Мост через Обитель Норвегия 8

 В роли соведущего к разговору решил подключиться и Стив. Как оказалось, ещё в детстве, когда он не хотел спать, бабушка читала ему Учебник Русской истории (для средней школы) проф. С. Ф. Платонова (Складъ изданiя у Я. Башмакова и К°., въ Петрограде. 1916.). Кое-что Стив, оказывается помнил, как сон:
"Король Сигизмунд не признавал Михаила Федоровича законным Московским государем и продолжал считать себя и своего сына обладателями Московского престола. Не имея сил опять завоевать Москву, он соглашался иногда на мирные переговоры, но они обыкновенно кончались неудачею. - Голосом бабушки рассказывал русский и советский историк, педагог, член-корреспондент Петербургской академии наук с декабря 1909 года по историко-филологическому отделению, действительный член Российской академии наук с апреля 1920 года Сергей Фёдорович Платонов (1860, Чернигов, Российская империя — 1933, Самара, СССР). - Московские послы не желали признавать власти короля, считали Владислава лишенным Московского царства и требовали возвращения Смоленска и прочих городов, захваченных поляками. На эти условия поляки не шли, и переговоры сменялись военными действиями. В 1617 и 1618 гг. королевич Владислав предпринял большой поход на Москву. Осенью 1618 г. он подступил к Московским стенам, но встретил мужественное сопротивление. Нуждаясь в провианте, поляки после неудачного приступа к столице отошли к Троице-Сергиеву монастырю. Там, в деревеньке Деулине (иначе: Девулине), начались переговоры о мире. Обе стороны, утомленные долгою борьбою, проявили некоторую уступчивость: стало возможно достигнуть если не полного мира, то перемирия. Оно было заключено на 14 с половиной лет, с временною уступкою королю Смоленска и северских городов и с условием, что поляки вернут из плена митрополита Филарета и произведут обмен вообще всех пленных. Владислав не отказался от прав на Московский престол и от царского титула. Именно потому и невозможен был вечный мир между Москвою и Польшею, что Москва не могла навек отказаться от Смоленска, а король и королевич не могли отречься от Московского царства...
   
   Летом 1619 г. возвратился из плена в Москву отец царя Михаила, Филарет Никитич. В Москве тогда не было патриарха, потому что патриарший сан, после смерти патриарха Гермогена (1612) и избрания на царство Михаила, берегли для государева отца. Тотчас по возвращении Филарета в столицу он был поставлен в патриархи и получил титул «великого государя», самый почетный в то время, которым именовали только царя. Таким образом, в Москве стало два государя и установилось двоевластие. Превосходя сына твердостью характера и опытностью в делах, Филарет занял первое место в правительстве. По отзывам современников, он был очень властный человек, держал все дела в своих руках и пользовался таким влиянием, что и сам царь не выходил из его воли. До самой своей кончины (1633) он правил государством с редкою энергией и твердостью. При нем лишились своего значения Салтыковы, и вообще не стало сильных фаворитов.

   Нуждаясь постоянно в средствах и не собирая достаточно денег с населения, еще не оправившегося от бедствий смутного времени, московское правительство думало получить большие выгоды для себя и для народа от торговли с иностранцами в Архангельске. Чтобы привлечь иностранцев, особенно же англичан, в Белое море, царь Михаил дал им большие льготы (1614): англичане совсем беспошлинно, а голландцы с малою пошлиною могли торговать не только в самом Архангельске, но и в прочих городах Московского государства. Торговля от этого действительно оживилась; в государстве появилось много иностранной серебряной монеты (именно среднеевропейских талеров, которые назывались «ефимками» и ходили по полтине). Но все выгоды от этой торговли оказались на стороне иностранцев: они забрали в свои руки внутреннюю московскую торговлю и так затеснили русских купцов, что те не переставали горько жаловаться и просить о том, чтобы иностранцев удалили из государства. Однако государь не мог удовлетворить таких просьб. Необходимость заставляла его постоянно прибегать к иноземцам. Вместе с европейскими купцами в Москву приглашались с Запада всякие знающие люди. Иностранные офицеры обучали московских людей военному строю и устраивали в Москве регулярное войско, целые полки «солдат», «драгун» и «рейтар»: войны смутного времени показали необходимость такого войска. Иностранные техники пытались искать в разных частях Московского государства золото и серебро, медь и железо. Они устраивали даже заводы для обработки найденных железных руд; таковы заводы, оружейные и литейные, Виниуса и Марселиса в Туле. Иностранные доктора лечили царскую семью и московскую знать и завели в Москве первую казенную аптеку. Иностранные мастера всякого дела призывались в Москву ко двору на хорошее жалованье; от имени государя в Москву приглашали даже ученого астронома и географа голштинца Олеария, говоря, что в Москве и «такие люди надобны». Словом, после тяжелых уроков смутной эпохи москвичи поняли необходимость практических заимствований с запада и невыгоды прежней обособленности и отчуждения от иноземной культуры. В конце царствования Михаила в Москве, в подмосковной немецкой слободе, жило уже до 1 тыс. протестантских семейств из разных европейских стран. (С католиками москвичи боялись иметь дело из-за острой религиозной розни.) При таких условиях для царя Михаила было трудно решиться отнять торговые привилегии у англичан и голландцев.

   После многих лет мирной работы над восстановлением порядка в государстве московские государи решились возобновить войну с Речью Посполитою за Смоленск. Поводом послужила смерть короля Сигизмунда (1632) и наступившее в Польше «бескоролевье»: до избрания нового короля поляки и литовцы не могли воевать. Московское войско, состоявшее из новых полков иноземного строя и из старых дворянских ополчений, численностью всего в 32 тыс. человек, пошло к Смоленску, взяло много мелких городов на границе и осадило Смоленск. Так как Смоленск был чрезвычайно сильною крепостью, то осада затянулась надолго, несмотря даже на то, что во главе московских войск стоял тот самый боярин Шеин, который в смутное время был воеводою в Смоленске, геройски защищал его от короля Сигизмунда и знал хорошо как город, так и его окрестности. Через восемь месяцев осады на помощь Смоленску успел явиться вновь избранный король польский Владислав Сигизмундович. Он не только отбил русских от крепости, но и окружил их самих в их лагере. Утомленные долгою войною, московские войска не могли выдержать натиска свежих войск Владислава, и Шеин вступил в переговоры с королем. Он согласился отдать полякам все свои пушки и обоз и уйти в Москву (1634). За это бесславное отступление он был в Москве казнен как изменник, вместе со своим товарищем, вторым воеводою Измайловым. Война продолжалась, но без всякого нового успеха для Владислава. Поэтому летом 1634 г. он начал переговоры о мире. На пограничной речке Поляновке съехались московские и польские послы и заключили «вечный мир». Смоленск и прочие города, захваченные Сигизмундом в смуту, остались за Речью Посполитою. Но Владислав отказался от всяких прав на Московский престол и признал Михаила Федоровича царем. Вскоре затем поляки возвратили в Москву тело умершего в Польше царя Василия Ивановича Шуйского и тело его брата Дмитрия.

   Только что окончилась война с Владиславом, как стала грозить война с Турцией и татарами. Крымские татары не переставали тревожить южные границы Московского государства, а донские казаки, при первом удобном случае, выходили по Дону в Азовское и Черное море и грабили турецкие и татарские поселения по берегам. Московский государь по этому поводу сносился с крымским ханом и турецким султаном; обе стороны жаловались на грабежи, но унять их не могли. Для того, чтобы не пускать татар внутрь государства, московские власти на украине и на диком поле продолжали строить города и укреплять границы, как делалось это до смуты при Грозном (§ 61). А турки, имевшие в устьях Дона свой город Азов, настроили около него укреплений и совсем закрыли казачьим ладьям выход в море из Дона. От Азова стало казакам тесно. Они собрались с силами и пошли на Азов войною (1637). После короткой осады город был взят и население в нем вырезано. Казаки засели во взятой крепости и послали в Москву известие о своем подвиге. Однако царь Михаил посмотрел на это дело как на опасное самовольство казаков, которое могло навлечь на Москву вражду сильного султана, и потому не поддержал казаков. В 1641 г. большое турецкое войско явилось отбирать Азов у казацкого гарнизона; но казаки держались с отчаянным мужеством и отстояли Азов. Турки ушли с большими потерями; а казаки, понимая, что им одним не удержаться в Азове, если турки возобновят свои нападения, отправили в Москву послов с просьбою о помощи. Они молили государя принять Азов под его высокую руку и прислать им людей, денег и запасов. Дело было сложное. В Москве желали взять Азов: это был важный военный и торговый пункт. Но взять Азов значило навлечь на себя войну с турками, врагом сильным и опасным. Царь прибег к земскому собору. В январе 1642 г. собрался земский собор и согласно высказался за то, что Азов надо бы было принять. Но в то же время все земские люди, и служилые, и тяглые, объясняли государю, что им очень трудно служить и платить, так как они разорены тяжелыми повинностями и угнетены дурною администрацией. Они очень жаловались на московских чиновников, дьяков, говоря, что они для земских людей хуже турок и татар: «Разорены мы пуще турских и крымских бусурман московскою волокитою и от неправд и от неправедных судов». Узнав настроение собора, государь отказался от мысли взять Азов, считая дело слишком трудным и рискованным. Он приказал казакам покинуть Азов. Те вышли из города, разорив его до основания, и Азов снова стал турецким. Так окончилось Азовское дело.
   В царствование Михаила Федоровича развивались сношения московского правительства с западноевропейскими дворами. Торговые льготы, данные англичанам, служили поводом к установлению дружественных сношений с английским правительством. Король Иаков Стюарт прислал царю взаймы 20 тыс. руб. и помогал ему в заключении мира со Швецией, послав своего посредника (купца Джона Мерика). Такое же посредничество между Москвою и Польшею принял на себя Австрийский двор, от которого был прислан посол для того, чтобы наладить мирные переговоры (1615). Завязались сношения с Францией, которая также искала себе торговых льгот в России. Наконец, с Данией началось дело о женитьбе датского королевича Вальдемара (сына короля Христиана IV) на старшей дочери царя Михаила, Ирине. Сватовство совсем, казалось, удалось, и Вальдемар даже приехал в Москву; но дело расстроилось по той причине, что Вальдемару предложили принять православие, а на это он не согласился..." Мне кажется, получилась неплохая экспозиция к нашему разговору! - в собственном удовольствии заключил Стив.

    В этот момент Писатель привстал, и все вольные и невольные слушатели притихли.
"Скажут: причём тут собственно Степан Тимофеевич Разин о котором в числе прочих написан мой роман!?! - Произнёс Писатель, - Дело в том, что согласно НОВЕЙШИМ ДОКУМЕНТАМ, КОТОРЫЕ ОБНАРУЖИВАЮТСЯ РАЗ ЗА РАЗОМ, Разин и его брат старший Иван Тимофеевич участвовали в русско-польской войне и в моей книге эти события тоже отображаются, хотя они не центральные. Тут другое меня скорее забавляет, что по сути игроки плюс минус если учесть США, они во многом теже самые. Минимум народы теже самые. На ряду с Русскими, на ряду с Поляками есть ещё и Турция и Османская империя, Крымско-татарская эта история и т. д. и т. п. Этот круговорот народов, который 350 лет назад и сейчас в том же хороводе участвует, это вещи, которые действуют на меня завораживаще и мистически... Я думаю: "вот надо же, ВРЕМЯ СОВСЕМ НЕ ИДЁТ ;"
Я, когда писал роман, перечитывал сообщения воевод российских, которые зашли на территорию Украины, похожи на сообщения наших генералов, которые оценивают эту ситуацию. Там, скажем, один из воевод пишет в 17-м веке, что зашли, хохлачи, малороссы вроде бы за нас, но какая-то часть начала сразу отваливаться. Крайне сложно с хохлачами договориться, потому что бедное малороссийское население тяготеет к России, хочет в Россию, а верхушка Киевская уже отлично обработанная Речью Посполитой и ксендзами, стремится на Запад, хочет на Запад, хочет Западного образования, хочет Западной жизни, хочет Западной этой реализации, вертикальной и так далее. Наши воеводы впадают во все большее раздражение: почему народ украинский, народ малороссийский, тогда он считался русским, российским, почему он за нас, а верхушка не за нас, глядя на то и глядя на нынешние события нахожу раз за разом удивительные рифмы и созвучия. Вот такая экспозиция к нашему разговору..."

    Ничего смешного в этой экспозиции не было, только беспризорник рассмеялся. Любой учитель выгнал бы невоспитанного весельчака из класса, но разве Обитель - Церковно-приходская школа «Ладонка»? И разве здесь проводят  "Уроки истории"? Однако, беспризорник, глянув на серьёзные лица заявил в шутливом полутоне: "Помню, ещё в 2007 году будущий «иноагент» и почётный старший научный сотрудник Университетского колледжа Лондона Владимир Пастухов (1963, Киев, УССР, СССР) с "Трибуны реакционера" говорил о том что у него «создаётся ощущение, что Россия застряла в своей истории, и для каждого нового поколения утро жизни начинается с одних и тех же кадров, как у героя фильма «День сурка». А ещё говорил о том, что «... Власть в России оказалась заложником у "пожирателей времени"...». Потом беспризорник рассказал о том, как в 1922 году грелся холодными осенними ночами у костра, сжигая доски, разломанной Трибун и бросая в огонь старые журналы. "Но, когда в моих руках оказался журнал  "Новая Россия", - перестал улыбаться беспризорник, - я его открыл. Зачем? Так, ради любопытства. Хотелось чего-то нового!
И я читаю: "Русский дух всегда — в необъятности целей.
   «Никто необъятного обнять не может», — это — саркастическая
улыбка русского духа над самим собою.
    Русский империализм (от океана до океана), русское мессианство
(с Востока свет), русский большевизм («во всемирном масштабе»), — все это величины одного и того же измерения. Но... «никто необъятного обнять не может». И тут уже сказывается наша слабость, разыгры­вается драма русской души... Трагедия Раскольникова — самая тяжкая русская трагедия. Вначале обуревает mania grandiosa... «Все позво­лено»... Наполеон... А потом волевая спираль не выдерживает, лопается... Грустная растерянность, приниженность..
    Наша сила и вместе наша слабость — в постановке универсальных задач, в устремлении к окончательному и абсолютному. Это — типичная черта религиозного сознания. Религиозное сознание пролагает себе путь к широким массам, ибо для воплощения своего требует «собор­ного действия», создаёт свой церковный жаргон, свои хоругви. Выс­шую идею свою упрощает, вульгаризирует, сводит к двум противопо­ложным силам — добру и злу: Ормузду и Ариману. По одну сторону умиленное и благостное «во имя»; по другую — воинственная ненависть. Сегодня зло заостряется на татарине, жиде, германском империализме
 (особо и исключительно германском), завтра — буржуе. Сегодня засучи­вай рукава во имя православия и народности, завтра — во имя про­гресса, братушек, малых национальностей, но обязательно засучивай и бей в кровь.
   Помню, в начале 18-го года я в Москве посещал заседания все­российского церковного собора и слышал приснопамятного о. Восто­кова, который в иносказательной речи призывал к всероссийскому крестному ходу во имя свержения «ига израильского племени». Речь христианского пастыря была вдохновенной, и, как повторный refrain, в ней звучало: «Все великое строится на крови»!..
   В русской жизни как бы установился неписаный ритуал: неохват­ная вселенская задача, религиозная идеология, вульгаризирующая дема­гогия, засученные рукава и... кровь... Кровь и чужая и своя... Жертвен­ная, пламенная, религиозная. Потом трагическое — «с неба — в лужу» и саркастическое — «никто необъятного обнять не может».
   Боже, до чего повторяется это в нашей жизни!.." - писал о дне нашей жизни или о днях, бессменный редактор журнала «Новая Россия» Исайя (Исай), кажется Лежнёв (1891, Николаев - 1955, Москва). Лежнёв - Брежнёв. Без разницы. Это во-первых, а во-вторых... по номеру, писал историк литературы и переводчик Сергей Александрович Адрианов (1871, Томск — 1942, Ленинград). О "Третьей России" писал. И вот что у него получалось:
"События развертываются с необычайной быстротой. Положение
России меняется радикально. Вчера Ленин был главой шайки убийц, сегодня— он самый желанный собеседник для Ллойд-Джорджа. Какую еще более грандиозную смену декораций принесет завтрашний день.
   Ряд ошеломляющих неожиданностей для тех, кто видел в рус­ской Революции лишь кровавое политическое преступление. Но если не смешивать этической оценки с исторической, то события движутся
вполне закономерно.
   Понять эту закономерность - значит превратиться из раба истории
в сознательную, хотя бы и безконечно малую частицу силы, историю творящей.
 
   К началу 1917 г. неизбежность революции сознавалась всем на­шим образованным слоем, но его энергии и решимости не хватило даже на первый её шаг, — на смену верховной власти.
   Николая низвергла не организованная общественность, возглав­ляемая Государственной Думой, хотя бы в лице ее оппозиционного
меньшинства, а рабочие без инженеров и солдаты без офицеров.
   И после этого общественность, которой чуть не насильно всу­чили власть в руки, продолжала переминаться с ноги на ногу. Сначала готова была помириться на смене личности правителя да на консти­туционных гарантиях, откладывая все остальное в неопределенное
будущее. Потом под давлением масс, отбросив свое правое крыло и введя в свой состав, умеренные социалистические элементы, отва­жилась провозгласить республику. Потом еще в чем то «уступила».
    Но — «troppo tardi, santo Padre», - слишком поздно, Святой Отец, — как отвечала революционная Италия на реформы либерального папы в 1848 г. Слишком поздно и слишком мало. Бурная волна револю­ционной стихии неудержимо неслась вперед, оставляя незрячих и не­решительных далеко позади в безвоздушном пространстве. Не по плечу им было выполнить огромную очередную задачу истории. И вот опять выступили на первый план рабочие и солдаты, на сей раз уже решительно против инженеров и против офицеров.
   И началась настоящая Революция. Только в октябре началась она...

   Итак, из бурных волн океана уже поднимается материк новой государственности.
   Но это не ликвидация революции, а продолжение и завершение
ее, единой и неделимой в обеих функциях: разрушающей и созидаю­щей. Революционным методом выковывается новый государственный организм, который по самой обстановке своего нарождения, должен отличаться особым богатством энергии, выносливостью, жизненной
приспособленностью. Это действительно новый организм. По сравне­нию с Империей, он получает иную социальную базу, иную экономи­ческую и государственную структуру, иную природу власти.
   Идет Россия, не коммунистическая и не белогвардейская, а под­линная Россия третьего периода, которая уже более ста лет искал своих путей, но постоянно наталкивалась на глухую стену старого ре­жима. Теперь революция взорвала эту стену, и дорога открыта.
   Перед подобной стеной стояла три века тому назад нарождавшаяся Россия второго периода и взорвала ее смутой, принесшей не меньше крови и разрушения, чем Революция. Но только пройдя через «великую разруху», великорусское московское царство смогло превратиться во Всероссийскую империю. Теперь Империя перерож­дается в некоторое сверхнациональное объединение. Это и есть та долина, куда перевалила теперь русская жизнь, и куда спускаются раз­розненные было Революцией и перевоспитавшиеся в ее огне элементы нации..." - И хотел я уже бросить в огонь журнальчик и начать вырывать листы из книжки немецкого экономиста Клауса Шваба "Четвёртая промышленная революция", но взгляд мой уцепился за слово "крем"... Только ничего кулинарного дальше не было, а было про оружие и что-то о всемирном значении. - "... Кремлевская «демагогия»— страшное оружие, старое, испытанное. В основе ее лежит верное историческое чутье, которое подсказывает непогрешительно, за какими элементами жизни - будущее, и какие, несмотря на их сегодняшний блеск, уже осуждены.
   Кто обладает этим чутьем, ставит свои задачи в полном согласии с ходом исторической эволюции, и потому всегда и непременно в конце концов побеждает, ибо на него работает само время, ему помогает каждый оборот колеса истории.
   Таким чутьем искони обладала русская внешняя политика, и оно всегда и неизменно подсказывало ей необходимость объявлять себя защитницей социальных низов и угнетенных национальностей в сосед­них государствах. Поддерживая низы против аристократии в Новгороде, Москва разложила и в конце концов поглотила Новгородскую рес­публику. Поддерживая украинцев и белоруссов против господствующей польской национальности, она разложила Речь Посполиту и овладела большей частью ее территории. Точно также действовала она по отношению к Турции и Австрии, но за последний век запуталась.
   Здоровая русская власть, как и все здоровое русское, всегда сохраняла в своей основе что-то мужицкое. Но, освободив помещиков указом о вольности дворянской и оставив крестьян рабами, она до­пустила у себя дома образование привиллегированного аристократи­ческого верха, подпала под его безраздельное влияние и утратила
«демагогическое» чутье. Она уже стала сомневаться, надо ли под­держивать греков, восставших против турецкой власти, и нашла воз­можным бить венгров, завоевавших себе свободу от австро-немецкого господства. Роль международного демагога она променяла на ремесло международного жандарма. А когда, под давлением более здоровых течений, она вырвала болгар из под ятаганов баши-бузуков, то устроила что-то вроде болгарской губернии, и надолго оттолкнула от себя
«освобожденных братьев».
   Теперь с аристократизацией власти у нас покончено, и «демаго­гическое» чутье возрождается с новой силой. Россия из жандарма опять превращается в агитатора и распространяет свою пропаганду по всему миру, придавая ей небывало радикальное содержание. Она опять попала в великое историческое русло.
   Тут подход к пониманию всемирного значения русской революции..."

   "Теперь становится понятным, почему "здоровая русская власть, как и все здоровое русское..." ; так любила Маркса! Маркс со своими взглядами и бородой гармонично вписывался в традиционные русские ценности... С Марксом очень удобно сохранять в своей основе что-то мужицкое...  Пацанячье..." - Предположил Эндермен. - Не в этом ли кроется одна из причин ранней смерти Советского Союза и страха Европы от одного упоминания имени Карла Маркса? Здесь уже вспоминали Адольфа Меньшого и его жуткие портреты... Я лишь добавлю несколько штрихов к портрету Дж. (Рамси) Макдональда: "На смену Марксу пришли милые и симпатичные Дж. Д. Г. Коуль, Бертранд Рассель, Сидней и Беатриса Вебб - и выдумали совершенно новый, не-марксистский, то-есть анти-марксистский, - вполне приличный, изящный, гладкий, прилизанный, полированный, пахнущий духами, вполне салонный - новой социализм. Новый социализм! "Гильдейский социализм". "Guild socialism"... "Гильдейский" - самое-то слово какое приятное!.. Социализм без революции!.. Социализм без социализма.
   Вы знаете, от чего умер Маркс? От болезни печени. А откуда болезнь печени? На этот вопрос вы найдёте исчерпывающий ответ в известной книге Джона Спарго. Болезнь печени, говорит Джон Спарго, произошла от того, что Маркс, как человек неприличный, не-джентльмен, курил дешёвые, скверные сигары (vile cigars and cigarettes, - подлинное выражение   Спарго) и пил ужасно скверный, крепкий, горький кофе. Никотин и кофеин погубили Маркса. Он пал жертвой своих страстей.
   Маркс умер 42 года там у назад, в 1883-м году. С тех пор наука... о, наука идёт вперёд семимильными шагами! И сейчас уже - знаете, до чего дошла наука? Изобретён табак без никотина. Табак - и в то же время не табак. Курите, джентльмены, смело, - ваша печень в полной безопасности... Изобретён кофе без кофеина. Кофе - и в то же время не кофе. Пейте, джентльмены, смело, - ваша печень в полной безопасности. Вас не постигнет горькая участь этого невоздержанного (indulgent, - подлинное выражение Спарго) Карла Маркса! Вы не падёте жертвою своих страстей...
   И вот, клич современности: табак без никотина! Кофе без кофеина! Социализм без революции! Социализм очищенный. Очищенный от "вредных" элементов. Социализм совершенно безопасный. Смело, джентльмены, - вашей печени, - и вашему уравновешенному, джентльменскому спокойствию, и вашему благочинию и добронравию ничего, абсолютно ничего не угрожает!.. Социализм - и в то же время не социализм..." Поэтому и не мог Меньшой вообразить себе, как возможно, чтобы европейцы в будущем не заметили, как закончится капиталистический строй и начнется новое кино!..