Преступление и искусство

 
Жанр - сюрреалистический полу-фильм, полу-мультфильм в стиле Кафки
Синопсис фильма «Преступление и искусство»
Логлайн:
Таракан сказал, что он убил человека, и заплакал, а потом пополз в библиотеку дочитывать Достоевского, но на всю жизнь застрял в чёрном квадрате.
Синопсис:
Преступление и искусство
Я убил человека, - сказал таракан и заплакал, а потом пополз в библиотеку дочитывать Достоевского, но на всю жизнь застрял в чёрном квадрате, который на поверку оказался белым кругом, внутри которого жил художник, который так же по странному стечению обстоятельств оказался тараканом, и сказал таракану таракан: Я убил человека и заплакал, а потом пополз в библиотеку дочитывать Достоевского, но...
В городе появился маньяк, тем временем молодой писатель решил написать роман про прелести большого секса и, заодно, познать эти прелести. Прочитав «Преступление и наказание» Достоевского он пишет: я убил человека. Бумажка с признанием попадает в полицию. Полиция принимает его за таракана и устраивает тараканьи бега. Молодой писатель начинает активно охотиться за девушками. 
А тем временем та же самая история происходит с его двойником:
Начинающий писатель, девственник, хочет переспать с женщиной. Но наставник его предупреждает: ты никогда не станешь мужчиной. В результате сотен неудачных попыток выясняется, что наставник прав.
Основной конфликт: главный герой хочет стать мужчиной, но остается девственником. С девушками у него не складывается, отношения строить не получается, общение не о конца, без развязки, без кульминации, без финала, постоянно незаконченные действия. Всегда все события не срастаются и не стыкуются. Герой отчаянно и упорно знакомится но каждый раз происходит облом, слом сюжета, разрыв шаблона, обман ожиданий. Типичные сценарии каждый раз оканчиваются не типично. Базовые потребности героя не удовлетворены. У героя возникает мания. Герой замотивирован знакомиться, он взвинчен, напружинен. Он попал на “маятник знакомств”. У него слишком горячая мотивация искать девушек. Ему дали установку, что он “никогда” не станет мужчиной он упорно борется и отстаивает свои права. Преодолевает препятствия. Но обстоятельства каждый раз складываются абсурдно и юмористически. У него ничего не получается. Возникает также и внутренний конфликт - комплекс неполноценности и комплекс девственника. Герой чувствует себя недоразвитым и отсталым в развитии и боится опозориться. Боится что все узнают, что он не умеет целоваться.
Город был построен из кадров и шорохов. По ночам он шел в такт кликотам неона, а днем превращался в бесконечный конвейер сюжетов: залов, дверей, вывесок, которые сами начинали говорить. Я — начинающий писатель, и моя рука дрожала не от волнения, а от того, что мир вокруг трещал по швам и пытался выдать мне другую реальность за правду. Мой двойник говорил со мной голосом, который нередко становился тише, чтобы скрыться в тишине, и снова появлялся в тот момент, когда я думал, что разобрался с чем-то важным.

В одну из ночей город зашептал старую сказку о тараканах, которые знают все секреты, но молчат. В домике под мостом, где собиралась всякая нечисть улиц, появился таракан. Он говорил не как паразит, а как свидетель. Он сказал: «Я убил человека», и заплакал. Слезы на его антеннах блестели как микрорельефы на стекле витрины. Затем он полз к библиотеке — месту, где забытые истории живут дыша и вечно обновляются. Там он начал дочитывать Достоевского, но, как только страница закрывалась, вокруг него возник квадрат — черный, без края. Или, точнее, белый круг внутри черного квадрата — как странный дверной глаз, через который можно увидеть не мир, а картину мира.

Внутри белого круга жил художник. Этот художник не рисовал мир, он существовал в нем; он был частью помещения, внутри которого жил таракан, и был, как оказалось, тараканом сам по себе. Таракан посмотрел на него, и художник взглянул в ответ: «Я убил человека и заплакал, а потом пополз в библиотеку дочитывать Достоевского, но…» — и дальше слово исчезло, растворилось в воздухе, как краска, которая не успела высохнуть.

Тем временем в городе появился маньяк, и молодой писатель, как обычно, решил написать роман о прелестях большого секса, чтобы познать эти прелести не понаслышке, а через собственное наваждение. Прочитав «Преступление и наказание» Достоевского, он записал в блокнот: «Я убил человека». Бумажка с этим признанием попала в полицию. Но полиция приняла её за признание таракана и устроила тараканьи бега — незаконный розыгрыш, издевательскую гонку за тупой тираж. В ходе этой бессмысленной охоты герой-писатель стал объектом насмешек: он стал героем бумажной легенды, а не живым человеком. Его преследовали песенки и смех толпы, и он чувствовал, что его история уже вышла за пределы его тела и теперь живет собственной жизнью.

Параллельно с этим история разворачивалась вокруг двойника — другого молодого писателя, который тоже был не просто человеком, а носителем мечты стать мужчиной. У него был наставник: старый писатель-диктатор, который говорил коротко и жестко, словно резал каждый фрагмент сомнения. «Ты никогда не станешь мужчиной», — говорил он, — «потому что мужчина не готовит себе путь, он живет им». Но наставник был не столько учителем, сколько зеркалом: он показывал, как желания распадаются на бесконечные попытки и как каждое «попытаться» превращается в новый, абсурдный эпизод. Сотни попыток познакомиться, сотни отказов, сотни окон, которые закрылись, нет, не закрывались никогда — они обрывались, как нити, и оставляли героя на краю пустоты, где надежда превращалась в страх опозориться. В каждом эпизоде было что-то смешное и тревожное: попытка заговорить с девушкой на лестнице, оказалась встречей с пожарной выходной дверью; попытка пригласить на свидание — обматывание себя в рекламную афишу, на которой герой видел только свой облик. Все заканчивалось обрывом, разрывом сюжета, обманом ожиданий.

И вот центральный конфликт стал явным, как расписание в бюрократическом офисе: главный герой хотел стать мужчиной, но оставался девственником. Не потому, что не умел, а потому что мир вокруг не позволял ему закончить то, что начинал, не позволял завершить ни одного знакомства, ни одной истории. Его потребности — базовые и ужасно простые — не находили выхода в этом городе-подполье, где каждый акт знакомства заканчивался на полпути: слишком жарко, слишком холодно, слишком смешно или слишком больно. Город держал его на маятнике знакомства, где каждая новая попытка начиналась с радости, а заканчивалась смехом древних рекламных щитов. Он был вынужден быть напуганным и настойчивым одновременно: мотивация зашкаливала, а обстоятельства посылали ему очередной абсурдный удар, чтобы показать, что он не готов к роли мужчины.

На фоне этого сюжета мир кристаллизовался в визуальный язык фильма: фрагменты анимации перемешивались с жесткими фото-уровнями реальности, кадр за кадром превращался в страну грез, где глухие звуки улиц звучали как шепот старых страниц. Город, казалось, говорил с героями через графику: черное превращалось в белое, квадрат — в круг, и обратно; и между этими формами резонировали голоса таракана и художника, дублирующиеся в голосе главного героя и его двойника. Бюрократия окружающего мира становилась абсурдной комедией: полиция, которая воспринимает признание как сигнал к очередной забавной гонке; карта города — как карта внутреннего конфликта героя; и каждый монолог наставника — как наглядный мануал по самосаботажу.

Постепенно эти нити оказались переплетены. Таракан — символ преступления без лица и без следа — вдруг стал посредником между двумя мирами: реальным и художественным. Художник внутри белого круга начал рисовать не портреты людей, а портреты состояний: стыда, надежды, страха опозориться, радости от маленькой искры переписки. Он рассказывает таракану, что и сам не свободен от подобных драматических ошибок: «Я тоже мечтал о человеческом признаке — чтобы кто-то увидел меня настоящим мужчиной, а не инструментом в чужой истории». Их разговор стал зеркальным моментом, в котором оба осознали: преступление — это не обязательно преступление против другого; иногда это преступление против собственной честности, против способности видеть себя.

Мой сюжет обретал форму полу-фильма и полу-мультфильма: движение кадра сменялось паузами, слова — на графику, дыхание — на мерцания неона. В финале остаются вопросы: сможет ли главный герой когда-нибудь завершить своё знакомство, согласится ли он на простой человеческий контакт без подвоха и без риска быть выброшенным за кадры? Или же развязки не существует вовсе — и мир начнет новый цикл, где каждый шаг будет начинаться с нулевой отметки, где каждый окончательный жест превращается в начало нового момента?

И вот что остаётся после всего: герой продолжает двигаться, а мир вокруг — не менее сюрреалистичен. Он продолжает писать и снова сталкивается с темой: что значит быть мужчиной, что значит быть человеком, и можно ли назвать себя целостной личностью, если ты постоянно попадаешь в ситуацию, где смысл исчезает в последнюю секунду. Сюжет не даёт готовых ответов — он оставляет за кадром ощущение, что истина и искусство — это не финал, а вечный двигатель: бесконечный процесс превращения одной попытки в другую, одной сцены — в следующую, одного героя — в другого.

И когда город снова зашуршал под ногами, когда кадры снова собрали бы себя в новый ряд, я понял: мы все — актёры и зрители в одном флаконе — в мире, где преступление и искусство переплетаются так тесно, что границы между ними исчезают. И возможно, именно в этой бесконечной неоконченности и кроется свой особый смысл: в том, чтобы продолжать искать, даже если результаты не складываются в традиционную развязку, чтобы помнить, что и сам поиск, и его неудачи — часть искусства.
(с) Юрий Тубольцев