Marco preto. Петля Ходока. Глава 2

- Почему они поверили в пятнадцать процентов? Разве это не твоя обязанность убедиться, что  они понимают  наши условия? И не поведутся на абсурд?  Почему твои клиенты не в курсе скидочной политики?! – Биркин крутнулся на стуле,  пододвинул клавиатуру и начал по ней усиленно клацать, словно пытаясь придавить бегающего по кнопкам проворного муравья.  Ему не нужен был мой ответ. Для него все было ясно. Опять, глядя прямо в глаза, он лепил из меня горбатого. Делал виноватым в провале,   в котором  от  и до виноват только сам! 
  Я выдохнул,   взял  чистый лист, сел за пустующий стол и наваял заявление на отгул. Сунул ему на подпись – тот черкнул ее не глядя – и направился в  бухгалтерию. Уже в дверях услыхал в спину басовитое бормотание  про      пятницу, «которой мало ему»,  и свободное место в «газелях».  Притом, что в пятницу я в офисе сижу как приклеенный. И  буркнул еще что-то навроде «своих тем на стороне».
Я остановился, кашлянул и  смерил хама пристальным взглядом старика Мюллера.
-  Про какие темы на стороне вы говорите?
- Тебе лучше знать,  – буркнул Биркин, озабоченно перебирая    стопку бумаг.
- А вы уверены? 
- И  еще более чем!   - голосисто пропел Биркин,  откинулся назад и  хамовато прищурился. Это мне не понравилось. Чего-то не чувствовалось   настроя  писать заявление об уходе, и следов страха от ожидания приезда начальства.    Наоборот,    законченный алгоритм  был в его уверенном прищуре.    «Мне нужен виновник провала и им будешь ты!» - говорил его взгляд.  Я ухмыльнулся,   помахал перед лицом пальцем, как метрономом – «не-не-не,   не выйдет» и, уже будучи, по сути,  в отгуле вернулся и сел за  стол. Он у нас    справа от входа  в отдел.
«ладно, - подумал я, -   Сам напросился. Если машину наладят, в пятницу  устрою дома  бардак, ясновидец ты наш. В офисе не покажусь. Буду балдеть у друзей с пивом и видиком, а потом пойду Алину доканывать»
Решил не торопиться. Подошел к «бару» - пустому столу с посудой, налил в   синюю кружку кипятка из электрочайника, бросил желтый пакетик «лоптона». Сел за компьютер, подождал,  пока загрузится экспи с   заставкой «холм телепузиков» полез в свои документы и минут пять в них ковырялся.  Дамы    трещали с клиентами по телефонам, стучали по клавиатурам. Веник озабоченно пялился в монитор,  и часто хмурился - видать, пасьянс не сходился.  Наконец, буркнул: «в отгуле   поработать решил?» «Ага, буду теперь каждый вторник отгулы брать и пятницы отрабатывать». Биркин промолчал, продолжая смотреть на экран.
Допил чай,  вернулся к машине. К складу подъезжали машины, грузчики носили коробки. А на меня снизошло странное такое предчувствие, что ее без меня    осматривал добрый волшебник…  Устроился на кресле, поерзал спиной по кругляшам аппликатора, повернул ключ в зажигании и…  движок заработал! Мама моя, он не просто завелся   - запел!  Заливался   словно   Шаляпин, Лемешев,  Козловский, Хворостовский,  как этот…   Шюра! С низов взлетал на верха, с фальцета  на бас,   контральто  менял на сопрано: кто здесь сломался?! Че - я?   Я в полном ажуре! Ау-у! У-а-а! Ми-а-а-а! Лу-ла-а-а-а!
И тут бы рвануть к дьяволу с фирмы,    мало ли, грязь забралась  в бегунок, но у нас все, значить,  сложно.   И  я погнал к  диагносту. Там   была очередь. Осмотр сдвинули на день. В среду я  слонялся по офису, ожидая сигнала и   изводя шипящего в спину начальника. Когда совершенно его раздраконил бездельным шатанием, показательно   сел за компьютер, сдвинул на край клавиатуру, мышь сунул под ящик монитора – он у нас еще старый, размером с телевизор, и принялся раскладывать пасьянс  из клиентских кассовых чеков – последний развоз, последний развоз!  Достал из стола новые конверты и принялся совать  в них чеки,  подписывая карандашом   фамилии.   И   когда пасьянс из белых бумажных кучек и конвертов  занял весь желтый стол, синяя сарделька мобилы пискнула  и выдала заветную фразу   «gotovo».    Поэтому, посмотрев на часы, решил оставить разложенную икебану. За час я вполне туда-сюда обернусь.    Битва за стол у   начинается где-то с пяти часов, когда с маршрута заявляются еще двое моих коллег.  Было еще полчетвертого. Но  сегодня, помахивая складным цветастым   зонтом, с жалобами на общественный транспорт в на высоких каблуках в офис влетела Карина.  Завидя стол  в   чековых кучках, она завопила, чтобы я срочно за собой все за собою убрал. Я  же уже был в дверях – махнул рукой  «сгрузи в  верхний ящик», цапнул на плечо черную капроновую сумку-бэг с множеством карманов, и наблюдая как миниатюрная брюнетка яростно сгребает коготками мои чеки, грустно поморщился и помчал на троллейбусную остановку.
Для диагноста, мужика лет пятидесяти,    мой жигуль уже несколько лет  был моральным испытанием. «По хорошему, твою бы машину под пресс, - говорили его добрые, большие глаза за очками, перевязанными изолентой, - но раз уж просишь, буду чинить по полным расценкам».  «Хорошо оплачиваемый мартышкин труд» - еще говаривал этот вихрастый мужик в кепке и синем комбезе.  Каждый раз, когда он    тыльной стороной ладони мутные стекла перемотанных изолентой очков, он   вздыхал,   что   снова придется воскрешать обреченного.  А на меня   смотрел взглядом   королевского портного,  вынужденного чинить гнилое тряпье.  Сегодня   же  загорелый  автомеханик  из Ашхабада, перемещаясь от трансформатора к столу запчастями,  смотрел на меня,  словно я пригнал ему современный болид. Движок в норме, лечи голову – вот что говорил его добрый взгляд. И чтобы сохранить реноме, пришлось исполнять танец смерти -  я заприседал у   трубы, жестами   иллюстрируя,  какие именно   черные пузыри  из нее вылетали и как грохотали;   шлепал о крышку мотора, тряс   «жигуля», присаживаясь всем телом на белый капот…  Тогда    механик   еще раз обошел машину, встал на одно колено,  с подозрением  глянул в трубу глушителя,   отряхнулся, поднялся и  ожидаемо впал в мистицизм. «Литье вместо штамповки поставь» «А это поможет?» «Не исключено», - хмыкнул бывший туркмен.
Вечер среды    означал  старт утром в четверг,  потогонку, возврат вечером в пятницу и отмену всяческих планов.   А безобразие-то было уже на мази! Друзья предупреждены, список киношек составлен,  сорта пива и чипсов намечены.  Перфокарта разврата  торчала в мозгу   и я не мог от нее отказаться! И потому, по дороге домой    в ярости шлепал  по   челюсти бардачка, предупреждая «жигуль»,   мы объедем всю клиентуру, кроме Плесцова,   а утречком в пятницу втопим сто сорок и пусть не с утра, но с обеда   исполним  задуманное.       Дамы    избавят    от занудствования хозяина «Виталины»,   и мы все успеем. И не дай же    бог он   возьмется за старое  – точно сдам на чермет!
Ну вот. Покружил по   кольцевой, врубив дальний свет. Тягач был нормальный. 
Обычно накануне командировки я не включаю телек. И ничего не смотрю. Боюсь новостей и вообще.  А тут, ободренный здоровьем машины,  за ужином  включил на кухне черно-белую «юность» - и  сердце захолонуло – в глаза бросился  знакомый театральный фасад, На ночной площади перед ним     бесились автомигалки  милиции. Кинулся к своему телевизору, цветному «шиваки»   в моей комнате. Включил и услышал от очкастого репортера в желтом   пуховике о захвате заложников. Бросился в комнату деда, врубил «Горизонт» на высокой тумбе, поставил другой канал – там тоже самое. Просидел у своего  телевизора допоздна, оторвался с трудом, а заснул, только влив в себя шкалик. Утром   тоже  смотрел до упора, жертвуя подготовкой к дороге, изумляясь и злобствуя. И было отчего: словно ведьмы к театру слетелись слизняки-репортеры,  экраны оккупировали  говорящие головы, телекамеры разных каналов светили движения войск,   словно сговорились держать  в курсе бандитов. Случались новые эксцессы,     и их подавали не взамен старых, но встык к ним,  а в оправдание бандюков поднялась настоящая истерия.     То и дело давали вид  зрительного зала   с гордыми «воинами» со скрытыми лицами и сидящими под прицелом несчастными зрителями. И все это разбавлялось рекламой кошачьего корма, нижнего белья и дамских прокладок – война войной, а бизнес по расписанию. Я глядел на экран    и  гадал   кто враг  - они или мы?!
Сонный и утомленный, с кирпичом в голове,     выключил   «шиваки», забыв про дедовский «горизонт», и про черно-белую  «юность» на кухне,    подобрал хотули  и выскочил на стоянку к заиндевелому «жигулю», надеясь только на магию Минки.
…И Минка не подвела:   с каждой верстой на искрящие нервы  наматывались километры ее изоляции. Но окончательное «излечение» произошло в Вяземах,  когда я  стоял в городской застройке, у рынка, на  склоне холма. Слева были ларьки и торговые палатки, справа – ряд  старых, разноэтажных низкорослых торговых домов. Над головой нависала башенка с узкими окнами, откуда я только что вышел. Я сидел в тачке и заполнял фамилиями клиентов пустые графы маршрутника.  Сначала, как обычно ленясь, я наставил у клиентов печатей, а теперь, разбирая буковки в синих смазанных штампах,  надписывал в свободных графах фамилии.   Работа заканчивалась. Оставались проходные партнеры,  где   за прилавками сидели безразличные хмурые молодицы. А планы у меня, как вы помните, на командировку были обширные,   мещанство там, возвращение. Теперь обязаловка кончилась, но благодушие, сопровождающее ее окончание,  не торопилось прийти.  В голову снова полезли мысли о московском кошмаре. Что там происходит, освободили их, нет? Понимал разумом, что  хорошего сценария нет, а душа ныла, просила победы, надежды.   И тут в моем разуме, привыкшем   упаковывать беды в лаконичные анекдоты, затомилось, заворочалось что-то отдельное, похожее  на тугой клубок змей,   не знающих, как размотаться.  Я понял, что пришел невроз особого свойства. Предвестие «сказки».   Его нужно было проговорить.  Но не просто так, а под запись,  для чего я с собой   возил  диктофон под большую кассету.  И тогда   отпускало. Либо сразу, либо после пары  прослушиваний.     Сегодня было самое то, чтобы освежить старый опыт.
Достал «мыльницу», вставил  кассету из рундука,  нажал на красную кнопку записи, но бобина, сделав полоборота,    засипела и  встала. Пришлось бежать за батарейками,  бегом вернуться назад… и почувствовать, что торопиться не надо.   Сел в машину, зарядил устройство, нажал запись и выговорился. Затем нажал стартер и поехал в Первополетск. И после маневров по узким улицам,    на выезде из промзоны, когда передо мной уже освежающе ревел   серый большак,   достал из диктофона кассету, сунул ее в «рот» магнитолы «Пионер», блестевшей глянцевым прямоугольник на серой панели торпедо, отмотал пленку, щелкнул воспроизведение.
В динамиках   зашуршало  и зазвучал распевный зачин… «Черная сказка вернулась на Русь»
И я успокоился.
А  в мозгах  навязчиво засемафорило:  твой старт оттянули нарочно. И помог в этом пресловутый вредитель на четырех колесах.        Если бы   не его загадочный взбрык, ты бы уже вернулся с маршрута,     и   пялился   в телек, сливая последние деньги на водку. Какой на фиг там   сабантуй - ты  бы стал добычей для ящика. И не из-за тяги поразрушаться – с чужими бедами я научился справляться, забил на государство порядочный болт – у нас разные жизни, шабаш, но тут имел место  не просто  кошмар, нет, здесь  зло словно намеренно выбрало   светлое пятно в моих днях. Блестящий спектакль «Норд-Ост».    И я  бы сходил с ума   еще из-за этого.    Но меня задержали и   я сейчас качу по трассе, наслаждаясь  дорожными видами… 
То есть мой треклятый   «седан», живший от поломке к поломке, вдруг   взял  меня и прикрыл.
Вот вам еще одно «эхо обряда». Недаром  возился с «волшебным конем».
***
А что было потом? В Первополетске я раскидал по аптекам прайсы, нашлепал  печатей, завалился в гостиницу, снял номер, помылся, переоделся,  спустился в бар. Заказал пиво, поведал    Гагарину    о  насущных печалях.  В бумбоксе    тихо журчала   солянка с попсой,  светловолосая кельнерша ерзала плечиками под серым пальто. Звякала касса.  Как сытые мыши шуршали купюры. Едва притронувшись к пиву, оставил допивать его Юре и пошел в  номер,  где  начал размышлять о Возвращении, во сне услыхал про Эль-Пасо,  и  сочинил сказ про Шерифа. 
Утром, разочарованный,  зашел в бар  выпить чай на дорогу.    Вместо   блондинки за прилавком теперь стояла высушенная вобла с морщинистым лицом,   рыжими волосами и потухшим окурком в напомаженных, бордовых губах. Заметив, что я облегченно вздохнул при виде молчащего телевизора, она вдруг потянулась к черному пульту.  Как во сне, нажала на кнопку и над головой  забалабонили новости. И я тут же  выдулся  из паба, словно тот черный выхлоп из глушака.. В мою - с таким тщанием накопленную   бочару меда, едва не шлепнули эфирный деготь. Я подхватил шмотки и уехал, проклиная журналюг.
Вернулся на магистраль. Под Вяземами остановился пожрать на ветру.       Домой  не торопился, стоял под круглым навесом, считая  проносящиеся иномарки и наши машины, гадал, чей автопром победит к концу завтрака,  и  в итоге   голосом Николая Озерова с удовольствием провозгласил, что «на чемпионате мира снова победили «советские хоккеисты». Наших тачек было больше.  Потом полез в  телефон, включил его  и обнаружил кучу пропущенных вызовов с городского, что означало  только одно:  мой несчастный  дед,   застрявший между миров,    наконец-то определился.   Пока  размышлял, табло снова вспыхнуло.
- Почему ты не отвечал на звонки?! Ты где сам находишься?!  –  закричала из мобильника тетка. Судя по ее истерике,   в иной мир определили меня. 
- Я в командировке, на трассе.
- Ах, ты в командировке! Он в командировке, молодец, –    истерику сменил ядовитый   сарказм – Мы    места себе не находим, а ему как с гуся вода. 
- Зачем  не находите место? – я не понимал, в чем дело. – Я  по графику еду.    Что случилось? 
-  Иди ты в ж..пу со своим графиком! Ты в четверг  дома, а сейчас    пятница!   Знал, что задерживаешься, не мог дать нам знать?  Не видишь,  что твориться в стране?!
- Пытаюсь.
- И что прикажешь нам думать?! А вдруг,   – голос у тетки  дрожал, -   ты заложник?! Сидишь на проклятой Дубровке среди…  Твоя Мать сразу поняла, что ты там…
-  Да как  ей такое  в голову-то взбрело?!   - теперь уже я взревел  … и осекся  - сам же все лето трындел о спектакле. Правильно,    не  выловив  тебя  по мобильнику,  святое семейство  решило  что их  гадкий утенок    в главной заднице мира. (А где ж еще ему, малахольному, быть?) Плюс  кузина вызвонила знакомого   с НТВ, и  тот скоро внесет мое имя  в список  заложников, который запустят по телеку бегущей строкой и, прочтя которое, родня окончательно спятит.   «Вот чего ты добился» - победно завершила тетя, а я подумал,  что страшней – теракт или наведенный телевизорами психоз.   В извилины    спарашютировал злой стишок: «давайте вешать террористов недалеко от журналистов», я держал трубку в руке,   сжигая невеликий запас  на мобильнике и молчал, и молчал, молчал.
Родственница же  принялась озвучивать  текущий компендиум моих прегрешений: помимо того, что убил деда,   родным не помогаешь, с детьми кузины не возишься,   квартиру  взял,  а про семью забыл, ну и по мелочи - нелюдим, неблагодарен, необразован – не, не, не… По сценарию дальше я должен был нагрубить, а она дежурно заплакать.   Но я молчал. Тогда тетка всхлипнула первой. Я заметил, что   еще рано рыдать,  и тогда она вообще  завыла белугой и бросила трубку.  Но   свинячий пятак на своем лице я ощутил лишь на миг, потом как вживую увидел два телевизора,   светящихся в кухне и дедовой комнате. Кто их включил, барабашка?!        «Ты же убиралась у деда  вечером -  и телеки не работали. А утром, когда теракт уже   шел вовсю, они заработали! Что, я их  включил и  поехал в Москву к бабаям проситься в заложники?! Вы это хотите сказать?»
***
И снова я  возвращался мыслями ко  вчерашнему. Правильно, не будь обряда, я бы точно туда угодил.  Его последствиями я был выбит из колеи  и забыл про свои «положительные» желания. В том числе – еще раз попасть на спектакль. То есть, не будь рокового обряда,  в зрительном зале вполне мог находиться и я.   Я  ведь до обряда только и делал, что  выбирал день, когда туда лучше   смотаться, благо представление ежедневное. Нынче убитое     трагифарсом  с предрешенным  позорным   финалом. Я не сомневался, что бандитов отпустят. Так было в Буденновске,  потом в Хасавюрте. Отпустят, а потом начнут вывод войск.    И все же я надеялся на чудо:  терзал кнопки радио, прыгал по волнам. Но ничего не менялось: боевики фанфаронили,  им вторили журналисты…  И в итоге    пришел мой нервяк особого свойства, когда в груди   появлялась странная тяжесть. Кстати,       он убирался стихами. Прежде я садился к столу и «выписывался», радуясь очередному «шедевру». Потом  от стихов отказался. И  он стал убираться говорением сказок,   но! Обязательно с записью  на магнитную ленту.   Теперь тоже     нужно достать  й запылившийся   диктофон,   вставить  кассету из рундука под правым локтем … Увидеть -  твою мать!  -  что ролики не крутятся  - село питание -  в ярости выскочить из машины,        добежать до ближайшего ларька, купить батарейки – и  холодно ощутить,  что слова     никуда не уходит.    И уже спокойно пройти через   босяцкую  толчею рынка, сесть  в машину,  плотно закрыть окна, приблизить диктофон к губам, подумать, что сейчас запорю хорошую композицию  - «может, поискать кассету поплоше?   А,  ладно!» и нажать  на запись…  И   услышать   незнакомые звуки, обгоняющие мысли, издаваемые собственным ртом:
«Черная сказка вернулась на Русь:    Горыныч Змей   с прилетел с южных гор и взял в залог тысячу душ! Запер в дуброве,   пролаял окрест:
- Я! Я  теперь царь на Москве…»
И      камень отваливается.   Смотришь в зеркало: это что,    та самая Сказка, которую ты ожидал?! Только – Черная?!    Ну и дела! Но ведь это дерьмо.   Да ну его на фиг!  И  запускаешь двигло, нажимаешь на газ,  и пока выруливаешь    по узким улочкам – нормалек. Едешь и   плюешься на бегущий пейзаж.  И все  забываешь, потому что зачем   такая сказка нужна?! Я ждал хорошую!  И новости больше не слушаешь.
А на следующий день вспоминаешь вечерний «плач» под Гагариным,    нелепые сны, утренние конфузы. И ощущение третьей дамы.     И понимаешь, что  система напомнила о себе. Дело дрянь и она не отстанет.  И сказка – это она и есть.  Обряд сработал. Ты попал в нее,  как и хотел.  Если система не врет, тобой занялась третья дама. Третья голова твоего «дракона». Твоего персонального Змея Горыныча. Она пока в тени. Но она объявится.    Где и как?   Вроде бы – полный туман. Но по системе – все просто. Ищи  подсказку. А подсказка в том,  как появились первые  две дамы. Общего у них -  это время. Промежуток времени.  Конфузы произошли  в течение двух часов. То есть, между включением барменшей телека и звонком тетки прошло два часа.  Это и есть «сказочный шаг».  Сейчас  со звонка тетки минуло тридцать минут, и мне осталось ждать полтора часа. Через один час тридцать минута я узнаю, верна система  или  это все моя блажь.
Поток   остановился.
 -  Вот и хвали тебя, Минка.   
***
Через минутут поехали. Вскоре меня покачнуло,  а за стеклом ощутимо потемнело – с правой стороны в ряду тихоходов солидно  плыл  двухэтажный  белый автобус, пыхтя и сверкая черными стеклами. Ему мешали  красный сороковой «москвич» с    отполированным  задним бампером, «москвич»! «последняя модель» («Бриллиантовая рука»?) и бежевый каблучок-фургончтик «ижак». Автобус дунул странным сигналом, похожим на орган –   старлетки  шарахнулись в стороны  – красный седан  на обочину, пикапчик влево, в мой ряд,   вырезая       пузыристую зеленую иномарку.  «Тойота» резко затормозила  и   возмущенно бибикнула… Другие  машины впереди    тоже мигнули стопарями, следом нажал на тормоз и я.  А двухэтажный корабль  не сбавляя скости, плавно прошел вперед…
Вот как можно ехать в правом ряду.    И все же мне горько –    на   месте красного «москвича» мог быть и я.  Если бы знал свое место.   И это единственный случай, когда унижение москвича  и мое. Впрочем, и об этом можно не думать на трассе.
***
Движ ускорился, красная  «японка» с задним стеклом изогнутым как амебы и    силуэтом водителя справа резво ушла вперед,  красный ряд колпаков вдруг оборвался. Нажал на газ, покрывая  свободную серую  «воду» асфальта, врубил дальний свет, чтобы справа никто не собрался залезть для обгона. Опоры  замелькали быстрей и  почти  слились в единую  стену…   
***
И   снова остановились.  Стройка возобновилась. Передо мной был  серый  прицеп    с горкой чего-то спрятанного под   брезентом. Грязные концы веревок, болтались на заднем борту как незавязанные шнурки. Прицеп тащила старая белая «четверка».  Пару минут стояли.   Потом водители   принялись опускать стекла, и тянуть шеи, пытаясь рассмотреть причину затора,  и  с досадой на лицах скрывались в салонах –  задержка   ожидалась серьезная.  Дядька   в кожаной кепке с седой бородой,   тоже высунул наружу заросшее, словно собачья морда, чело. Долго смотрел вперед… 
И словно завязавший  алкаш, не знающий, чем заполнить тоскливый вечер и  отчаянно тянущийся к бутылке, я откинул «челюсть» бардачка, засунул туда руку, порылся в его недрах (штатное дно я убрал, как и   пластиковую кишку воздухана – все равно тепло от печки ни хрена изморозь не растапливало )    Достал вчерашнюю кассету, замотанную в тряпицу. Из дерматинового рундука под правой рукой  вынул диктофон-мыльницу, вставил в него  кассету и отмотал на начало вчерашнего тоскливого выплеска. Потом отмотал еще на минуту, чтобы влез летний обрядовый «запрос лебедей», нажал на кнопку записи  и распевно повторил последние фразы, где просится сказочка.
…Гуси-лебеди, птицы светлые….
Дочитал,   нажал на «стоп»,   вынул кассету из диктофона и   вставил в магнитолу. Отмотал на начало, нажал на «плей».  В салоне зашипело,   
 -    Гуси-лебеди, птицы смертные, полетите в Лебедянь свою запретную, вы летите в Лебедянь свою запретную, да принесите сказочку заветную. Да чтоб в сказочке той говорилося, куда счастье-добро укатилося, чтобы сказочка та показала бы, как потом поживать нам без жалобы.
Фш..ш… Один два три…
15 секунд длилась пауза, а потом пошла вторая сказка.
«Ох, горюшко-горе! Снова   черная сказка спустилась на Русь.  Прилетел  с южных гор Змей Горыныч, да   и взял в залог тысячу душ. Запер в дуброве,   пролаял окрест:
Я! Я  теперь царь на Москве!
…
«Принеси сказочку заветную» и «Черная сказка свалилась на Русь» - совпадение было идеальным.   Просил сказку – получил.    «Хорошо, - подумал я, - положим, это  она. И что теперь делать? Кстати, а что на кассете дальше?» 
Долго ждать не пришлось. Шипение пустой ленты  через несколько секунд  оборвалось, диктофонный шорох затих, а  салон  взорвало классическим 25-ти ваттным  рок-запевом:
-  Из изе роуд, изе роуд 
Няу-няу- нау-у-у. Няй-няй-няй-ау…   
Из изе роуд, изе роуд – ту Хелл…
Крис Ри, «Дорога в ад»  Нажал на стоп.
-  Вы издеваетесь?!   
Да, в  динамиках    с предельным пессимистическим мазохизмом заиграла  великая «Дорога в ад» «Крыса» Ри. Смысловая цепочка замкнулась просто прелестно: «Принеси сказочку – черная сказка вернулась на Русь.  Куда путь дороженьку держишь? Да в ад, в преисподнюю, разве не слышно?»   Не, ну правильно – я ж кассету взял впопыхах! Не специально!  А сейчас получалось, что  я не просто  испортил шлягер, а   продлил   цепочку судьбы.  Запрос   клина, ответ   про Змея,  и  на последний вопрос, куда держишь путь, немудрящее пророчество – ты едешь в ад.      Нормальная конечная станция.  А чего? Еще и третья тетка до кучи. 
Три – уже три совпадения, что мне скоро  звездец!
Но  и  об этом можно не думать на трассе.
12-20… Час двадцать до третьей тетки…
***
Стальные   «ножки»   будущего отбойника  сливались    единую стену. Оранжевые колпаки закончились,   и   можно было безбоязненно топить педаль газа. Что я  и сделал, да  еще  и взял влево,   чтобы не льнуть к правому ряду – там то и дело бибикали. И когда   из серебристой стены, к которой я ехал почти вплотную,  прямо под колеса  вышагнул  чувак в  алом жилете с  лопатой, я так  вильнул вправо, что сам вызвал  в «тихом» потоке отчаянный переполох с воем клаксонов. Отвернул, нажал на тормоз,  остановился и тихо выругался: бабаи  знали, что делали!
- В  «жигулях»  люди жалостливые,  переехать не могут!   
И все же опустил стекло,     высунул  голову и прокричал:
-   Э, кильманда, у тебя девять жизней?! Че молчишь, лопату отдал москвичу!
Махмуд     шлепал  слева от меня, чуть ли не терся об оранжевый поворотник на крыле.  Я мог безболезненно стукнуть его  по заляпанной гудроном   штанам,  но тогда бы  совок лопаты   свалился с его плеча на мой капот.  Пока думал, негодяй         скрылся в зубцах.  Дорога была свободной, я поддал газу и набрал скорость.
На    трассе      запановал строительный бум – прежний  ухабистый  шляхпримерял на себя гордый фрак автобана.   В низинах отсыпались гигантские      дюны – по ним пройдет будущее полотно.    На гравийные кряжи     влезали  бульдозеры, блестя своими ножами.       В  подлеске          сновали хищные  «Беларуси»,  сгрызая   кустарник и мелкие деревца. Все тарахтело, лязгало и стучало.
Славная жатва!   А   строители за пунктиром из оранжевых колпаков,  бурили лунки по центру дороги,  совали в них блестящие  ножки,  стучали колотушками,  стыковали   планки,   относя и принося через трассу. Поток тормозился, и снова набирал скорость.  И снова   опоры мелькали  серебристой  расческой, и снова ты   следил   за рыжими колпаками,    они пропадали,  ты брал влево,  убаюкивался, а      из стены  опять появлялся невозмутимый   басмач!
-  Да ладно!
Смуглая рожа, раскосый взгляд  из-под желтой каски. Рука  бешено крутит кругляш подъемника.
-  Блин,  трах-тах тах!
…И все повторялось – торможение, ругань  и    равнодушное удаление дервиша в вечность...
В третий раз я успел увидеть грязную штанину, когда она только готовилась встать   на пути. Я     разом  нажал на газ и сцепление – двигатель взревел стадом быков  - нога тут же скрылась.
Ага!
Включил магнитолу, выставил  звук на максимум и в салон из «пионеровских»  двадцати пяти ваттных динамиков, подбрасывающих бумаги под задним окном, захрипел последний припев.
Oh no, this is the road
Мир обеззвучился!  В стеклянном простанстве –   ни рыка, ни стука.   
 Said this is the road
В салоне – бушующий шторм,  водопад!   И я   ору на всю магистраль:
- Хис из зе ро-оуд, хис из зе ро-оуд, хис из зе ро-о-у-уд   ТУ ХЕЛЛ!
12-30… Час десять до третьей тетки…
 ***
Забренчала следующая композиция, я сделал музыку тише… А   когда дорогу  перекрыл самосвал, высыпавший   черный асфальт, и мы остановились,   выключил магнитолу выщелкнул кассету, сунул ее в диктофон  и     остановил на последних словах второго сказа: «… куда путь-дороженьку держишь?»  Пробормотал:
-  Это не система. Я просто борюсь со скукой.   Зря, что ли,   брал их с собой?
Снова запустил руку в омут своего «бардачка» и на глубине, на   липкой   шумоизоляции, кое-как уложенной на жгуты проводов,  снял трубку зеленой  тетрадки.         Песня-то испорчена – это непорядок. И потом, она – как третье звено, нехорошее третье звено. На его место я надиктую хорошее. Я надиктую добро! Да. То,    что обо мне сказал когда-то    профессор, светило науки. Пусть наука и скажет, куда стелется моя путь-дороженька! Пускай это ровным счетом ничего не значит.   
Убедившись, что самосвал еще маневрирует,     положил тетрадь на панель впереди себя и  пролистнул обложку.   Кстати! Это тоже результат – я больше не прячусь в подвал! Пусть я и не полностью, но теперь я дружу с профессорскими записями. И знаете, в чем самый прикол?!  Одна из них была целиком обо мне!  Да еще и написана по-французски!
" Le livre a-t-il une ;me et un esprit? Le message ou le manuscrit sait-il qu'il s'agit d'un message ou d'un manuscrit ancien? Et comment se sentirait-il s'il le savait, s'il avait une ;me vivante? Serait-ce comme ;a? Nous recherchons des manuscrits anciens avec des connaissances secr;tes et perdues.
 «Имеет ли книга душу и разум? Знает ли послание, или древний манускрипт, что оно послание или манускрипт? И как бы оно к себе относилось, если бы у него была живая душа? Было бы оно таким? Мы ищем древние манускрипты с тайными, утраченными знаниями.
А есть  цельные куски первородной правды, люди-манускрипты. Они не сами по себе, они не владеют собой, не создают сами себя – но природа и общество их «пишут» для нас словно  послание. А потом это послание попадает к нам  руки.  И ты наблюдаешь тайну его сохранения: в его основе      незнание им о себе и своей сущности. Она  заменена  жестокостью и несправедливостью мира. Но убери эту жестокость  – не рассыплется ли манускрипт еще до того, как ты  размотаешь свиток?
Самосвал опустил задранную   платформу , густо зарычал, выдохнул с левого бока густым черным выбросом,  и аккуратно сдал  на обочину. Трасса  была свободна. Однако затор   почему-то  не двигался, машины нервно дымили на холостом ходу. Ну и ладно.
 Я поднес диктофон к лицу, и, скосив глаза на   зажатый на планшете с присоской белый разворот, начал запись.
«Ме филиситасьон! Ты нашел, что искал.
Я спросил у своего собеседника, почему он не хочет учиться? Его необразованность   вопиюща, но особенно поражает нечувствительность к собственному невежеству, главной и единственной причине, почему он оказался в моих руках.  Меня всегда угнетал феномен людей, держащих в руках золото опыта, но считающих его бесполезной глиной.   И знаете, в чем причина? Человек наивно отождествляет знание с личностью.  С его слов, и у меня нет оснований ему не верить, им были предприняты несколько   попыток войти в мир ученостей.  И везде его отталкивало несоответствие преподаваемого знания и личности преподающего, отсутствие учителя с большой буквы. Я спросил (про себя чувствуя максимальную уязвленность!): «Но как вы хотите? Вас много, а учителей с большой буквы по пальцам пересчитать!» И что он ответил?  Да вот: «тогда и не надо мне ваше знание». Каково?! Но ведь знание решит ваши проблемы! Покажет путь из так называемого «болота жизни»! «но ведь учит меня самодовольный старикашка, значит, научит он   только тому, как быть таким, как он сам». А разделить материал и подачу? Песню и граммофон?  Нет, песня должна звучать  без шуршаний иголки, как в зале консерватории, а он должен испытать весь восторг   прослушивания первоисточника, и  не  убеждать себя, что на пластинке нечто великое, если игла режет винил. Доверяет только своим чувствам и при этом  так в них запутался, особенно относительно себя самого.
…Но теперь после нашей работы в паре я уже не столько уверен в его наивности.   Должен признаться, что то и дело ловлю себя на мысли соответствия себя своим  знаниям, и чем дальше, тем больше сомневаюсь  в   праве   вести людей за собой.  Знания - мои ли они? И знания ли они – или систематизированное заблуждение, узаконенное научным сообществом, под чьим гипнозом ломаются слабые  характеры? И чей слом дает нам повод упорствовать в них? А может,    прежде чем вешать ярлыки, мы должны научиться  искать  в умозрительных понятиях самих себя? Или найти другие слова, в которых мы будем?   В  белом свете, в рождающем начале, в  предустановленном до начала судьбы, еще до рождения,  смысле,  как добродушно  научил меня «манускрипт»?
-  Уф-ф-ф! Дальше  я ничего не понимаю. Пусть я дебил, но лучше им и останусь.
Поднимать самооценку нужно до того уровня, пока ты понимаешь механику подъема.  Дальше лучше не рисковать.
Нажал на красную клавишу, диктофон щелкнул.  Я вытащил кассету,  повертел ее в руках – прозрачная с черной наклейкой «басф», и все-таки сунул в магнитолу.
«Сначала шаман побеждает смерть, потом выкликает удачу».
И   в течение двадцати минут, тащась по Минке,   я прокручивал туда-сюда панегирик   и от души наслаждался. «Манускрипт»!  Ишь!» Я о себе редко думаю хорошо. Может быть, зря. А тут вот – вроде и не я говорю.  Я же Гурия за язык не тянул. Ну и вот.   Нет, положительно, «так как я живу, можно жить» - это ясно и без системы!