Пепельная книжка

Чесала коленку. Саму коленку, потом сбоку и под ней. Потому что она упала и свезла коленку, вылезая из окна. Она твердила мне, что Большой брат здесь, в этом здании, оставил книжку, которая приведет нас к нему. Когда я был еще меньше я говорил «книгка». Как-то так, не выговаривал «ж». Платьице сестры темно-красное. Она так называет. Я бы сказал просто «красное». Но она говорит всегда – нет, оно темно-красное, а если я не хочу с ней согласиться и лезу со своим, то она иногда может меня стукнуть по затылку. Легонько, но очень больно, то есть обидно. В этот момент хочется плакать, но я все равно хочу называть платье красным. Поэтому, я еще буду так говорить, и все будет повторяться, пока не вырасту. И сейчас захотелось сказать, но она дочесала коленку и говорит: пойдем. Над нами как взрослый-взрослый – черный дом. Навис, крышу даже не видно.

А почему мы здесь будем искать книжку, я спрашиваю сестру.

Когда Большой брат направляется куда-то, он обязательно записывает в пепельную книжку, куда идет и что будет, это сестра говорит. Голос у нее скрипучий. Взрослые так не скажут. А я скажу, уж точно. Когда она вот так со мной говорит.

С тех пор как я научилась читать, он стал прятать от меня свои книжки. Ночью он держит пепельную в черном доме, сказала она. Я следила за ним.

У тебя голос скрипучий, говорю.

А, она не услышала, переспросила.

Голос, повторяю.

Это у тебя уши корявые, закручены неправильно. Дай вот тебе их распрямлю, она говорит и тянется к моему уху.

Нет! Не трожь меня, рычу я.

Она говорит, повезло тебе, что у нас дело. А я говорю, что тоже учусь читать. А она говорит: ну-ну.

На голове черного дома – шапка ночи. Немного звезд и немного капель. Падают капли. Некоторые только созревают, висят грушами в дедушкином саду. Дедушка правда выращивал груши. Они поспевали и висели. А потом мы рвали их. Сочные, желтые и красные.

Хочу грушу. Или шоколадку.

Перестань бубнить! Нет груш, не сезон, говорит сестра.

Но я хочу грушу, я говорю уже себе, не ей. Я и в первый раз не ей говорил, я просто.

Сестра снова почесала коленку, будто бы это помогало, и постучала в дверь черного дома. Дверь прогудела.

Наверное, лучше нажать на кнопку, это я сказал. Сестра посмотрела на меня черными глазами, хотя взрослые говорили, что они кари… Карие. Странное слово. Я считаю, что черные, но ей не говорил никогда, потому что не интересно говорить о глазах сестры. И сейчас это я так. Просто ночь, а она как глаза сестры. И глаза сестры как ночь. Они встретились, я только потому захотел об этом рассказать. Так вот, она посмотрела на меня, щеку свою натянула, как если ей надоело. Но на кнопку нажала. Я понял, она просто не видела эту кнопку, не заметила. Дверь не прогудела. Вот так – стучишь – есть звук, а звонишь – нет.

Ну и что? Не работает…

Не прогудела дверь, но открылась. Не так – она приоткрылась. Мы ее продавили дальше сами. Внутри, куда мы ее запихнули, большой-большой зал. Огромный и с белым полом из белых плиток. Можно бы сказать, что он из уставшего белого шоколада. Сестра говорит, что белого шоколада не существует. Но я помню, что видел. Может это был сон? Я не люблю сны, потому что они часто обманывают. Мальчик-сон наваливается на глаза и шутит надо мной. Просыпаюсь и понимаю, что обманул меня. А могло ведь быть страшно. Или как-то еще. Шоколад, например. Белый. Но раз я сравнил его с плиткой, значит я правда его видел. Правда видел во сне? Значит, есть какой-то шанс, что он будет и по-настоящему или его кто-то когда-то придумает. Может я вырасту и сам придумаю его тогда. Буду есть. Покажу сестре. Скажу – если и не было его, то теперь есть. Вот, попробуй. На что он похож по вкусу? Наверное, на молочный шоколад. Странно, что молочный шоколад не белого цвета. Может он просто чернеет со временем?

В дальней части зала – столик, за ним сидит громадный дядя. Старый, поэтому, не так пугает. Просто неприятно. Если побежать от него – точно убежишь. Мы с сестрой пошли в его строну, и наши шаги, особенно стук каблучков от туфель сестры, раздавался на всё это брюхо китовое, на весь этот громадину-зал. О китовом брюхе я знаю из истории, может потом расскажу. Или могу сейчас, это про одного дядю, его бросили в пасть кита. Кит долго плавал под водой, но дядя не переваривался и ничего такого. Сидел себе в брюхе. И ему стало за что-то стыдно, и он попросил прощения. Тогда кит его выплюнул, и все стало нормально. Дядя вернулся домой. Мне нравится иногда представлять себя в брюхе кита. Там, наверняка, темно и пусто. Как во сне или, когда ныряешь под воду и закрываешь глаза.

Мы подошли к столику, громадный дядя что-то перебирал на этом столике – на краю стоял малюсенький электрический чайник, ближе к дяде весы с двумя чашечками, карандаши и ручки, тетрадка, круглая лупа, чашка, кусочек хлеба и еще повсюду были рассыпаны черные буковки. Он отвлекся и посмотрел на нас.

Здравствуйте, сестра сказала по-взрослому, вытянулась вверх.

И что, спросил или сказал тот. Голос как хруст высохшей травы или листвы. Идешь, тонешь в них, они хрустят. Он нам не рад. Наверное, он ничему не рад. Чему радоваться, если ночь, а ты сидишь здесь один…

Видите ли, нам нужно кое-что, сказала сестра.

Вам нужно кое-что, повторил он.

Мы думаем, что кое-что здесь, сестра сказала.

Вы так думаете, сказал дядя.

Мы так думаем потому, что наш Большой брат оставил это здесь.

Надеюсь, не я ваш тот самый большой брат, ответил дядя.

Что вы, нет. Мы бы узнали друг друга – вы нас, а мы вас, сказала сестра.

Но вы не узнали, уточнил он.

Мы не узнали. А вы, спросил я.

Признаться, я тоже вас не узнал. Заключим, что мы не родственники и ранее никогда не виделись, буркнул он.

Заключим, повторил я вопросительно.

Это такое слово, не лезь, одернула меня тихонько сестра. Я не лез, прост слово…

Так вот, продолжила сестра, раз мы выяснили с вами, что не знакомы, что не вы наш Большой брат, давайте скажем, что он тут был.

Если вам так хочется сказать, скажите, ответил дядя, так же на всё равно.

Мне не то, чтобы хочется, просто если мы скажем так, то сможем перейти ближе к тому самому, зачем мы с братиком пришли, сказала сестра.

Я согласен дослушать и перейти, если это недолго, ответил дядя.

Я разглядывал его зубы, они показывались, когда он произносил слова, выпячивая губищи. Зубы кривые и темные. Не черные, нет, но очень темные. Наверное, пахнут. А на голове – на голове волосы длинные и непричесанные, немытые, растут вверх. На лице еще есть волосы, но это не борода. Как шерсть. Повсюду. На глазах очки. Его глаза я бы не назвал черными, они не как ночь. Они серые. И маленькие. Они как бы закатываются в череп, не хотят особо выглядывать наружу. А там мы, приходится лениво нас рассматривать.

Наш большой брат часто похлопывает в ладоши и приплясывает вот так. Сестра немного подвигалась.

Да, я бы подтвердил, если бы меня спросили или я бы просто захотел сказать, она сделала так, как и большой брат. Он приплясывает иногда, но не потому что хочет танцевать. И хлопает не потому что ему нравится то, что он видел или слышал. Еще он щелкает и свистит.

Теперь много кто пляшет, хлопает, что с того, сказал дядя.

Здесь он оставил кое-что. Мы бы хотели посмотреть. Только посмотреть, сказала сестра.

И что он оставил, спросил дядя. Кажется, ему очень хочется снова остаться одному.

Это книжка, пепельная. Мы просим вас дать нам ее.

Не так это просто. Я предлагаю вот что… От чего бросился в пропасть Сфинкс? Таков мой вопрос вам, сказал дядя.

От глупости, сказал я, потому что я подумал, что бросаться в пропасть глупо. Это ведь не только больно, но и можно разбиться совсем. Сестра притопнула каблучком, так ее разозлило, что я выкрикнул ответ первым.

Дядя даже немного выпрямился на своем стуле и с удивлением посмотрел на меня.

От чьей глупости, он спросил.

Разве глупость кому-то принадлежит, спросила его сестра.

Маленькие пройдохи, сказал дядя. То ли его мы позабавили, то ли разозлили. Трудно понять, но глаза его стали чуть менее ленивыми.

От глупости того, кто угадывал его загадки, вот от чего, сказал дядя. Что же, раз вы, не знаю уж как, почти разгадали мою загадку, я вынужден сказать, что помню одно существо. Вот так он хлопал? И он похлопал.

Очень похоже, сказала сестра. Я хотел поспорить. Дядя показывал непохоже. Но потом я подумал, попытался представить Большого брата, если бы он был как этот дядя… Тогда, наверное, похоже.

Понятно. Пойдемте… В соседней комнате лежат подходящие вещи. Кажется, он заходил сюда. Во всех тех штучках есть что-то печальное. Но вы не смейте плакать. Там много книг. Что может быть печальнее книги, если задуматься, сказал дядя, но как бы сам себе.

Зачем говорить себе, когда рядом есть кто-то еще? Да, я так тоже делаю, но я ведь рассказываю. Хотя я сейчас подумал, что буду так делать поменьше, потому что оказывается, это смотрится не очень. Так себе – так говорила наш сосед. Это значит никуда не годится. Зачем придумали столько слов, но не придумали белый шоколад?

Дядя встал и тяжело, как если бы опирался на свои ноги, а не ходил ими, потащился к двери за столом. Дверей здесь много, но он открыл эту и включил свет. Мы за ним. После брюхо-комнаты, большущей, эта наоборот – ууузенькая. Почти как наша спальня, только потолка не видно, так он высоко. И здесь не кровати, здесь столы и стулья, и полки, а на них навалились вещи. Тряпки, карандаши, коробки, несколько масок, немножко страшных. На стене сабля, дальше картинка с человечком. Сестра зашагала туда и сюда, что-то отставляя, роясь там и там.

Мне стало скучно. И дальше грустно. Я поднял с пола книжку, пыльную и тяжеловатую. Захотелось сдуть пыль и то, что она тяжеловатая, сделало так, что мне стало интересно ее поднять. Я подул, но пыль полетела не в сторону, а мне в лицо. Я зажмурился, чихнул несколько раз. Книгу выронил. Сестра подошла, цокнула языком. Подняла книгу, но тут же отложила. Наверное, слишком тяжелая для нее или грязная. Почесала и отряхнула коленку.

А что это за маски, спросил я. Дядя посмотрел на маски.

Это лица богов, он так сказал.

Нет, это маски, возразил я.

Он немножко помолчал, наверное, старался понять меня.

Да, это маски, но они богов. Надел, и ты будто бы бог. Может даже взаправду.

Такие страшные, спросил я. Маски некрасивые. Я сказал страшные, но в голове другое. Они такие, что хочется смотреть, но и хочется отвернуться. Смотреть из-за пальцев. Вот выйдем отсюда, и я постараюсь их забыть. Но уже не смогу, наверное.

А сабля, спросил я.

Сабля моего деда, сказал дядя. Правильнее было бы назвать эту штуку мечом, добавил он.

У меня тоже был дед, ответил я, но тут же задумался – дедушка и дед, не разные ли это люди. И какой же старый дед у этого дяди, если «дед» то же, что и «дедушка». Мой дедушка был очень старым.

А что он с ней делал, играл, я спросил.

Хранил и берег, сказал он.

Зачем хранить старое, я спросил.

И меня ведь кто-то хранит, а я стар как мир, ответил дядя. Из чего следует, что и мир стар, но ведь зачем-то хранится, сказал он.

Я не понял его ответа, но донимать не стал.

Сестра выдохнула, что вот, отыскала. В ее руках толстая книжка с темно-темной обложкой. Она сказала снова, что книжка пепельная. И дядя подтвердил, так и сказал, что она именно пепельная. Подобные книги только таким цветом и обозначаются, добавил.

Где тут у вас можно сесть и почитать, спросила сестра.

А вот здесь и читай, сказал дядя. На пол садиться не надо. Пойдем, дам вам пару стульев что ли.

Мы вернулись со стульями. Один нес я, другой дядя. Сестра стульев не несла. Он поставил стул, я поставил свой. Старые, скрипучие. Их тоже хранят…

Читайте. Умеете же, спросил он.

Я почти научилась, братик еще только начинает, ответила сестра.

Я умею не хуже, сказал я, хоть знаю, что это преумножение. То есть, больше, чем правда.

Как закончишь, книжку положи где взяла, сказал дядя.

А попить у вас нет, спросил я. Можно молока, я добавил. Сестра посмотрела на меня строго. А что такого, посмотрел на нее я.

Вон там туалет, есть кран, ответил дядя, и в голосе такое, будто ему самому противно от этого крана.

Я слышал от дедушки, что если пить из крана, то в животе заведутся рыбы, сказал я.

Вот лучше и не пей, ответил он. Хотя, он задумчиво сказал, если бы у вас был, к примеру, чай, вы бы справились быстрее...

Я видела у вас прямо на столе, на краю, маленький электрический чайник. Если бы вы были так добры налить нам с братом по чашке кипяченой воды, а лучше чаю, сказала сестра. Я не так добр, девочка. Далеко не так добр, ответил дядя и вышел из комнатушки.

Я снова скучал, ходил и рассматривал спящие в пыли вещи. Всмотрелся в картинку. На ней нарисован рыцарь, бредет по белому, исчерканному фону. Снег или может быть… песок. Кажется, что он не очень доволен. У него спина подсогнулась. И он такой тонкий. Как обида. Я увидел край шкатулки перед собой, он выглядывал из-за тряпки. Я аккуратно освободил ее, провел по крышке рукавом и открыл. Оттуда на меня смотрел мальчик. Глаза у него как день. Синие. Или голубые. Я забываю, какой из этих цветов светлее, а какой темнее. Большой брат смеялся надо мной, когда я путался так. И говорил… Говорил, что глаза в любом случае врут. Я закрыл шкатулку с мальчиком, отставил в сторону. Открыл длинную коробочку, она лежала тут же. В ней сидели два малыша, как бы две сиротки. Грустно на них смотреть. Я закрыл коробочку и положил на место, но неаккуратно. Она качнулась и съехала куда-то вглубь остального хлама. Сестра читает.

Видела картинку, спрашиваю ее. Она отмахивается, даже не отводя глаз от страниц.

Тут очень сложно читать, сказала сестра. Не отвлекай, сказала.

Ладно, не буду мешать ей. Я снова обратился к картинке. Рыцарь блуждал. Холмики, долинки. Он идет, качаясь. Ему бы попить. Неужели дядя не даст попить ничего? Рыцарь участвовал в каком-то сражении? Наверное, он проиграл. И теперь он бредет по пустыне, забыв, что было, и что-то бормочет. Устало так бормочет.

Вот вам, детвора, принес, это говорит дядя. В руках у него две разные кружки, не очень чистые. От них идет пар. Значит, он согрел воду.

Не знаю, чего я такой услужливый, недовольно сказал он.

Спасибо вам большое, сказала сестра. Мы тут же попьем, только вот еще немного почитаю. Пока немного остынет.

Не дайте совсем остыть. Не зря же я чайничек гонял. И не разлейте тут. Он громок стукнул чашками по столику и оставил нас одних.

Я потянулся к кружке, которая побольше и, как мне кажется, чище. Сестра же наклонилась ко мне и прошептала, чтобы я не пил ни капельки.

Это почему? Я решил, что это она не хочет, чтобы мне досталась кружка побольше. Но она сказала, что пить нельзя. Не будет и она. В таких незнакомых местах пить и есть нельзя, иначе можно никогда не выбраться. И даже байка про рыб, которые заведутся у тебя в животике, если попьешь воду из крана, здесь вовсе не байка. Так написано в книжке. И, наверное, этот дядя не хочет выпустит нас отсюда. Оказывается, сестра ему просто подыграла. Это когда делаешь так, как хочет кто-то, хотя на самом деле, может быть, не хочешь слушаться.

Но что же нам с ним поделать, спросил я сестру.

Думаю, нам придется разгадать еще какую-то его загадку. Не отвлекай меня теперь, я буду читать дальше. Наверняка, что-то найдется.

Я решил, что отвлекать ее действительно не буду. Она читает куда лучше меня, что уж тут спорить. Просто посмотреть – заглянул в кружки. Темная вода. Как бы чай с углём. Чёрность у него не как у черного чая. Теперь я стал сомневаться, такой ли черный тот чай, который мы пили дома. Ведь если смотреть на этот, то это точно черный, а тот… Темно-красный? Я увидел эту разницу и немного подрос, на одну секундочку. Теперь будет не так интересно спорить с сестрой о цвете ее платья.

Не пей, строго сказала сестра.

Да я просто смотрю, я ответил. Захотелось тут же выпить. И захохотать ей в лицо. Но меня отвлекло бормотание. Это рыцарь с картины. Я приблизился, прислушался.

Это и есть мой дед, сказал дядя, снова зашедший к нам.

Этот рыцарь, удивился я.

Интересно сказано… Можно и так его назвать, пожалуй. Это сказал дядя.

А что случилось с ним?

Разве не видно, спросил дядя. Он спросил строго, будто бы я совсем глупый, а он от меня ожидал, что я умный. Когда так со мной говорят, я расстраиваюсь. Так Большой брат говорил иногда и сестра иногда. Но вместе получается – много.

Я правда не знаю, что случилось с вашим дедом, дядя, ответил я, а горло мое задрожало. И подбородок стало натягивать. Слезы подходили.

Да не рассматривали мы вашу картинку, дядя, сказала сестра спокойно. Даже тень ее стала чуть больше и острее. Он сердито кашлянул, махнул рукой и снова покинул нас.

Сестра продолжила чтение и чесание коленки, а я стал думать. Дядя сказал так – разве не видно? Я смотрел на картинку. Рыцарь продолжал бормотать. Тихонько я подкрался, встал на цыпочки, насколько получалось, подвел правое ухо к картине. Он сильно дышал и говорил вот что.

Всё – страницы. Всю жизнь я страстно впивал приключенческие книги и особенно рыцарские романы. Ничего для меня не было лучше чтения о рыцарях. Я даже старинный клинок себе купил однажды, чтобы погрузиться в их мир еще крепче. Только и думал, что об удивительных историях, походах, подвигах. Днями и ночами, днями и ночами. И вот, я обнаружил себя участником осады некой крепости. Меня приветствовали другие рыцари. Я был опьянен этим миражом, самым желанным из тех, что мог себе представить. Я спрашивал у своих братьев-рыцарей, кто они такие. Неужели же передо мной Ланселот, Айвенго, Тристан, король Артур? Я знал, что это они, хоть лица всех были закрыты роскошными шлемами, а шлемы пылью, а еще солнце палило над нами нестерпимо. Дан сигнал идти в атаку! Мы ринулись, верхом, под звуки труб, под градом стрел. Но вот, из крепости что-то огромное полетело в нас, гром разбил меня. Падая, я видел своих товарищей, с них слетали шлемы, латы… Под доспехами находились лишь кости, почерневшие кости, страшно напоминавшие буквы. Я очнулся, лежа на земле. Вокруг не было никого, даже тех костяков. Не было никого. Одиночество, покинутость – это я почувствовал.

Разве что крепость осталась стоять. Я неловко поднялся и пошел к ней. На сей раз никто не стрелял, ни из луков, ни из арбалетов, не летели в меня снаряды требушетов. Тишина венцом висела над долиной. Когда я достиг рва, а мост на ту сторону был поднят, я стал кричать, есть ли кто в крепости. Никто не показался. Я звал, долго звал. Голос откуда-то из крепости крикнул мне вопросительно, чего надо. Я ответил, что хотел бы знать, где мои товарищи рыцари. Нет тут никаких рыцарей и не было, так ответили. А чья это крепость, продолжал я расспрос, как она называется. Нет крепости, идиот. Так мне ответил высокий голос. Проваливай, добавил он неучтиво. И я побрел прочь. А обернулся, и уже не увидел никакой крепости. Я шел долго, очень и очень долго. И далеко не сразу понял, что под ногами моими не просто земля или песок. Под ногами моими бумага и слова. Все вокруг – страницы. Нет ничего страшнее, чем потеряться на страницах рыцарского романа. Рыцарский роман – есть одиночество, есть морок...

А кто же нарисовал эту картину, спросил я рыцаря.

Это мое иссохшее тело, а не картинка.

И вам никак не улизнуть, спросил я рыцаря.

Я давно уже умер, как и все рыцари на свете. Только и остается что бессмысленно блуждать по страницам. Это приключения без приключений, странствия без странствий…

Тот дядя, который нас сюда впустил, говорит, что вы его дед, сказал я.

Не подозреваю, о ком ты. Я не увидел внуков. Да и детей не знаю, оставил ли, будучи еще совсем молодым. Рыцари, знаешь ли, уходят на подвиги молодыми и не возвращаются. Они не думают ни о чем, кроме подвига…

Какая-то глупая история, отозвалась сестра.

В иное время бы сказали, ответил рыцарь печально, что она романтическая или хотя бы готическая, моя история.

Этот дядя, зовущий вас дедом, похоже, не захочет нас выпускать, сказал я. Как бы нам его одолеть? Мы случайно отгадали его загадку. Или он просто прикинулся, что мы отгадали. Наверное, он снова станет хитрить, когда мы захотим выйти. А еще он принес нам странное питьё, сказал я.

Как рыцарь из романа, я могу поделиться с тобой соответствующей мудростью. Но ты должен отделить пафос от правды, сказал рыцарь.

Пафос, я не знаю такого.

Слушай же, юный оруженосец, дабы стать рыцарем, когда будешь готов. Рыцарь всегда отважен и ведет его собственная вера. Но победу зачастую дает знание того, во что верит страшный враг. Порази веру врага, сражайся его оружием, и он падет, сказал рыцарь. Впрочем, иногда и собственная вера должна пройти испытания и, возможно, столкнуться с неизведанным...

Нам нужно куда-то деть чай, перебила его сестра. А то дядя заподозрит что-то.

И скажем ему, что выпили, спросил я.

И скажем, ответила она.

Я стал думать, а сестра снова чесать коленку. И вот, что придумалось мне.

Но ведь, если в чае, который и не чай, какая-то отрава, дядя увидит, что мы не отравились.

Сестра перестала чесать коленку и тоже задумалась.

Там может не отрава, сказала она, подумав. Там слова. В воде, которую он принес, заварены слова, сказала сестра.

И что будет, если их выпить, я спросил.

Слова могут радовать, но умеют и мучить, как сказанные, так и написанные, сказала она. А еще слова можно не понять, не понять их смысл. В них можно заблудиться, сказала сестра, утонуть в них.

Но ты же сама попросила вас напоить, сказал дядя, снова появившийся в комнате. Мы замерли.

Я просто вам подыграла, сестра ответила тихо и немного уменьшилась.

Выпей, и ты сможешь прочесть книжку по-новому, сказал он спокойно и ушел, но на этот раз запер дверцу за собой.

Он задумал нашпиговать нас словами и оставить здесь, сказала сестра горько. Мы тогда не сможем уйти, сказала она. Пить мы не будем. Я примусь читать дальше, и найду нужное место в пепельной книжке. Ты же пока можешь немного поспать.

Когда сестра сказала последнее, я понял, что и правда очень хочу поспать. Немножко. Но ты же меня разбудишь, спросил я даже жалобно и уменьшился.

Да, я не стану спать и не буду пить это, ответила она.

Тогда я стащил на пол ветхое покрывало и улегся. Малыш-сон мгновенно закрыл мои глаза ладошками. Мне приснилась мама, а этого давно не случалось. Она улыбается и тянет ко мне нежные руки. Я заплакал и проснулся. И еще плакал. Сестра подошла, прилегла рядом и обняла.

Не переживай, я нашла то, что записал Большой брат. И почти поняла. Теперь нам нужно выбраться отсюда и найти поле, сказала она тихонько.

Сейчас мне не было неприятно, что она меня обнимает, хотя вообще я не люблю обниматься с кем-то. Но сейчас меня как будто обнимала мама и не хотелось, чтобы переставала.

Что же это за поле, я спросил.

Это поле особое, туда отправился Большой брат, она ответила.

И там мама, спросил я.

Да, она там. По крайней…

Дверь открылась.

Вижу, что к кружкам не притронулись, он сказал строго.

Нам не понадобилось, я все, что нужно, прочла сама. Теперь нам уже пора, это сказала сестра.

Ты уверена, что прочла именно то, что касалось тебя, и верно поняла, спросил хитро дядя.

Да, я уверена, ответила она, но не подросла.

Тогда вам осталось только покинуть это место, сказал он.

Вы будете снова загадывать загадки, спросил я, вытерев глаза.

Нет, теперь загадку загадаете мне вы, сказал дядя. И шансов, глядишь, было бы больше, если выпить, добавил он.

Что я нашел вон в той шкатулке, крикнул вопрос я, раздуваясь от своей хитрости.

Дядя подумал, но совсем чуть-чуть, и сказал: ты нашел там себя.

У меня даже ухо заболело от удивления. Нет, это сестра отвесила по нему.

Что бы ты не искал, где бы не искал, всегда ищешь и находишь себя и только, сказал дядя. Ты думал, что это трудная загадка, хотел схитрить, а я давно дышу воздухом. Кроме того, я знаю здесь каждую вещь. Но вас двое, давайте еще одну загадку, поинтереснее.

Мы с сестрой глядели друг на друга. Она еще уменьшилась, что с ней бывает редко. Уменьшилась, стала тоньше и даже прозрачнее. Хоть и отпустила мне по уху, за то, что поспешил, а сама не придумала никакой загадки!

Как называлась крепость, которую пытался взять ваш дед, спросил я. Вслух спросил, а хотел только подумать. Ой…

Крепость, что за крепость, спросил удивленно дядя. А? Ты ведь это выдумал, крикнул он. Загадывать нужно то, что, хотя бы, знаешь сам, рявкнул он и кашлянул.

А я знаю, ответил я. Правда знаю.

Ты знаешь, а я нет, взревел он. Закричал. И стало страшно, но я вспомнил совет рыцаря. Вначале я был слишком уверен в себе, но не понимал, куда бить врага. Теперь он, своей злобностью и растерянностью, сам показал мне, что я правильно подумал. Он знает здесь все вещи, но крепости ведь здесь нет. Я мысленно взобрался на коня, взял копье и ринулся на него!

Я правда знаю, ответил я. И могу сказать вам, крикнул я и подрос.

Говори, недоверчиво ответил дядя. Но, добавил он, если это трюк, то останетесь здесь.

Сестра смотрела на меня с ужасом, но ничего не говорила. Сейчас я был высоким и сильным, может она этого и не замечала.

«Проваливай идиот», я выговорил быстро.

Что, переспросил он.

Проваливай идиот, повторил я погромче.

Дядя молчал. Время и раньше никуда не спешило, а теперь повесилось посреди комнаты. Я говорю о повешении, потому что мне сестра читала северную сказку, а там вешали короля. Она потом мне показывала, что это значит. Это шею продевают в петельку, другой конец к ветке, и человек висит вот так, задыхается. Страшно это представлять. А сейчас было страшно смотреть на затихшего дядю, который все меньше напоминал просто громадного человека, он темнел, раздувался. И тут…

Ха-ха-ха! Он стал смеяться. И так раскатисто, так громко. Он хохотал, потом охохокал, потом стал кашлять, совсем согнулся, чихнул, снова хохотал. Мы с сестрой смотрели на него, и хотелось одного – бежать, но он стоял в дверях и не дал бы нам улизнуть. А когда он слегка успокоился, то приказал подать ему те кружки, что он нам принес. Сестра взяла обе и протянула ему, у нее ручки дрожали. Он выпил одну кружку, потом другую. Помолчал, улыбнулся.

Да, теперь только в пропасть и прыгать. Что ж, проваливайте. И он вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Сестра еще раз полистала что-то в книге и захлопнула ее.

Ты ее не возьмешь, спросил я.

Нет, я знаю всё, что нужно. Весь этот груз нам ни к чему. Но я возьму вот это, сказала она и аккуратно сняла саблю с креплений.

Зачем это, спросил я.

А ты думаешь он не устроит нам ловушку? Вон как ты его взбесил, сказала она. Сабля была тяжеловата. Но я сомневался, что нас ждет засада.

Я подставил стул и снял картинку с рыцарем.

Рыцарь, я хочу взять вас с собой, в настоящее приключение, сказал я.

Мы вышли, оказались снова в брюхо-зале.

А это что, тянешь с собой портрет деда, спросил дядя. Дайка, взгляну, буркнул дядя, который теперь сидел за своим столом и выглядел немного грустным. Спина его совсем загнулась. Я протянул ему картинку. Он подержал ее перед глазами. Вздохнул и отдал обратно.

Такой уж у меня дед, такой уж он был, сказал дядя. Ладно, возьми. А это что, зачем ты схватила меч, обратился он к сестре.

А чтобы вам не захотелось на нас внезапно нападать, ответила сестра и с большим трудом подняла саблю так, чтобы она смотрела острием в сторону дяди. Ну или меч.

Братец у тебя не такой и дуралей, а ты не такая и трусиха, красная девочка. Повезло вам, что вы попали сюда в мою смену, дурачье, сказал дядя устало. Проваливайте же, добавил. А потом заплакал. Уперся лицом в свои ручища и рыдал, повторяя всё «Проваливай идиот». Мы не стали медлить и бросились к выходу.

Когда мы оказались на улице и с трудом закрыли за собой дверищу, сестра вставила саблю между ручкой и стеной, чтобы запереть. Но сабля стала уменьшаться, ржаветь, а потом рассыпалась. Жалко. Видимо, мы ее не хранили как надо. Сестра взяла меня за руку, и мы поскорее зашагали прочь.

Мне, честно говоря, даже хотелось вернуться и утешить этого дядю. Но когда плачешь, иногда лучше самому. Если утешают, то просто, чтобы ты перестал. Вовсе не для того, чтобы помочь. Но бывает и как недавно это сделала сестра, обняв меня.

И я еще честно скажу, что не понял, от чего он плакал. Наверное, от того, что не смог отгадать мою загадку. Нет, от чего-то другого... Горевал по деду? Может я когда-нибудь пойму, чего он заплакал.

*

Мы добрели до вокзала, продравшись через паука ночного города без происшествий. На какую электричку нам нужно было сесть, чтобы попасть в поле?

Не помешают ли нам сотрудники вокзала, посмотрев, какой ты маленький, сказала сестра.

А ты разве большая, мне захотелось даже топнуть ногой. И я топнул.

Сейчас не надо на меня дуться, сказала сестра.

В переходе, ведущем к зданию вокзала, сидел мужчина с гитарой, а с ним девушка, помладше. У нее в руках флейта. Он лениво скреб струны, девушка напевала и подыгрывала. Сидели они прямо на полу, подстелив только картонки. Мама так никогда не позволила бы делать, и дедушка тоже. Так простудишься. Картонка ведь очень тонкая, а пол из камней. Их музыка мне не понравилась, медленная и грустная, а слова я не разбирал. У мужчины волосы длинные, черные. Да, по-настоящему черные, а не просто темные. У девушки светло-светлые. Как пшеница и даже белее. И глаза у нее почти как у меня. Если бы сейчас подойти к зеркалу, посмотреть на мои глаза, тогда бы точно сказал. У него глаза темные. Кар… Карие. Мне больше понравилась девушка. Она милая. И она мне улыбнулась. А он посмотрел на нас грубо и что-то сказал.

Мешать пришли, сказал мужчина. Вы хоть понимаете что-то помешали, продолжил вопросом.

Отстань от ребят, пнула девушка его и понравилась мне еще больше. А что вы забыли на вокзале ночью, спросила она, и по ее светлым-светлым глазам видно, что ей правда интересно.

Мы ответим, сказала сестра, но вначале вы скажите, в чем смысл побирашкам как вы выступать ночью. Неужели можно так заработать хотя бы на пирожок?

Побирашки, мужчина возмущенно повторил и ударил по струнам, а теперь стал подниматься на ноги, но девушка его усадила обратно. Она красивая. Похожа чем-то на маму, наверное. Мама красивее, конечно, но этой я бы точно дал второе место.

Этот глупый дядя не хочет вас испугать или обидеть, сказала она.

Нет, хочет, он сказал.

Не хочешь, сказала она. Просто мы здесь не ради заработка, продолжила.

Видишь где-то шляпу или коробку, или надпись с номером телефона, ворчливо спросил мужчина.

Нет, сказала сестра, глянув им под ноги.

Мы здесь и играем, потому что никого нет. Почти никого. В этом и весь смысл. Мы играем музыку ради музыки и себя, так она получается подлинной и непринужденной, это сказала девушка. Как в легенде об острове с глубокой темной пещерой и с лабиринтом, в которые спускаются художники, музыканты, может даже режиссеры, и творят, наедине с собой. А еще там живет неведомое создание, которому привозят невольников и невольниц на растерзание... Всё это сказала девушка, но я понял мало.

То есть, вы играете для себя, спросил я.

Для красоты, для богов, ответил мужчина раздраженно.

А я видел маски богов, ответил я ему и подрос.

А я видел их самих, огрызнулся мужчина.

Богов, спросила сестра.

Их самых, ответил мужчина и стал курить. Едкий запах сигареты закашлял переход. Я не люблю этот запах, очень не люблю. У нас никто не курит из домашних.

Но иногда здесь бывают, сказала девушка. В другую ночь, например, мимо проходил невероятный персонаж, остановился нас послушать. Он пританцовывал и прихлопывал. Но вовсе не под музыку. Когда мы прекращали играть, он пританцовывал, только тогда. А как мы снова играли, он стоял неподвижно. Протянул монету, уходя, но я не взяла. Это все сказала девушка.

Вы описываете Большого брата, сказала сестра, почесывая коленку.

Разбила что ли, спросила девушка.

Да, неудачно приземлилась, сказала сестра.

Постой, сказала девушка, откупорила бутылку со своим питьем и плеснула на коленку сестры. Теперь побыстрее пройдет и не загноится, сказала девушка. Какая она добрая. Хоть и курит. Мужчина передал ей свою сигарету, и она покурила. Гадость. Гадость и красота вместе. Раньше я не видел, чтобы было и то, и то.

Спасибо. Немного жжется, но спасибо, сказал сестра.

Рада помочь, так что там за брат, спросила девушка.

Большой брат, и мы идем по его следу. Потому что с ним мама, сказала сестра.

Никаких мам мы с ним не видели, сказал мужчина и затушил сигарету об пол рядом с собой.

Но мы его давно видели, тогда он и шел один, сказала девушка.

Нам нужно найти поле, сказал я. Нам бы в поле, и тогда найдем маму, сказал я.

Трогательный малыш, сказала девушка.

А во мне одновременно что-то согрелось и поднялась обида. Почему это малыш, я вовсе уже не малыш. Я рассердился, но тут же перестал сердиться.

Ладно, тебе не нравится такое обращение, как и любому мужчине, сказала она. И что-то в ее светлых-светлых глазах так замерцало, и голова моя закружилась. Я был готов лечь у ее ног и просто лежать, а если бы она попросила что-то принести или помочь с чем-то, то я бы не ленился и тут же сделал.

Меня растил дед и его родичи, продолжила она.

Дед, перебил я. Рыцарь?

Он бы сошел за рыцаря, за старика-рыцаря, сказала она, а ее светло-светлые глаза, как у меня, направились к звездам, хоть их отсюда не видно, скрывает потолок перехода.

Там, наверное, дед теперь. Наверное, дед и дедушка – это одно слово. Потому что дед и у того дяди был, и он рыцарь. Дед есть и у этой приятной девушки, но явно другой. Мой же дедушка не рыцарь, если я ничего не путаю. А может и рыцарь. Когда я был маленьким, дедушка много со мной играл. Год назад или меньше, он ушел. Большой брат сказал, что дедушка под землей. Мне очень страшно было думать о таком. Сестра тогда меня утешала и сказала, что дедушке там нормально. Сказала, что дедушка под землей или даже «в земле». И что ему может даже хорошо. А дедушка этой девушки, явно на звездах. Как-то по-разному получилось у наших дедушек.

Однажды, играя в песочнице во дворе, я поссорился с соседским мальчиком. Он сказал про маму плохое и про меня, а я сказал, что он дурак. Он меня толкнул и ударил совком по животу. Я его ударил ведерком по голове. Была кровь. У него. И он заплакал. Я тоже хотел, но сдержался. Вначале сдержался. Пришел сосед, его родственник, и меня поругал. Рядом, кажется, стояла мама, ей было за меня стыдно. Не очень сильно, но я видел, что ей неприятно слушать то, что говорил обо мне сосед и родственник мальчика. Но мальчик начал первый! Зачем он так говорил про маму? Потом еще и стукнул. А я поднялся, ведерко я все это время не отпускал, и просто махнул в сторону мальчика рукой. Ведерко из пластмассы, но все равно хорошенько ему попало. Так вот, сосед увел мальчика, ревущего. Мама посмотрела на меня и пошла куда-то.

Я сидел в песочнице, совсем один, живот болел, и я, все-таки, стал плакать. И подумал о дедушке. Он всегда со мной был приветливый. Мне хотелось, чтобы он сказал, что я правильно ударил в ответ, что правильно сделала. Так захотелось снова его увидеть. И я подумал – но он же в земле. Вот здесь, подо мной. Я взял совочек, что забыл тот мальчик, и стал копать. И копал, копал. Под слоем сухого песка, лежал слой мокрого и тяжелого. Я копал, разбрасывал песок во все стороны. Выкопал большущую ямку, но дедушка не показывался. Я звал его – дедушка, дедушка, но его нигде не было. Как же он глубоко. Но я доберусь до него. Я то плакал, то переставал, песок запачкал мне и руки, и ножки, футболка вся в песке. Я вымотался. Нет здесь дедушки. Нет тебя здесь? Нигде нет. Или ты просто не хочешь больше со мной разговаривать. Или ты зол на меня и тоже считаешь, что я зря стукнул мальчика?

Стало совсем грустно, а слезы я выплакал. Я чувствовал себя, наверное, как тот рыцарь. Как он говорил – закинутым? Может и я нашел тогда свою крепость Проваливай идиот… Выкопал ее из песка. Это я сейчас подумал. А тогда я прилег в этой влажной ямке, свернулся улиточкой, просто лежал и готовился уйти. Будто в животе кита тот дядя. Я не знал, как именно уходят, но готовился. И тут услышал, что кто-то зовет. Глухой такой голос. Прямо из-под меня. Я вскочил. Внизу, под слоем песка, кто-то звал меня по имени. Я подхватил совок и давай копать. И голос – это же дедушка! Вначале показался его большой грушевый нос. Нос, похожий на груши, что он выращивал в саду. Затем седые пушистые усы, и уже проступал рот, который двигался. Совок я отложил и ладошками аккуратно сбрасывал с лица дедушки мокрый песок. Оглаживал его усы и кусты бровей. Достал платок из кармашка, обтер его губы и веки. Он открыл глаза и сначала щурился, вглядывался и все еще звал меня. Я здесь, дедушка, запищал я.

А, вот ты где, дорогой мой, сказал он, рассмотрев меня. Скорее откапывай меня, хочу тебя обнять, сказал дедушка хрипло и обрадованно. Я вначале поцеловал его в обе щеки, а затем взялся снова за совок. Постепенно, дедушка мне и сам помогал руками, мы выкопали его. Дедушка засмеялся и обнял меня.

Ну что, как ты тут, крепкий мой мальчишка, спросил он радостно.

Дедушка, мне сказали, что ты ушел, в землю, и я решил тебя откопать. Я же тебя не побеспокоил сильно, спросил я осторожно. Только теперь мне пришло в голову, что дедушка ведь очень не любил, когда его будят во время дневного сна, а он мог теперь как раз почивать.

Ну что ты, что ты. У тебя ведь важный вопрос. Я всегда здесь, когда меня зовет любимый внук, сказал дедушка, и все что он говорил, меня согревало не хуже его объятий. Хоть объятья его, если подумать, не были такими уж теплыми. Под землей, наверное, холодно. Мокрый и зябкий песок сваливался с багрового халата дедушки.

Дедушка, я хотел спросить, правильно ли я поступил с тем мальчиком, спросил я, утерев свои слезы. Слезы снова были, хоть я только что выплакал столько. Он обозвал и меня, и маму, этот мальчик.

Что же ты сделал ему, спросил дедушка серьезно, но ласково.

Да ничего, стукнул ведерком, и у него была кровь, и он плакал. Но он меня ударил первым. Толкнул и ударил вот этим совком, рассказал я.

Получается, ты дал сдачи, заключил дедушка. И заступился за маму.

Да, ответил я.

А как сам чувствуешь, правильно ты сделал, спросил он.

Я думаю, что правильно, но я не хотел вредить, сказал я. Мама расстроилась, сказал я и снова мне стало горько. Не станет теперь меня обнимать, сказал я, и поник совсем.

Это дело не для мам, это другое, сказал дедушка. Это про мужчин. К тому же, мама, наверняка, просто беспокоилась за тебя, поэтому так вышло. Правильно сделал, правильно сделал. Зря, конечно, ведерком. Мог дать сдачи больше, чем получил изначально. Впредь только рассчитывай силу, ладно, сказал дедушка.

Хорошо, ответил я.

Даже если бы ты и не был таким храбрым, все равно я бы тебя любил. А ты храбрый. И добрый, потому что задумался о том, что сделал, правильно ли сделал…

Спасибо, дедушка, и я тебя люблю, сказал я. И скучаю по грушам. Я снова его обнял. Мы помолчали немножко.

Ну, похоже, что мы уладили это дело, да, сказал дедушка.

И что, тебе пора обратно, спросил я грустно.

Абсолютно верно, дорогой. Давай-ка, я лягу вот так, а ты набрось песка на меня. Посплю пока. А то что-то устал. Но если буду нужен – зови, не бойся разбудить, сказал дедушка. Копать не обязательно, просто вспомни меня.

И я стал набрасывать песок. Он скрывал дедушку постепенно. Ноги, руки, туловище… Дедушка довольно улыбнулся и закрыл глаза. Наверное, ему приснится хорошее…

Мама несла меня заспанного на руках домой. Всего в песке, песок сыпался вниз. Она смотрела на меня устало, но с нежностью. Кажется, все было в порядке.

Я думаю, детей пускают в любые крепости, если им очень нужно...

И я за тебя тревожусь лишь потому, что, слишком распалившись, ты нападаешь неукротимо на стены стана вражьего жестокостойкого. Верши достойно битву свою сегодня – господня сила с тобой, сказала девушка, но как бы и не просто, а рассказала стих.

А ваш дедушка на звездах, спросил я.

Она взглянула на них, на звезды, хоть их отсюда и не видно, и с улыбкой ответила, что да, он там, наверняка.

С моим проще поговорить, он в земле. А к вашему лететь, сказал я.

А она умеет летать, заметил мужчина, и ударил по струнам. Звуки вспыхнули и пошли по своим делам, затихая где-то в здании вокзала и стенах перехода. Так куда вам нужно, в поле, спросил мужчина. Что же вы делаете на станции, спросил.

В поле, ответила сестра, мы надеемся купить билет на нужную электричку.

Не выйдет, сказал мужчина.

Почему же, мы удивились.

Туда не ездят электрички, поезда, автобусы, сказала девушка. В любом случае вам бы не продали билет, даже если бы такой маршрут существовал. Вы просто слишком маленькие, сказала она. И лично я считаю, что вам правда не нужно отправляться в поле, тем более следом за тем странным созданием, которое вы называете братом, добавила она.

Большим братом, сказала сестра.

Мы его не боимся, ну, почти не боимся. И нам очень нужно туда, ведь там мама, сказал я.

Есть рассказ у такого китайского писателя Пу Сунлина, в нем настоятель монастыря покидает свое умершее тело и случайно попадает в тело молодого повесы аристократа, только что убившегося падением с коня. И тут же мчит обратно к себе в монастырь. Все знакомые повесы удивляются, чего это его потянуло к духовному, а послушники, конечно, не узнают мастера в новом теле. А у него ведь возможность – начать новую жизнь, сытую и полную удовольствий. Но он нет, он убеждает послушников, что это он и есть, их наставник, и остается там, дальше вести праведную жизнь. Я думаю, что в этой истории все должно быть не так. Душа монаха, угодив в новое тело тут же привыкает к повесе и его образу. Живет себе далее, утопая в роскоши и удовольствиях. Все это сказал мужчина. Так как человеческая душа – это частица жизни, а вовсе не личность, с мыслями и моралью, добавил он

А я вот думаю, сказала девушка, что может душа и не личность, но сильная душа, сложившаяся, случись ей попасть в новое тело, с совсем другим характером, смогла бы этот характер изменить сама собой. Что в рассказе и говорится. Это как водой полить сухую землю.

Я задумался, если бы моя душа выпала из тела, я бы знал об это? Или если бы я оказался душой, стал бы я скучать по себе, этому мальчику, если придется уйти в другое тело. Помнил бы я мальчика? Мне стало грустно. И от этой истории, и от того, что в поле мы не попадем. Как же мама?

А как же туда попал Большой брат, спросила сестра. Хотя… он куда угодно доберется… своими путями. Сестра потянулась почесать коленку, но передумала. Ого, а коленка больше и не чешется, сказала она. И заплакала.

Я видел уже, как плачет сестра, но от какой-нибудь обиды. А сейчас она плакала от грусти.

Нельзя было от него отставать, говорила она. Она села на корточки, закрылась руками. Я подошел к ней и обнял. Точно это я старший и сейчас забочусь о младшей сестре. Я заметно подрос. Но и мне хотелось плакать. Девушка обняла нас обоих.

А давайте угощу вас для начала, сказала она. Достала из кармана красной куртки что-то в фольге. Развернула…

Это у вас белая шоколадка, спросил я, затаив дыхание.

Так и есть, ответила девушка. И сказала:

Вещи скрипят Это душа говорит их, Что она идёт. Каждый шаг её – прочь. Скрип, скрип. И когда-то очередной, И хрясь...

Она отломила и дала мне четыре квадратика. Столько же и сестре.

А я думал, что вырасту и сам изобрету белый шоколад. Сестра говорила, что его не существует, сказал я.

Сестра тоже немного успокоилась и рассматривала шоколадку.

Видишь, он бывает, сказала девушка и с потрясающим хрустом укусила часть плитки, оставшуюся у нее.

Он полностью из молока, спросил я. Сам еще не кусал. Хотелось порассматривать вначале.

Там есть молоко, а еще там много сахара. И не так много какао, ответила девушка.

Какао утонуло в молоке, сказал я.

Потому что там его мало. Но я очень люблю белый, сказала девушка. Мало – не значит плохо.

Я попробовал. Шоколадка хрустнула. Хруст был по-своему вкусный и замечательный, а сама шоколадка – сладкая, с привкусом молока и ванили.

Сестра посмотрела на меня заплаканными ночными глазами и укусила свою порцию.

Нравится, спросила девушка.

Да, ответили мы одновременно. Сестре успокоилась, мне тоже стало легче.

А ничего, что мы едим вашу шоколадку, спросил я.

Конечно ничего, я же сама вас угостила, ответила девушка. Боишься, что никогда теперь не уйдешь отсюда, спросила она.

Мы с сестрой глянули друг на друга.

А вы хотите оставить нас здесь, спросил я.

Исключено, отозвался мужчина.

Я бы оставила вас, сказала девушка, но, честно говоря, мы не любим гостей, особенно вот он. Указала на мужчину. Так что, вам очень-очень нужно в поле, спросила она. Там вас не ждут, это явно, добавила она.

Большой брат унес маму туда, сказал сестра. Мы должный пойти. Я бы пошла одна, но брат не отстанет.

Я хотел возразить, но потом решил не возражать. Мне не нравится, когда говорят, что я пристал. Но я не отстану ни за что, это так.

Девушка задумалась. Вообще-то, у нас с вот этим парнем, она указала на мужчину, есть одна песня.

Песня, спросил мужчина.

Песня, спросил я.

Ну, погоди немножко, сказал мужчина девушке. Мы разве затем здесь играем, добавил.

А зачем, спросила она твердо. Я слышала, что боги сбросили маски. Но неужели маски – это и были боги, спросила она его сурово.

Мужчина немного сжался. Слова девушки его достали, хоть я ничего и не понял.

Но смогут ли дети выслушать, спросил он. Ты же и сама знаешь, как теперь слушают, сказал он. Наверное, его музыку слушают плохо.

Сестра приблизилась к девушке и что-то ей сказала на ухо. Та кивнула. Подошла ко мне и обняла. Я был только за. От нее пахло душисто и тепло.

Садитесь вон там и слушайте. Слушайте всё. Не только песню. Слушайте звуки перехода, как дышит ветер где-то, как падает дождь. Слушайте дыхание и сердце, сказала она. Ты, сестричка, позовешь свет, а ты, братик, будешь острым глазом. Ты запомни слова, а ты знай, что нельзя упустить из виду цель.

Сестра потянула меня за руку, мы уселись напротив музыкантов. Я послушался, потому что чувствовали – нас ждет не просто песня. Я верил в нее, в эту девушку, в то, какая она красивая и какой у нее голос. Нельзя было ее не слушать. Сестра всхлипывала, а я обнял ее.

Мне очень жаль, братик, так жаль, она говорила дрожащим голосом.

Но ты же узнала, куда отправился Большой брат, и догадалась, что он оставил записи в пепельной книжке, мы нашли книжку, решил успокоить ее я.

Ведь она много сделала. Ее ночные глаза заплыли слезами, небо, сейчас, его не было видно из перехода, наверняка тоже рыдало. И правда, переход с обеих сторон закрыло дождиком. Здесь мы, как бы в коробке или банке, отвалились от всего мира. Мужчина играл на гитаре, медленно пел. Девушка ударяла в ладоши, а потом взяла свою флейту, тоже запела. Они пели что-то про поле с синими цветами, большие и малые души, солнечного ребенка. Шумел ветер, я слышал, как дышу. Нос немного забит, поэтому вдыхал и выдыхал я немножко с усилием. Вдыхал, выдыхал, а вокруг, далеко, лилась музыка, лился дождь. Стены перехода стали зеркальными, они отражали нас и кого-то еще. Потом отражения поплыли и непонятно изменились. Малыш-сон подбежал, навалился и ладошками закрыл мои глаза. Я только не хотел выпускать руку сестры, чтобы ей не было одиноко…

*

Мне снова ничего не снилось, а когда я проснулся, не было песен. Мы в том же переходе. Напротив нас те же мужчина и девушка.

Те еще слушатели, уснули почти сразу, сказал мужчина.

Сон у них – это ухо души, сказала ему ласково девушка и поцеловала в щеку.

Вставайте и проваливайте. Поле, сказал он и ткнул в сторону улицы. Я не понял, что мужчина имел в виду.

Девушка, мерцая глазами, тоже указала на улицу.

Если вам правда нужно в поле, то вот оно, сказал она. Осторожнее, берегите свои сердца, сказала она. Нам было приятно познакомиться с вами, добавила.

Дождя уже не было, там очень тихо, на улице. И столько травы. Я хотел еще раз обнять девушку, но постеснялся. Вышел из перехода и понял, что вышел в поле. Впереди только трава, то низкая, то повыше. Вышла и сестра.

Вот мы и здесь, сказала она. Вот мы и здесь, повторила. Музыканты крикнули нам еще что-то, а потом переход, вместе с ними, исчез. Небо стало немного светлее. Наверное, скоро будет солнышко. Видно не очень хорошо. Когда мы засыпали, шел дождь, но трава здесь сухая...

Куда же нам, спросил я. Вокруг нас только поле, и горизонт убегает. Мы крутились и пытались найти хоть какое-то отличие права от лева, того, что спереди от того, что сзади. Сестра протерла глаза, всмотрелась. И сказала, идем. Мы шли к высокой фигуре с косой. Она тихонько взмахивала этой самой косой, срезала траву.

Здравствуйте, сказала, сестра.

Косарь обернулся и кивнул.

Вы как-то рано забрались в поле. Того и глядишь, скосил бы вас, не заметил бы. Вы хотя бы тут не ночевали, спросил он, а голос его напоминал мне, как бы это сказать, эхо чьего-то шепота, только если шепот сделать громче.

Нет, мы спали не здесь, но оказались здесь, когда проснулись, сказала сестра.

Звучит не очень хорошо, задумчиво сказал косарь.

Он высокий и очень, очень худой, и длинные у него руки, а ноги и тело закрыты какой-то тряпкой. Ноги и руки, кожа – то ли черные, то ли просто очень грязные. Может его достали их костра, как уголек. Здесь темно, и он кажется почти тенью. А шапка на голове красная, только очень испачканная.

Вы не встречали здесь Большого брата, спросил я. Он иногда прищелкивает пальцами и цокает языком, просто так. Иногда он притворяется птицей, а иногда волком, уточнил я.

А зачем вам он нужен, спросил косарь.

Нам нужно знать, куда он пошел. Просто он увел маму, сказал я.

Я видел кого-то, но только одного, ответил косарь. Никого с ним не было. Хотя, он задумался еще. Короче говоря, вон в ту сторону он отправился. Но скажите мне одно, как вы собираетесь отсюда выбираться, спросил он.

Мы найдем железную дорогу и будем ждать электричку. Или найдем дорогу в сторону города, сказала сестра.

Какая же она умная, подумал я. И я буду умным когда-то. А потом я подумал, что нам ведь сказали – сюда нет ни автобусов, ни электричек…

И как вы будете искать эту самую железную дорогу, продолжил спрашивать косарь своим медленным голосом.

Мы пойдем и найдем, сказал я. Но вначале найдем маму.

Хорошо, ответил косарь. Желаю вам удачи. Но когда мы встретимся снова в этом поле, вам придется остаться здесь, он так сказал и продолжил заниматься своим делом.

Смотреть на него страшновато. Я вспомнил сказку, там смерть была с косой. И тоже, мне кажется, она была длинная и черная. Но с черепом, а не с лицом. Может там и не говорилось, длинная она или нет, но я думаю, что длинная.

И спросил, дядя, а вы и есть смерть.

Смерть, спросил он. А разве смерть вы ищите, спросил он.

Нет, мы ответили одновременно с сестрой. Сестра потянула меня за руку, но я уперся, хотел дальше послушать косаря.

А почему ты решил, что я смерть, спросил он.

У вас коса и вы длинный, и вы, как бы, пугаете, ответил я.

Он помолчал, а потом, да, это, наверное, тот звук, посмеялся. Похоже, я умею смешить. Правда я ведь не специально.

А смерти, если подумать, зачем коса, спросил он. Кажется, косарь улыбнулся. Его тонкие губы потянулись вверх, разошлись, за ними желтели и чернели зубы разной длины. А я тут же задумался, правда, зачем смерти коса. И я правда не мог придумать ответ.

Ну, чтобы ей убивать людей, наверное, сказал я.

Смерть разве убивает кого-то, удивился искренне косарь.

Всех убивает, она же смерть, я ответил так.

А, снова усмехнулся косарь. Нет, я вовсе не смерть, ответил он.

Правда, спросил я на всякий случай.

Да, это правда, сказал он, ступайте.

Мы отправились куда указал косарь. И вскоре увидели целую дорожку из примятой травы.

Это точно Большой брать, сказала сестра.

А как твоя коленка, спросил я.

Она совсем перестала чесаться, если тебе интересно, ответила она.

Мы все шли и шли, а дорожка не заканчивалась. Из звуков звучала только подсохшая трава, на которую мы наступали. Шух-шух, шух-шух. Почему-то мне не хотелось заговаривать с сестрой, а она не заговаривала со мной. Наверное, мы просто волновались.

Хорошо, что ты за мной увязался, сказала сестра вдруг и остановилась.

Я не увязался, ответил я.

Нет, ты увязался, я сама хотела отправиться за Большим братом. И я бы, наверное, не отстала так, не пришлось бы столько искать. Но все равно хорошо, что мы с тобой вместе, сказала она.

Я не увязался, повторил я.

Хорошо, ты пошел со мной, хоть я и не рассчитывала на это. Может я бы и дошла сама, но то совсем другая дорога, другие травы под ногами. Может и тот дядя, за столиком, не пустил бы меня одну, или я бы не разгадала его загадки, сказала она. И я хотела сказать, что это не так и странно, что Большой брат был замечен один, сказала она, запинаясь.

Мне перехотелось ее слушать. Я вытащил из сумки картинку с рыцарем.

Дорогой рыцарь, мы ищем маму. Я взял вас, чтобы вы побывали в настоящем приключении, сказал я. Рыцарь повернулся ко мне и сказал.

Да, и я все это время приключаюсь с вами, юные храбрецы. Хоть и лежу в сумке, сказал рыцарь.

А что, если вам выйти из своей картинки прямо к нам, спросил его я.

Но тогда всё, что вы прошли и всё далее будет просто рыцарским романом, ответил рыцарь.

Братец, ты меня не слушаешь, сказала мне сестра и потрясла за плечо.

Отстань, ответил ей я. Ну и что, почему бы нам не оказаться в рыцарском романе всем вместе, я решил настаивать. И правда же, кто бы не хотел оказаться в рыцарском романе, где всегда весело, подвиги и приключения. Правда, я не мог вспомнить ни одного такого романа, сам ведь я не читал. И вообще, читал ли мне романы… Но рыцарь так о них рассказывал еще в первую встречу, что я не сомневался. Не потерялся бы он сам в них, если бы они не были такими интересными, ведь правда. А главное, мы вместе отыщем маму, если сестра не хочет искать.

Нет, я хочу искать, ведь я здесь, сказала сестра.

Тогда почему мы разговариваем о чем-то неинтересном, спросил я.

Вечером ты вышел сонный из дому, а я как раз вылезала из окна. И, увидев тебя, от неожиданности упала и содрала коленку. Я собиралась следовать за Большим братом одна. Я думала, ты проснешься утром. А теперь пришлось тебя вначале отговаривать, а потом собирать. Но я сказала, что, на самом деле, не жалею. Теперь я понимаю, что, если и нужно было оказаться здесь, то вместе, сказала сестра. Голос у нее, будто бы ей стыдно за что-то. А мне не хочется слушать…

Тогда мне снилось много снов, но больше плохих. И я проснулся, вышел из комнаты, позвал, но дома не было никого. Как странно. Я звал маму, но она не откликнулась. Ее не было – ни на кровати, ни у столика, ни в других комнатах. Я выбежал во двор и увидел сестру, вылезающую из окна своей комнаты. Я спросил, что случилось, а он такая сердитая, крикнула мне идти спасть. Коленка кровит. Я спросил, куда она собралась и почему лезет из окна. Проще же через дверь. Она ответила, что Большой брат ее закрыл в комнате. Я спросил, где мама. Оказалось, Большой брат забрал маму с собой. Сестра уговаривала меня идти спать, но я больше не хотел спать. Она уговаривала, кричала, угрожала, но я уже ни за что бы не ушел и не уснул.

Тогда я поняла, что придется взять тебя с собой. А Большой брат был все дальше… Он запер мою комнату, когда выходил, чтобы и я сама не следовала за ним. Пришлось возвращаться в дом, собирать тебя, отвечать на десяток твоих детских вопросов. Где мама, что с мамой, спрашивал ты. И я поняла, когда мы выдвинулись в путь, что теперь Большого брата нам так просто не догнать. Но он не мог не сделать пометку в пепельной книжке, и я знала, с некоторых пор, где он ее хранит. Поэтому, я решила, что нам нужно попасть туда. Я оказалась права, там, в высоком и черном доме, он сделал запись… Я прочла… И я поняла теперь. Это очень трудное чтение, но я теперь поняла, что тон написал…

Вон он, крикнул я.

Там, впереди, стоял Большой брат. Стоял одной из спин, но тут же обернулся лицом. Впервые я задумался, не маска ли на нем.

Сестра попыталась меня схватить за руку, но я побежал вперед. Трава шумела под ногами, и я только хотел бы ноги подлиннее, чтобы быстрее оказаться рядом с Большим братом. И руки покрепче, чтобы его толкнуть. Хоть он мне ничего не сделал, но он унес маму.

Отдай маму, где мама, кричал я, и чувствовал, что лечу вперед, как рыцарь на коне. Большой брат стоял и смотрел. Не знаю, на меня ли, но в мою сторону. Мне кажется, я бежал очень долго. И никогда я еще не чувствовал себя таким огромным. За спиной где-то далеко что-то кричала маленькая сестра. Пыталась догнать меня, наверное.

Я добежал до Большого брата и со всего разбега врезался в него. Я отлетел назад, больно ударился об землю. Он стал пританцовывать, а из руки у него что-то упало в траву. Сестра подоспела, обняла меня и стала плакать. Большой брат смотрел на нас всеми глазами. Я лежал в траве, меленький-маленький. Но я не плакал. Сестра ползком, посматривая на Большого брата, добралась до того, что он уронил. Она взяла это, обняла и склонила голову. Я не заметил, но бежал я с картинкой рыцаря в руке. Теперь картинка лежала у моих ног. Выронил. Большой брат дотянулся одной из рук до картинки, поднял и стал рассматривать.

Нам больше не нужно искать маму, сказала сестра.

Не нужно искать, переспросил я.

Бросаю вам вызов, выкрикнул рыцарь Большому брату.

Похоже, рыцарь, вы пришли к последней странице своего романа, сказал ему Большой брат.

Я согласен с вами, ответил рыцарь. Наконец-то! Рыцарских романов достаточно. Я хотел бы сразиться и найти покой в этом поле. Лететь его ветрами. Дышать его утром. Будете ли вы так добры, спросил рыцарь.

Сестра рассказала Большому брату коротко о том, что с нами было, где мы встретили рыцаря, как искали записи, разгадывали и загадывали загадки, встретили музыкантов и попали сюда.

Ну что, брат, будем мы так добры, спросил Большой брат меня.

Мне стало грустно. С рыцарем можно поговорить, можно было даже попроситься туда, к нему. И долго брести по страницам романов про рыцарей. Это лучше, чем теперь стоять здесь, и на тебя так грустно смотрит сестра. Но я совсем не зря стукнулся о Большого брата. Я постепенно подрастал.

Да, сказал я. Рад был с вами познакомиться, рыцарь, обратился я к нему.

Для меня честью будет сразиться за вас. Заклинаю, никогда не читайте рыцарских романов. Я готов, сказал рыцарь.

Большой брат защелкал пальцами. Картинка вспыхнула и мигом превратилась в пепелинки, они полетели во все стороны.

Теперь рыцарь здесь, сказала сестра.

Где здесь, спросил я.

В этом поле. Она подошла и показала мне то, что уронил Большой брат, когда я в него врезался. И мама тоже, добавила сестра. Понимаешь? Она показала мне небольшой красный горшочек, в котором, видимо, недавно был пепел или что-то похожее.

Я стал всматриваться в землю под ногами. Из каких она состоит различных частиц и соринок, и немного из травы и пепла. Я собрал рукой горсть и сказал горсти «мама». Горсть молчала. Я рассыпал ее. Я прошептал в воздух «мама», но и воздух не ответил. Я здесь, сказал я. Ни ветерка…

Она теперь далеко, где-то далеко, сказала сестра. Всё дальше. Сестра тянулась почесать коленку, но – зачем же это было теперь делать – отнимала руку. Я лег, закрыл глаза, и попытался уйти, хоть и не знал, как. Хотя бы уснуть, но во мне не было ни такой усталости, ни такого чувства, когда прибегает мальчик-сон. Рядом стоял Большой брат и пританцовывал, а еще посвистывал.

Я поднялся и снова собрал землю, теперь двумя ладонями. И позвал. И я увидел, что у горсти земли есть лицо, и это лицо знакомое. Подул ветер, такой сильный, что горсть по песчинкам улетела у меня из ладоней. Трава зашумела, и я услышал знакомый голос. Ветер прилетел снова, знакомым дыханием. А потом это прошло. Были только земля и просто ветерок, я, сестра и, наверное, Большой брат.

Нам нужно домой. Больше нам здесь находиться не следует, сказала сестра.

Раз ты, Красная сестра, пришла сюда, да еще привела Маленького брата, выбираться вам предстоит самим, как знаете, сказал Большой брат. Он нарвал траву, разделил ее на два пучка и обмазал слюной. Придал форму. Это не снимайте, он сказал, и налепил на наши лица получившиеся штуки из травы. Неприятно. Липкое. Наверное, он очень нами недоволен. Но еще мне пришло в голову, что ему, наверное, может быть, хотя бы немного, грустно. О чем он грустил? Вдруг ему жаль нас? Закончив залеплять наши лица травой, Большой брат куда-то делся.

Найдем ли дорогу, вздохнула сестра и уменьшилась немного. Потемнело, хотя мне казалось, что небо шло к рассвету. Через наши маски из сухой травы, ведь можно назвать это маской, видно не так хорошо.

Сестра задумалась крепко, что-то припоминала, шевелила губами. И спела такую песню:

Зыбкий туман над полем синих цветков. И ночь над туманом. За рученьки держатся девушки в платьях. Ступают так, чтобы не разбудить цветы. Белы их платья, на головах венцы из белых лилий. Идут, одна ведет другую за собой. Вперед ступает та, что знает, как чрез туман пройти и не нарушить его тонких тканей. Она ходы в нем знает, а где не знает - видит, а где их не было - друг ветер продувает. Он, юноша прозрачный, умеет ткань тумана бережно передвигать, как шторы.

Бредут девицы, тихо напевая. Цветы не приминают, не срывают. Вот старшая рукой указывает место, и, вместе с нею, шесть ее подруг заводят тихий хоровод вокруг. Они глядят то в небо, то под ноги. Потом, глаза прикрыв, садятся на колени в пары, и пальцами по лицам, по щекам друг друга гладят. На коже вспышки золотые от прикосновений и музыку прикосновения рождают, как если бы перебирали струны. Потом они садятся в круг и замолкают... Они к земле протягивают руки, к траве, к цветам. Там, в их кругу, лежит младенец бестелесный. Один намек - трава чуть-чуть примята. Все остальное девушкам измыслить предстоит. Из пальцев их сочится молоко. Вначале каплями, а дальше струями. Они опять глаза прикрыли и будто бы уснули. Покачиваются – влево, затем вправо. На лицах их блаженные улыбки. Вокруг гуляет тихо ветер. Он силуэт имеет юноши, и он прозрачен. Ему не хочется мешать своим подругам, но и интересно, хочется увидеть чудо. Их молоко, струящееся с пальцев, налилось в форму чада на траве. Ребенок создан весь из молока, он медленно и сонно шевелится. И это был наш новый день. А девушки глаза открыли и смеются, протягивают рученьки к младенцу. С востока золотые сыплются монеты - ребенка Солнце хочет выкупить и в колеснице прокатить на запад. Младенец ввысь возносится, его дыханием и взглядами подруги поднимают. И вот он в небе пропадает, весело хохочет. Вокруг светло, туман спадает, пахнут синие цветы. Подруга старшая ладонь дает младому ветру, и вместе по полю несутся вдаль, а шесть других девиц ложатся на траву и дремлют.

Она замолчала. Над полем мигом поднялось солнце и так глянуло на сестру, что маска рассохлась и упала с ее лица. Сестра зажмурилась.

Ай, глаза больно, сказала она. Жжется, она захныкала, уменьшилась.

Что-то тут же увлекло мои глаза, а видел я теперь как сокол. Далеко-далеко. Маска не давала солнцу слепить меня, травинки брали на себя часть его разъяренного света. И теперь, рассмотрев, я понял – там вдали крепость. Одинокая крепость. Что же делать… И я сказал сестре, идем.

Я не вижу ничего, сказала она. Не могу открыть глаза, сказала. Я поднял ее маску, попытался приладит, но она не липла. Я вытащил шнурки из своих ботинок и завязал маску на голове сестры. Кое-как маска теперь держалась. Я взял сестру за руку и повел за собой. Трава шуршала, солнце светило очень ярко. Главное, не потерять из виду крепость.

А что, если нам не туда, сказала сестра, все еще зажмуренная. Идем, сказал я и подрос. Я брел и думал, неужели, если мы и доберемся, с той крепости нам крикнут, что никакой крепости нет, и что ничего нет. Что мы зря пришли. Проваливай идиот. Тогда мы затеряемся в поле навсегда, разлетимся по нему пепелинками. Или наткнемся на косаря. Он не будет рад. Сестра спрашивала, что я вижу, я говорил о крепости, и она вслух гадала, что же это за крепость…

А кто это у нас тут, спросил косарь, которого впереди я совсем и не заметил, пока шли.

Я старался не упускать крепость из виду и только немножко смотреть на косаря. Солнце его освещало, но он от этого не становился светлее. Такой же черный, выпачканный и длинный.

Мы вдвоем просто идем по полю, сказал я. По своим делам, добавил.

А раньше мы не встречались, спросил косарь задумчиво.

Сестра сильно стискивала мою руку, а я стискивал ее.

А вы нас узнаете, спросил я и легонько тряхнул руку сестры, чтобы она случайно не сказала лишнее. Разве узнаете, спросил я.

Сказал бы, что я озадачен. Встречал ведь совсем недавно что-то похожее на вас, сказал он.

А может ошибаетесь, спросила сестра и немножко подросла. Стала почти как раньше.

Каждый может ошибиться, так называется одна из стен, которые составляют мир. А куда же вы идете, спросил он.

Мы идем к крепости, сказал я

Крепости, повторил косарь. Не видел в округе ничего подобного. Ступайте. Но, если я еще вас повстречаю, маленькие, вам уже не уйти отсюда, сказал он.

Платье сестры все испачкалось серым, мы брели чумазые и, наверное, вонючие. Несколько раз я чувствовал, что кит уже проглатывает нас, что мы просто упадем и больше не встанем. За спиной слышалось щелканье горящей травы. Может солнце принялось ее жечь, может дядя косарь. Становилось очень жарко. Но мы шли поскорее, и я смотрел только на крепость и знал, что, если перестану смотреть, могу ее уже не найти. Шух-шух-шух.

Когда мы добрались, наконец, я сказал сестре так – это наш дом. Это никакая не крепость! Перед нами дом. Выходит, мы всегда жили рядом с полем? Дом ведь наш. Ну, мне кажется, что наш, и я так сказал сестре. Высокий холм, а в нем небольшие окошки, через которые могу вылезти я и, с некоторым трудом, сестра. А рядом песочница, где я выкапывал дедушку. Большой брат чем-то шумит в своей комнате. Делает новые пометки в пепельной книжке или просто спит. Он издает звуки, когда спит. Я содрал с лица траву. Снял и с сестры. Глаза ее оставались зажмуренными. Рядом с дверью стояло ведерко с водой. Я набрал горсть, плеснул сестре в лицо, обтер ее веки платком. Теперь она смогла открыть глаза, хоть и с трудом. Она посмотрела на дом, долго смотрела, и сказала, вздохнув: да, это наш дом.

Надо бы теперь поспать, брат. Подольше поспать, сказала сестра. Кажется, что она сейчас так и упадет, где стояла.

Сестра уложила меня и направилась к себе. Я спросил ее, все ли будет хорошо с ее глазами. Она ответила, что ее глаза посветлеют, а мои наоборот, станут темными.

Засыпая в постели, похожей на мою, я думал о том, что хотел бы научиться писать слова, а там даже и целые предложения, а потом рассказы. На пороге показался Большой брат. Он стоял неподвижно, потом пританцовывал. Может научишь меня писать, спросил я. Он вышел из комнаты, посвистывая и подвывая. Снов мне в этот раз не снилось или я их не запомнил.


ЦВ



Все персонажи, события и наименования вымышлены. В тексте использована выдержка из произведения древне-английской литературы Вальдере в переводе В.Г. Тихомирова.