Кодекс Ангелов. Часть Первая. Гл. 3, 4

    ГЛАВА 3


                Папская резиденция Ватикана


 Кардинал-камерленго {хранитель ключа} шагнул к постели, склонившись над ненавистным  телом, и впервые назвал его полным именем:

— Йоханнес Петрус Карафа.

   Никакой реакции.

  Гвидо Асканио Сфорца ди Санта-Фьора выждал мгновение и повторил попытку. В неподвижном воздухе душной ночи его голос дрожал наподобие жужжания комара. Но человек на ложе, старик с впалыми щеками, длинной седой бородой, с руками, обтянутыми тонкой кожей, сложенными на груди, не открыл глаз и не шевельнул губами.

  Вид неподвижного, бесстрастного тела вызвал всеобщее волнение; тени многочисленных прелатов трепетали, отбрасываемые  мириадами зажженных свечей.

 Кардинал Альфонсо Карафа, прозванный согласно титулу Неаполем,  молодой человек с ангельским лицом и каштановой бородкой, медленно приблизился к телу своего двоюродного деда, держа в руках черную бархатную подушечку. На ней покоилось основание ларца, инкрустированного золотом.

— Да помилует тебя Бог, — прошептал он, склонив голову с покаянной торжественностью.

  Он был одним из немногих, возможно, единственным из присутствующих, чье сердце разрывалось от горя. Кардиналу Неаполитанскому не исполнилось  двадцати, и, в отличие от его дядей и недавно умершего двоюродного деда, он был благородным и добрым юноша. В детстве он молился за всех, даже за птенцов, выпавших весной из гнезда, с болью принимая их страдания на себя. И теперь он казался  себе одним из тех маленьких  упавших существ, не сумевших расправить крылья: одиноким, потерянным, потрясенным. Он всегда сторонился зла, но теперь зло…

  Оно обрушивалось на него, окутывая удушающими объятиями.

  Теперь он, его отец, братья его отца и вся семья Карафа оказались на грани позора, позора и проклятия.

  Кардинал-камерленго в третий раз торжественно вопросил:

 —Йоханнес Петрус Карафа?

 Не получив ответа, он взял из ларца, принесенного Альфонсо, серебряный молоток и трижды ударил им по лбу покойного, словно постучал в дверь, не подозревая, что дом пуст.

Йоханес

Петрус

Карафа

  Наконец -то, вечная ночь опустилась на это проклятое тело.

 Глядя на скорбь юноши, камерленго Санта-Фьора втайне радовался смерти человека, осмелившегося арестовать его и заточить в замок Сант-Анджело по обвинению в заговоре.

 Три недели, проведенные в тюрьме, словно обычный преступник.

 Повернувшись к небольшой пурпурной группе, он отыскивал взглядом Карло Карафу, кардинала-племянника.  Семь месяцев назад этот развратник был изгнан Папой — ложный и запоздалый жест, которым уже ничего не исправить.  И теперь он вернулся, чтобы присутствовать на похоронах, а потом на конклаве, надеясь спасти от катастрофы себя и свою семью. Обосновавшийся  в апартаментах Борджиа,  он лелея иллюзию возвращения  к власти.

   Оставив его приветственный кивок без ответа, Санта-Фьора обратил внимание, как тот в отчаянии глотает едкий комок несчастья и поклялся себе, что не позволит дону Карло продолжать сеять хаос в Церкви и  остальном мире.

  Отрешившись от этой мысли, он огляделся вокруг, заметив устремленные на него взгляды. Он поднял руку, показал молоток, и не скрывая  презрительной усмешки,  торжественно объявил:

— Vere Papa mortuus est.

 Папа скончался. Воистину.

 С минуты, как он произнес эти слова, наступал период Sede Vacante {Вакантный Престол} и девяти дней траура, известных как Novendiali, за которыми последуют похороны понтифика и, с  Божьей помощью, открытие конклава, на котором он станет выборщиком.

   Это успокоит  народ Рима, готового пуститься в беспорядки и преступления: дело может дойти бунта в самые ближайшие дни — народ  Рима терпеть не мог ни папу, ни его семью, об этом знал весь мир.

  Сжав в кулаке кончик своей длинной бороды, кардинал Сфорца ди Санта-Фьора посмотрел в звездное окно. Он уже предпринял шаги по утечке этой новости. Он будет терпим к бунтовщикам, особенно к тем, кто совершил тяжкие преступления против памяти Папы Карафы: он и пальцем не пошевелит, чтобы восстановить порядок в городе.

   Однако, смерть Папы и уличные волнения совпали с неслыханными убийствами и явлениями Ангелов, возникавших из ниоткуда  темными римскими ночами.

  Нельзя допустить, чтобы кто-то узнал об этих происшествиях до их полного расследования,  необходимо предотвратить слухи о появлении крылатых существ прямо  смертью папы, дабы не истолковать их как знак небес или божественное послание. — не хватало еще  канонизировать этого негодяя.
 
   Да и настоящие ли эти ангелы, как уверяет брат Аркес?

   Или кто-то  задумал грандиозную мистификацию, чтобы поиздеваться над Церковью?

   При мысли, что теперь вся полнота власти в Ватикане в его руках, он покрылся ледяным потом — значит именно ему предстоит найти ответы на все эти вопросы. До начала конклава.

   Не то, чтобы он сам  надеялся стать папой,  просто камерленго не имел права войти в Сикстинскую капеллу и предстать перед кардиналами, не раскрыв этих преступлений и не объяснив причины явлений — подобное грозило не только потерей лица и чести, это грозило потерей всего.

 Тяжелая рука, опустившись на плечо, покрытое пурпуром, прервала ход его мыслей, возвращая  Санта-Фьору  в круг кардинальского гомона, потока благовоний ладана и цветов, ароматных вод, пота и зловонных мазей.

— Гвидо, вы хорошо себя чувствуете?

  —Благодарю, я в порядке, —  ответил он кардиналу Альфонсо Карафе. —Мне очень-очень жаль. Вновь выражаю вам свои соболезнования.
 
Альфонсо кивнул и ушел, опустив голову и утирая слезы.

Санта-Фьора снял с потной головы биретту {квадратная трехконечная шляпа кардинала},  обмахиваясь ею как веером, и тут его осенила великолепная мысль.

Последняя мелкая пакость папе.

Он вздрогнул и поднял руку, выпалив:

— Пожалуйста, прошу тишины!

Гул голосов, как звон вечерних цикад, постепенно затих.

— Учитывая серьезность беспорядков, которые могут привести к мятежу, — начал Санта-Фьори. — у меня есть основания опасаться за безопасность тела Святого отца. Всем известно, как любили покойного в стенах Ватикана и как ненавидели в городе.

 После сдержанного шепота большинство кивнуло.

—Ваши опасения не напрасны, — произнес молодой Альфонсо Карафа. — Что  вы предлагаете?

  Подавляя злорадство, камерленго ответил, что в качестве меры предосторожности тело его возлюбленного двоюродного деда, окруженное стражей, будет помещено в Сикстинскую капеллу, и лишь ступни будут выставлены в двери для поцелуя.

 Альфонсо промолчал,  растерянно оглянувшись на кардиналов.
 
Те, однако начали перешептываться, задаваясь вопросом, уместно ли помещать Папу под безобразными, ненавидимыми им фресками, которые он не успел уничтожить. В конце концов все согласились с предложением камерленго.

Устремив взгляд в окно Священного дворца на кусок ясного, безмятежного неба, усеянного неведомыми звездами, Санта-Фьори удалился.

  Господи, молил он, пусть никого не убьют и не явятся ангелы,  только не сегодня.


                ГЛАВА 4

                Аллея Мальпассо, район Регола

  Оранжевые сполохи пожаров, раскрасивших черноту ночи под аккомпанемент гула, глухого барабанного боя и отдаленных криков казались отголосками сражений, происходивших где-то в городе.

   Мальчик закрыл глаза, маленькие пальчики сжали кожаные поводья.

   Я – оруженосец великого рыцаря, подумал он.

  Он представил, как ведет в поводу коня с  восседающим на нем принцем в сверкающих на солнце доспехах. Главное — держать глаза закрытыми. А иначе он увидит, что вместо коня – осёл, а вместо принца в седле – две большие пустые бочки. И тогда станет ясно, что шум и пламя доносятся не с поля боя, а с улиц Рима.

  Бессвязные звуки, издаваемые отцом, который следовал за животным, с проклятьем подгоняя его, хотя тропа и шла под уклон, постоянно напоминали о том, кто он и что  делает на самом деле: он был на Виколо-дель-Мальпассо и направлялся к реке.

  Мальчик настолько привык к своей работе и знал дорогу, что мог без помех мечтать о войне и  роли оруженосца.

   На самом же деле, он и его отец, спасаясь от дневной жары, ехали, как и полагается летом, поздним вечером к Тибру,  чтобы набрать свежей воды и,  продав ее на рассвете нового дня, накормить семью и оплатить аренду дома.

  Я королевский оруженосец и когда-нибудь стану рыцарем.

 Детское воображение рисовало мечи, поединки, яркие краски турниров, стайки юных дев, прекрасных как ангелы, созданных воображением Бога.

— Будем надеяться, что ужасная жара  еще подержится, — пробасил отец, рыгнув, когда вино булькнуло в его кишках. — Благословенна эта проклятая жара.

—Как она может быть благословенна, если она проклятая?

— Вырастешь,  сынок, поймешь.
 
  Мальчик не понимал всех странных фраз, которые время от времени выдавал отец. Но он знал, почему стоит надеяться на жаркую погоду: люди будут пить больше воды и тогда можно отложить на зиму немного денег.

 Худшие годы, говаривал обычно взрослый водонос, это когда лето прохладное, и не дай Бог дождливое.

— Знаешь, Угетто, это моя беда, мое проклятие.

— Вино, отец?

  —Да как ты смеешь, маленький ублюдок? — фыркнул он, притворно сердясь. — Мое проклятие — бросил он, вздрогнув от возмущения. — в моей полноте, оттого я и не переношу жары. Сердцу и ногам тяжело, плохо сплю да еще и голову мутит, и это в те месяцы, когда приходится работать больше обычного! Мой отец, знаешь ли, тоже страдал от этого. И отец моего отца. Они все были водоносами, как и я. И ты будешь.

— Отец, я люблю жару, поэтому стану оруженосцем.

— Опять ты мечтаешь, дрянной мальчишка. Вот станешь таким же стариком, как я, тогда поймешь, что к чему.

— Ты не старик, отец. Если кто старик, так это Папа. Может поэтому он и умирает.

— Молчи. Это не наше дело.

Уго не ответил. Когда отец был немного нетрезв, а это случалось всегда, правильнее было бы соглашаться с ним.

— Этот папа Карафа {графин (ит.)}, —  мужчина горько рассмеялся. — несмотря на свое имя, жалел для бедняков даже воды.

— Об умирающем Папе все говорят одни только гадости.

  —А ты лучше помалкивай. Это не наше дело. Мы всего лишь два честных водоноса.

— Я оруженосец…

Рыцарские мечты маленького водоноса были внезапно прерваны криками и воплями, доносившимися от реки.

 Обычно в этот час небольшой причал Мальпассо  облепляли водовозы, загружавшие бочки с питьевой водой на вьючных животных, но, они, как правило,  работали молча.
Должно быть, что-то случилось.

— Отец, пойдем посмотрим?

— Это не наше дело, — шикнул мужчина, но внезапно передумал и погнал осла вперед.
 
   Добравшись до пирса Мальпассо, они нашли там всегдашнюю толпу мальчиков и мужчин, которые, как и они, отправились за водой после заката.

  Но сейчас никто из них не занимался делом — вместо этого они взволнованно таращились на реку, вцепившись руками в волосы.  Многие  плакали.

  Боже мой, подумал ребенок, случилось что-то ужасное. Он не раз слышал истории об утопленниках, выловленных из Тибра, но, к несчастью был слишком мал ростом, чтобы разглядеть что-либо за стеной стоящих перед ним людей.

 Его отец присоединился к остальным, глядя на реку и издавая звуки изумления. « Чудо!»  — повторял он в оцепенении, чередуя слова с пивными отрыжками — «Чудо!»,  никак не реагируя  на сына, дергающего его за руку.

  Уго потребовалось время, чтобы протолкаться сквозь толпу, но его усилия стали излишни, когда водоносы все как один пали на колени и запели Pater Noster.

И тут он увидел Чудо!

  На середине реки стоял ангел, белый, неподвижный  и сияющий.  Сложив крылья, он стоял на воде, но вода держала его. Раскинув руки, он обратил к водоносам, приветствовавших его криками «Аллилуя!», свое  суровое и прекрасное лицо.

  — Господи Иисусе! — восклицали люди. — Господи Иисусе!

  Ангел расправил крылья и весь берег погрузился в молчание.

   Люди затаили дыхание, многие мечтали остановить биение собственных сердец, дабы в ушах звучал лишь сладкий голос ангела.

В загробной тишине небесное существо провозгласило:

— Дьявол тяготеет над Римом. Судный день грядет!

  Он внезапно растаял, оставив всех  в темноте, тревожном экстазе и симфонии слез.