комнаты, а за ней последовала Нефрет. Я отослала Гарджери, поскольку он продолжал разрушать творения Спода (49), и убедила Эвелину, что ей лучше пойти к дочери. Она бросила на меня умоляющий взгляд, на который я ответила улыбкой и кивком; ибо действительно понимала дилемму этой милой моему сердцу женщины. Она бы рискнула собственной безопасностью, чтобы защитить меня, но безопасность её дочери – это совсем другое дело.
Не то чтобы я считала, что мне или кому-то ещё грозит опасность. Мне удалось высказать это мнение, как только я заставила мужчин прекратить кричать друг на друга. Мои доводы были разумными и должны были возобладать, но, к моему огорчению, тот, кому полагалось быть моим самым верным сторонником, отвернулся от меня.
– Да, я понимаю твою точку зрения, Уолтер, – сказал Эмерсон с той приветливостью, которая обычно сопровождает его вспышки гнева. – Девочке не грозила бы ни малейшая опасность, будь она со мной… что ты сказал, Рамзес?
– Я сказал «с нами», отец. Прошу прощения, что перебиваю тебя, но я чувствовал себя обязанным подчеркнуть свою готовность, равно как и готовность Давида, отдать наши жизни, если потребуется…
– Прекрати эту треклятую мелодраму, – прорычал Эмерсон. – Как я уже говорил, с нами малышка Амелия будет в полной безопасности, но, возможно, это и к лучшему. Я решил как можно скорее отправиться в Египет. Завтра мы вернёмся в Кент, соберём вещи и отплывём в конце недели.
– Это невозможно, Эмерсон! – воскликнула я. – Я ещё не закончила покупки, а ты ещё не завершил книгу, и…
– К чёрту твои покупки, Пибоди, – перебил Эмерсон, ласково взглянув на меня. – И книгу тоже. Дорогая моя, я намерен немедленно вытащить тебя из этого треклятого города. Здесь слишком много клятых людей, включая одного из самых проклятых. Если Сети последует за нами в Египет, тем хуже для него. А теперь отправляйся спать. Я хочу выехать пораньше.
Уолтер и Эвелина уехали на следующее утро со своей несчастной дочерью, оставив миссис Уотсон, превосходную экономку, запереть дом и выдать прислуге жалованье. Я ожидала, что Эмерсон настоит на том, чтобы лично вести автомобиль обратно в Кент, но, к моему удивлению, он сдался, почти не ворча, когда я заявила, что предпочитаю комфорт поезда. Муж приказал Рамзесу ехать не быстрее десяти миль в час и подарил Нефрет нелепую автомобильную маску. Где он её раздобыл, ума не приложу. Тонированные очки были в кожаной оправе с шёлковой подкладкой, которая придавала Нефрет вид испуганного жука.

Из рукописи H:
– Можешь их снять, – произнёс Рамзес. – Мы уже скрылись из виду.
Нефрет, сидевшая рядом с ним на переднем сиденье, отчаянно жестикулировала. Он не мог понять, чем были приглушённые звуки, доносившиеся из узкой щели над её ртом – смехом, попыткой ответить или хрипами задыхавшейся женщины.
– Сними с неё это, Давид, – встревоженно приказал он.
Давид, расположившийся сзади под тентом, тянул за завязки, пока те не ослабли. Не было никаких сомнений относительно природы издаваемых им звуков, и как только отвратительный аксессуар сполз с её лица, Нефрет присоединилась к юноше.
– Огромное спасибо, – прошептала она, едва сдерживая смех. Распущенные волосы развевались вокруг лица, пока она не упрятала их под плотно прилегающую шапку.
Чуть позже – подстрекаемый Нефрет – Рамзес разогнал «Даймлер»  до пятидесяти миль в час. Такая скорость была недостижима на переполненных городских улицах, но шум транспорта всё равно мешал разговаривать, пока они не остановились выпить чаю в деревне на окраине города. Нефрет заставила их обоих примерить маску – к удовольствию остальных посетителей – после чего они перешли к делу. Поскольку им впервые с предыдущего дня  представилась возможность побеседовать с глазу на глаз.
– Ситуация стала серьёзной, – заявила Нефрет.
– Боже правый, – ответил Рамзес. – Ты действительно так думаешь?
– Рамзес… – пробормотал Давид.
– О, я не против, – отмахнулась Нефрет. – Он просто пытается быть ужасно, ужасно безразличным. Ты ошибался, правда, дорогой мальчик? Сети, возможно, не знал, что тётя Амелия будет на встрече, но мы видели его не в последний раз. Он снова за ней охотится!
Она откусила кусочек скона (50).
– Похоже, так и есть, – признал Рамзес. – Я не понимаю, что послужило причиной этого возобновившегося интереса. Прошли годы с тех пор, как мы получали от Сети письма или слышали о нём. Если только…
– Если только? –  сосредоточенно повторил Давид.
– Если только матушка не получала от него вестей за это время. Но вряд ли она нам об этом расскажет.
– Она никогда нам ничего не рассказывает, – возмутилась Нефрет.
– Почему бы тебе не спросить её?
– Почему бы и нет? Всё дело в её глазах, – театрально пробормотала Нефрет, закатывая глаза. – Этот грозовой серый оттенок пугает, даже когда она в хорошем настроении, а когда злится, они похожи… на полированные стальные шары. –  Она преувеличенно содрогнулась.
– Это не смешно, – буркнул Давид.
– Нет, – согласилась Нефрет. – Ты не видела бедняжку вчера вечером; она была вся в синяках. Если профессор доберётся до Сети, он разорвёт его на куски, и я отнюдь не прочь присоединиться.
– Отец принял необходимые меры предосторожности, – возразил Рамзес. – Увезёт её из Лондона и Англии как можно скорее.
– Этого мало, – заявила Нефрет. – А что, если он последует за ней в Египет?
– Вряд ли.
– Это твоё мнение. А что, если он всё-таки это сделает? Нам нужно знать, как её защитить! Если она не даст нам необходимые сведения, то мы должны их выведать! Согласен, Рамзес?
Рамзес печально улыбнулся.
– Чёрт возьми, Нефрет, как бы мне хотелось, чтобы ты не читала мои мысли. Это не связано с Сети. Я думал о другом. Ты знаешь, что матушка однажды составила список всех, кто затаил обиду на неё и на отца? В нём числилось пятнадцать имён, а было это несколько лет назад.
– Пятнадцать человек хотели её убить? –  ухмыльнулась Нефрет. – Совершенно в её стиле – составить аккуратный, методичный список! Она тебе его показывала?
– Не совсем.
Нефрет хихикнула.
– Молодец, Рамзес. Знаю, нехорошо совать нос в чужие дела, но разве у нас есть выбор? Кто эти люди?
Рамзес гордился своей памятью, которую развил (вместе с менее приемлемыми навыками) многочасовыми тренировками. Он без запинки выдал список имён.
Его спутники внимали ему, затаив дыхание. Они не сопровождали старших Эмерсонов в первые годы пребывания четы в Египте, но эти истории были известны всем. «Приключения тёти Амелии», как их называла Нефрет, заполняли многие свободные часы.
– Большинство из них – старые враги, – заметил Давид, когда Рамзес закончил. – И часть, очевидно, уже выбыла из игры. Ты хочешь сказать, что вчера на неё напал не Сети, а другой старинный недруг?
– Нет. Я просто рассматриваю все варианты. Большинство из перечисленных уже мертвы или в тюрьме, – добавил Рамзес с улыбкой. – Матушка отметила их имена.
– А как насчёт женщины, похитившей меня во время истории с гиппопотамами? (51) –  спросила Нефрет.
– Мы так и не узнали её имени, не забыла? Ещё одно маленькое упущение матери. Однако среди последних пополнений списка упомянуты только две женщины. Берта была союзницей злодея в деле, о котором мы говорили на днях, но, в конце концов, перешла на сторону матушки и отца (52). Таким образом, методом исключения, главной злодейкой в деле с гиппопотамами, очевидно, является женщина, именующая себя Матильдой. Но нет оснований полагать, что она снова появилась из небытия после стольких лет.
– Нет оснований полагать, что снова объявился кто бы то ни было из них, – Нефрет подтянула перчатки. – Нам пора, уже поздно. Я хвалю твою скрупулёзность, Рамзес, но зачем искать других злодеев, если мы знаем, кто ответственен за нападение на тётю Амелию? Сети вернулся! И если профессор и тётя Амелия не расскажут нам всё, что нужно, чтобы защитить её, у нас появится право тайно действовать любым способом, который мы посчитаем целесообразным.


Источник Кевина в Скотланд-Ярде сослужил ему хорошую службу. Газета  «Дейли Йелл»  первой сообщила о моём незначительном приключении, которое Кевин преувеличил в своей обычной журналистской манере. Я прочитала эту историю тем же вечером – после того, как мы с Эмерсоном сели на поезд на вокзале «Виктория». Нас с Эмерсоном сопровождал Гарджери с дубинкой. Он прятал дубинку, пока мы не заняли свои места, но мне не составило труда догадаться о её присутствии, поскольку он шёл так близко за мной, что проклятая штуковина постоянно тыкала меня в спину. Я демократична, как и любой другой мужчина (или женщина), и не возражала против того, чтобы делить купе первого класса с собственным дворецким, но присутствие Гарджери (и дубинки) подействовало на меня отрезвляюще.
То, что Эмерсон принял хоть какую-то помощь в заботе обо мне, было в высшей степени необычным. Он отнёсся к делу даже серьёзнее, чем я ожидала. Я сомневалась, что Сети повторит попытку, но если это произойдёт, в Египте мы, безусловно, будем в большей безопасности, чем в Лондоне. Наши верные люди, много лет трудившиеся вместе с нами, рискнут и жизнью, и здоровьем, защищая нас.
Мы не смогли покинуть Англию так скоро, как надеялся Эмерсон, но меньше чем через две недели уже стояли у поручня парохода, махали руками на прощание и посылали воздушные поцелуи любимым родственникам, которые пришли нас проводить. Дождя не было, но небо хмурилось, и холодный ветер развевал вуаль Эвелины серыми лентами. Гарджери снял шляпу, хотя я строго запретила ему это делать из-за ненастной погоды. Он выглядел особенно угрюмым, потому что я отказалась позволить ему поехать с нами – «присматривать за вами и мисс Нефрет, мадам». Он предлагал мне это каждый год и вечно дулся, когда я отказывалась.
Эвелина пыталась улыбнуться, Уолтер энергично махал нам рукой. Лия выглядела как крошечное воплощение горя, её лицо распухло от слёз. Её страдания были так сильны, что Уолтер пообещал: если ничего не случится, они с Эвелиной заберут её с собой после Рождества. Когда полоска тёмной воды между кораблём и причалом стала шире, она закрыла лицо платком и бросилась в объятия матери.
Её видимая печаль омрачила нам настроение. Даже Рамзес казался подавленным. Я не думала, что он будет так сильно скучать по тёте и дяде.
Однако к тому времени, как судно приблизилось к Порт-Саиду, мы вернулись к привычной рутине, и ожидание сменилось меланхолией. После подозрительного осмотра каждого пассажира – особенно тех, кто поднялся на борт в Гибралтаре и Марселе –  Эмерсон ослабил бдительность, к явному разочарованию нескольких пожилых дам, с которыми он был особенно любезен. (Молодые дамы тоже были разочарованы, но муж не обращал на них особого внимания, поскольку даже он понимал, что Сети будет сложно замаскироваться под женщину ростом пять футов с гладкими щеками и изящными ступнями.)
После обычной суматохи и неразберихи на причале мы разобрались с багажом и сели на поезд до Каира, где пришвартовалась наша дахабия (53). Эти очаровательные плавучие дома, некогда излюбленное средство передвижения по Нилу для богатых туристов, были в значительной степени вытеснены пароходами и железной дорогой, но Эмерсон приобрёл один из них и назвал его в мою честь, потому что знал, как я люблю этот вид транспорта. (А ещё потому, что мы могли жить на борту, а не в отеле, пока находились в Каире. Эмерсон терпеть не может элегантные отели, туристов и переодевания к ужину.)
Я приблизилась к «Амелии»  в гораздо более радостном расположении духа, чем когда-либо после столь долгого отсутствия. В предыдущие годы мы поручали Абдулле, нашему реису (54), проследить за тем, чтобы к нашему прибытию всё было готово. Но Абдулла был мужчиной. Нужно ли добавлять что-то ещё?
Позади всех членов экипажа, ожидавших нас, скромно стояла с закрытым лицом и опущенной головой женщина, заменившая Абдуллу – его невестка Фатима.
Фатима была вдовой Фейсала, сына Абдуллы, скончавшегося годом ранее. Вернее, одной из двух вдов. Младшая жена Фейсала, родившая мужу троих детей, послушно вошла в дом человека, которого Абдулла выбрал для неё после смерти сына, как того требовал обычай (55). Представьте себе моё изумление, когда Фатима разыскала меня и попросила о помощи. Она любила своего мужа, и он любил её; Фейсал взял вторую жену только потому, что сама Фатима умоляла его об этом – чтобы иметь детей, которых она не могла ему дать. Сама же она не хотела ещё раз выходить замуж. Она была готова работать день и ночь до полного изнеможения на любой должности, которую я могла ей предложить – лишь бы это позволило ей остаться независимой.
Читатель вряд ли усомнится в характере моей реакции. Обнаружить в египтянке искру бунтарства, тоску по свободе – да, и брак, наполненный такой нежной любовью, о которой любая женщина может только мечтать – стоит ли удивляться, что я взволновалась до глубины души? Из вежливости я посовещалась с Абдуллой и с радостью обнаружила, что он не возражает против предложенного мной плана, хотя и без энтузиазма.
– А чего ещё можно было ожидать? –  риторически спросил он. – Не знаю, куда катится мир, раз женщины учатся читать и писать, а юноши ходят в школу вместо работы. Я рад, что не доживу до этого. Делай, что хочешь, Ситт Хаким, ты всегда так поступаешь.
И удалился, качая головой и бормоча что-то о старых добрых временах. Мужчины всегда ворчат, чтобы женщины думали, будто они не хотят уступать, но я прекрасно знала, что Абдулла рад освобождению от домашних обязанностей. Он никогда не делал всё так, как я хотела, и вечно дарил мне кислые взгляды, когда я не выражала ему должной признательности. Такие стычки были очень мучительны как для него, так и для меня.
Фатима, как и положено, держалась в тени, пока мы не поприветствовали реиса Хассана и остальных членов экипажа. Затем я отпустила их, чтобы Фатима могла снять покрывало.
Она была невысокой, ниже меня, с той изящной, свободной осанкой, которую египтянки приобретают, перенося тяжёлые грузы на голове. Я бы дала ей лет сорок пять, хотя она выглядела старше. Её лицо нынче светилось таким счастьем и радушием, что простые черты совершенно преобразились.
– Ну, всё хорошо? –  спросила я.
– Да, Ситт Хаким. Всё очень хорошо. –  Она говорила по-английски, и мой удивлённый взгляд заставил её улыбаться ещё шире. – Я учусь, Ситт, все дни учусь, и стираю всё, всё, Ситт. Приходите посмотреть, вы с Нур Мисур.
«Свет Египта»  – так прозвали Нефрет в Египте. Зная, как тяжело вести долгий разговор на незнакомом языке, она сказала по-арабски:
– Фатима, а не будешь ли ты иногда говорить со мной по-арабски? Мне практика нужна больше, чем тебе – в английском. Как усердно ты училась!
Она не просто училась. Каждый предмет на судне, способный сверкать или блестеть, излучал сияние. Занавески стирали так часто, что они протёрлись насквозь. Фатима рассыпала между простынями сушёные лепестки роз (я с нетерпением ждала комментариев Эмерсона по этому поводу). Повсюду стояли вазы со свежими цветами, и в каждой спальне умывальные тазы были наполнены водой, в которой плавали бутоны роз. Мои похвалы зажгли огоньки в её глазах, но, когда Фатима повела нас в салон, Нефрет прошептала уголком рта:
– Мы все будем пахнуть, как в борделе, тётя Амелия.
– Тебе не положено знать это слово, – так же тихо ответила я.
– Я знаю другие, ещё менее приличные. –  Внезапным импульсивным движением она протянула руки к Фатиме, которая остановилась, чтобы поправить покрывало, и крепко её обняла.
Когда мы вошли в салон, сквозь вуаль Фатимы донеслось приглушённое шипение ярости и уныния. Меньше чем за четверть часа мужчины устроили в комнате невероятный беспорядок. Мальчишки курили сигареты, стряхивая пепел на пол. Эмерсон загромоздил стол кучей бумаг и книг, а ваза (вероятно, ранее украшавшая этот предмет мебели) лежала на полу, опрокинутая на бок, пропитав водой восточный ковёр. Куртка Эмерсона висела на спинке стула. Куртка Рамзеса валялась на полу.
Фатима бросилась вперёд и подтолкнула пепельницы к локтям мужчин. Подхватив помятые цветы, она вернула их в вазу, собрала разбросанные одежды и побежала к двери.
– О, э-э, хм-м, – изрёк Эмерсон, настороженно наблюдая за маленьким чёрным вихрем. – Спасибо, Фатима. Очень мило с твоей стороны. Отличная работа. Всё выглядит… Она на что-то злится, Пибоди?

Реакция Эмерсона на лепестки роз оказалась не совсем такой, как я ожидала. Он очень поэтичная натура, хотя мало кто, кроме меня, это осознаёт.


ПРИМЕЧАНИЯ.
40.   С нарочитым ирландским акцентом.
41.   «Ройял» – очевидно, пишущая машинка компании Royal Typewriter Company, основанной в 1904 году изобретателем Эдвардом Хессом и его помощником Льюисом Майерсом в Бруклине, США.
42.   Эго — часть человеческой личности, которая осознаётся как «Я» и находится в контакте с окружающим миром посредством восприятия. В данном случае Эмерсон говорит о беспредельной самовлюблённости Сети. Интересно, что этот термин ввёл Зигмунд Фрейд в 1920 году в письменной работе «По ту сторону принципа удовольствия».  А действие романа происходит в 1907 году…
43.   Картуш — в египетской иероглифической записи рамка, обрамляющая имя царствующей особы (фараона).
44.   См. первый роман – «Крокодил на песке».
45. Clement's Inn – особняк, первый дом Женского социально-политического союза в Лондоне.
46. Несмотря на кажущуюся простоту – очень интересная фраза. Дело в  том, что другое название водителя,  «шофёр», произошло от французского слова chauffeur, означающего в буквальном переводе «истопник», «кочегар». Это связано с тем, что в качестве топлива в первых транспортных средствах с паровым двигателем использовались уголь и дрова. Пибоди, во-первых, косвенно указывает на прогрессивность современных ей автомобилей, а во-вторых… Ну разве может уважающий себя англичанин без крайней необходимости выражаться по-французски?..
47. Эмерсон терпеть не может, когда его называют по имени, поскольку считает его дурацким. И позволяет такое лишь избранным. Примечание для тех, кто не читал предыдущие романы.
48. Водопад Виктория — самый большой водопад в Африке и самый широкий водопад со сплошным потоком воды в мире. Протяжённость водопада — около 1800 километров, высота падения воды изменяется от 80 метров у правого берега до 108 метров в центре.
49. Spode — английский бренд керамики и товаров для дома, производимый в Сток-он-Тренте, Англия. Компания Spode была основана Джозайей Сподом (1733–1797 гг.) в 1770 году и разработала две важные техники, сыгравшие решающую роль в мировом успехе английской гончарной промышленности в XIX веке: печать методом переноса на фаянс и костяной фарфор.
50. Скон – общее название многих разновидностей британской сладкой выпечки. Сконы обычно подают к чаю.
51. См. восьмой роман – «Пруд гиппопотамов».
52. См. седьмой роман – «Змея, крокодил и собака».
53. Дахабия – своеобразный «плавучий дом», разновидность плоскодонных полуторамачтовых парусно-гребных судов, использовавшихся для вояжей по реке Нил в 1820—1920 годах зажиточными европейцами.
54. Реис (арабск.) – вообще, начальник, здесь – бригадир рабочих Эмерсона.
55. Возможно, имелся в виду обычай, связанный с мусульманскими традициями, согласно которому холостой мужчина мог жениться на вдове брата.