Настоящее искусство. Глава 14. Точно реабилитация

     18+   В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ
     Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.
     Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.


Глава 14. Это уже точно реабилитация

     Александр был в сознании уже неделю, и жизнь с приставкой «без» казалась ему непозволительно и мучительно пресной и серой. Это бесконечно тянущееся, будто искры расплавленного металла, время оказалось так неожиданно адоподобно — кажется, похоже на преисподнюю в несколько раз больше, чем сама преисподняя, — что несколько раз он стыдливо допустил мысль о том, что было бы гораздо проще остаться в небезызвестном ничего.
Сначала было непрекращающееся ощущение боли. Боль была пульсом буквально в каждой клетке его тела. Она была разной: острой, тянущей, ноющей, колющей, взрывающейся и щедро сеющей бесчисленные осколки на минном поле его физической оболочки. Он чувствовал себя так, будто его беспощадно били абсолютно по каждому органу несколько дней кряду, и даже самый легкий и незначительный толчок, пропущенный через призму зависимого сознания, был многократно усилен. Он жевал мокрую подушку, боясь раскрошить остатки зубов; манипулируя словом «друг», просил непреклонного Андрея пронести в отделение хоть чего-нибудь, умолял и даже угрожал врачам, категорично отказывающимся от включения в программу реабилитации обезболивающих средств для активации самостоятельной борьбы выжженного заживо организма с последствиями принятия отравляющих веществ. Самым забавным было то, что воспаленный и истерзанный мозг видел свое спасение только в том, чему почти удалось убить Александра. Боль была, кажется, повсюду: в противных желто-серых больничных стенах; в раздражающе спокойной ободряющей улыбке Андрея; в воздухе, состоящем из тончайшего полотна продезинфицированных и смутно напоминающих клубный неон сиреневым сиянием кварцевых ламп пылинок.
     Журналисты, не теряя времени, жадно выхватывали каждый кадр агоний его ломок, который только были способны поймать через окно палаты. Лазарев отвечал на звонки Натальи, Константина и Алексея, вполне правдоподобно уверяя их, что Адамов перенес операцию по удалению аппендицита и сейчас его восстановление требует безукоризненного покоя.
     Позже, когда Александр, преодолев первый барьер реабилитационной жизни, смог осторожно вставать с больничной койки с поддержкой Лазарева, не сползая беспомощно при этом на идеально начищенный пол от мучительной рези в руинах тела, состоялась его встреча с самим собой.
     Сказать, что она оказалась крайне неприятной, — значит не сказать ничего. Бесследно и, возможно, безвозвратно исчез тот сильный, подавляюще уверенный в себе молодой человек, заставляющий одним своим экспрессивным видом сомневаться в себе — да был ли он  вообще, или его таким для самого себя делали исключительно вещества? — освободив место с трудом передвигающемуся юному старику с припухшим худым лицом в мелких красных кратерах язв, выпадающими темно-золотыми нитями волос, иссиня-охровыми кругами под глазами и вечно расфокусированным и будто судорожно ищущим чего-то взглядом. Псевдорайские сады зависимости высосали из него всякое подобие жизни и принудили глубоко преклониться перед собой, как люди выжимают губку перед тем, как протереть ею свои месившие ранее густую зловонную грязь сапоги.
     Все же он с огромным трудом, но держался. Держался изо всего небольшого резерва сил, больше не для себя, а для родителей и сводной сестры, которых за все эти годы-секунды ни разу так и не проведал. Недосмерть частично вытравила эгоистические наклонности его характера. Это был зов проснувшейся от векового сна совести, все еще устойчиво стабильного дома отца и, в конце концов, все еще его друга, которому он был обязан своей нынешней отнюдь не сладкой, но все же жизнью. Для какого-то несмелого, доброго света будущего, смущенным и неловким мотыльком порхавшего впереди.
     — Представляешь, появилась новая информация по исчезновениям тех девушек, — Лазарев, нахмурившись, дотошно исследует пеструю новостную ленту «ВКонтакте». — Говорят, уже четыре пропали. Дело принимает все более серьезный оборот.
     — Не хочу об этом, и без того дерьма достаточно, — обрывает разговор подавленный Адамов, уже на протяжении пяти минут тасующий измятую колоду карт. — Давай еще раз, а?
     — Мне нравится твой подход, — добродушно смеется Андрей, — избавляться от одной зависимости посредством приобретения новой. Хотя… — Он задумывается и, вздохнув, хлопает себя по колену: — Так уж и быть, брат. Сыграем еще разок, если тебе от этого станет легче. Только подожди буквально пять минут, я отойду по работе, — прибавляет он уже на ходу, активно жестикулируя и направляясь к выходу из палаты. — Готовься к полному разгрому, дружок!
     Одновременно с раздавшимся хлопком и плавным щелчком закрывшейся двери Адамов стремительно вскакивает с оснащенной миллионом элитных функций койки. В погоне за билетом в страну грез он не рассчитывает запас сил, и теперь вынужден терпеть центрифугу окружающего мира и слабость в дрожащих ногах ровно до того момента, пока не добирается до заветной цели.
     Воровато оглядываясь и подавив тошноту, вызванную памятью тела о принятии наркотика, он, подобно ищейке, бессовестно роется в широких карманах кашемирового пальто Лазарева, инкрустированного хрусталем петербургского дождя. Не находя ровным счетом ничего, что могло бы привлечь его внимание и отвлечь вскинувшееся на дыбы сознание от невыносимых болей во всем теле, он разочарованно шипит и слабо ударяет кулаком по стене. Не веря, он продолжает поиски в самых немыслимых местах: ощупывает подкладку верхней одежды, разворачивает сложенный в рукав шерстяной шарф, исследует ткань бирки…
     — Не думал, что тебя так интересует моя одежда, — произносит полный разочарованного сарказма голос за его спиной. — Настолько, что ты даже не заметил, как я вошел. Это «Кельвин Кляйн», если ты и впрямь настолько заинтригован.
     Сердце Александра пропускает удар, пронзенное сладким острием стыда.
     — Я не так глуп, как тебе может казаться.
     От угрызений совести, еще более обострившихся от слов дилера или от влияния абстинентного синдрома, Александр мгновенно переходит на крик.
     — Если бы не ты, — в его глазах горит та самая первобытная ненависть, зародившаяся в тихопольский вечер и ставшая взлетной полосой к мнимому успеху в Санкт-Петербурге, — я бы здесь не находился! Если бы не…
     Не сумев договорить, он, обессиленный своим же гневом, падает на пол от подкосившихся, словно ватных ног.
     Андрей остается стоять, оперевшись на стену одним плечом.
     — Поправочка, — произносит он деланно скучающим тоном, скрывающим океаны свербящего чувства вины. — Я тут, грубо говоря, не при делах. Если бы не ты сам. Жалость к себе, брат, — это путь в никуда. Ты не самый несчастный человек в мире, так что подавай себе руку сам.
     В глазах Адамова он видит бесконечную злобу и почти наивную детскую тоску.
     — Вставай, Саша.