Дежавю или Сон в белую ночь. 1999 год

Перестав оформлять походы и не испытывая более нужды в написании технических отчётов, с годами постепенно отошёл в путевых записках от строго документального изложения.

Опять же, благодаря мастерству Арсеньева, Федосеева, Кервуда читатель становится полноправным участником описываемых ими событий.  И я не исключение («… что-то с памятью моей стало, всё, что было не со мной, помню …»).

Плюс к тому, воспоминания о своих походах, наслаиваясь одно на другое, уже не годятся для стенографирования, а передают, скорее, тогдашнее настроение. Впрочем, спустя столько лет – так ли уж это важно?
Поэтому под присягой не стал бы утверждать, что всё ниже написанное – правда и ничего, кроме правды. Впрочем, и под обратным тоже не подпишусь.

В тот год удалось совместить отпуска только на первую половину июля. Рано, конечно, для Северного Урала: ягод и грибов ещё нет, зато всякой летающей гнуси полно. Да что делать…
Что делать, что делать? – рюкзаки укладывать и билеты на поезд постараться взять в одном купе.
Уложили. Постарались. Взяли.

В кои-то веки повезло с транспортом: у Кальинского пруда мы удачно тормознули шедший на деляну лесовоз. Погрузились и – вперёд!
Девчонки, вполне комфортно разместившись в кабине этого мастодонта, развлекали молодого водителя городскими новостями. Периодически в заднее стекло показывались их довольные рожицы.

А мы с Лёшей – в обнимку с рюкзаками - снаружи, так сказать, в «эконом-классе», подпрыгивали согласно неровностям колеястой грунтовки и изображали ответные улыбки (как Никулин и Шульдин в давней цирковой репризе с бревном). 
Но очень скоро улыбаться стало сложно: холодным встречным ветром стянуло кожу лица.

Беседа у нас тоже не задалась. Во-первых, приходилось кричать, ибо за рёвом двигателя, грохотом и лязгом пустого лафета даже своего голоса не слышно. Во-вторых, нас подбрасывало на кочках почему-то не синхронно, из-за чего сложно было удержать лицо собеседника в поле зрения. Да, и как его удержишь, если себя-то сложно удержать. А тут ещё – рюкзаки! 
- … Мать!..
- Чё?
- А-а-а!

И ещё руки мёрзнут, даже коченеют – это летом-то! С завистью поглядываю на Лёшу: молодец, теплушку сообразил надеть, а на мне под штормовкой лишь тонкий свитер… Скорее бы уж доехать! 

Водитель, словно слыша мои молитвы, гнал вовсю, а на спуске к Криву (официальное имя речки: Кривь Сосьвинская) с лесистого плеча Сосьвинской сопки и вовсе летел. Ну, он-то, может и летел, а мы с Алексеем – летали! И полёт наш был … неровный, совсем не как у сокола или, скажем, орла. После особенно жёсткого «приземления» с лязгом зубов и (Й-ё-о!..) с хрустом в позвоночнике Лёшка прокричал мне что-то про другой лафет и какую-то там музыку. О чём это он?..

До зарастающей вырубки, где начинается тропа, доехали, действительно, быстро, ибо в этот день мы, пообедав на другом берегу Сосьвы рядом с кедровой «расчёской», ещё успели подняться до избы под перевалом и пройти выше, где когда-то на границе леса нашли средь обомшелых курумов относительно ровный «пятачок» - аккурат, под нашу палатку и небольшой костерок рядом. Лёша ещё тогда назвал эту стоянку Прыжковой. 

Мы обустроили лагерь и даже поужинали ещё засветло, впрочем, не придав значения этому обстоятельству, – просто, порадовались за себя: какие мы шустрые и быстрые. Да, шустрые, но очень уставшие. Поэтому, едва забравшись в палатку, уснули как убитые, без обычных препираний насчёт «кто там на спине лежит, когда все остальные …». И ведь совсем не тесно было четверым в полутораметровой ширины палатке!

На следующий день мы, не торопясь, дошли до озера, где решили заночевать, хотя было ещё совсем светло. Пристроили палатку под защитой угнетённого криволесья и поужинали непривычно рано: солнце стояло высоко.

А мы когда-то давно (в до-сотовое время) приноровились в качестве «численника» использовать в походах палку-мешалку, которую я самолично выстругивал у первого костра, а потом каждый день за ужином делал на ней зарубку, отмечая прожитый день. Тут главная хитрость – не забыть дату начала похода и день, на который куплены обратные билеты на поезд. Ответственным за сохранность этой кухонной приблуды календарного типа традиционно назначалась Света как самый ответственный и памятливый участник группы.

Вот, и в тот вечер на палке появилась вторая зарубочка. Но дневной переход был не напряжный, сидеть у костра не хотелось: светло, да и успеем ещё бревнопопие заработать. Поэтому решили, пока есть время и настроение, подняться выше по склону, оглядеться.
 
Вскарабкались мимо озера к водопадам, пофотографировали снежники. Забрались ещё выше и на приметной груде камней расположились с видом на долину Лямпы Кутимской. У нас это называлось «смотреть кино»; сегодня шёл фильм «Про Лямпу».

Тишина, покой. Простор – глазом не охватишь. Лепота! Сидим, негромко переговариваемся. Тычем пальцем то в зрительно-обманчивый тупик долины под горой Палласа, то в снежник на Вогульской сопке, то в Шудью, освещённую солнцем. И тут вдруг приходит озарение: солнце! Какое такое солнце, если на часах …

– Лёш, а сколько щас время?
Ответ озадачивает: «Почти одиннадцать.»
Уставились на закатное светило, которому давно пора спрятаться за массивом Рус-Хайт.

Первой сообразила Танюшка: «Эх, вы - тундра! Это ж белые ночи!»  Я не сразу «врубился», поскольку белые ночи у меня ассоциировались исключительно с Ленинградом. Хорошо ещё, что друзья такие образованные, про широту здешних мест объяснили. И про то, что под нами (я машинально глянул под ноги) не просто Урал, - а Северный! А на севере в это время - что? Пра-а-авильно, белые ночи.

Оживлённо обсуждая наше запоздалое «открытие», спустились в лагерь, который издалека угадывался за деревьями и кустами по дыму от оставленного нами костра.

Тут оговорюсь. Понимая всю наивность расчёта на природный страх «лесного старикашки» перед огнём, тем не менее, когда-то давно взяли за правило – если место позволяло – не тушить костёр на время недолгой отлучки из лагеря и на ночь.

Подошёл к костру, оценил остатки топлива и закатил в огонь чуть подгнившее корневище от елового выворотня. Будет тлеть потихоньку, и ладно. Алексей оглянулся на затрещавший костёр и одобрительно кивнул. Света, снимая с крючка котёл, наоборот, недовольно сморщила нос: «Ну-у-у, надымил!» Резко шагнула в сторону, споткнулась и плеснула себе на ноги. Ну, дальше неинтересно.

Заснул я тогда не сразу. Светло, сколько не жмурься. Где-то стукнул камень. Сбоку шумно сопит Лёша. Или это Татьяна? Вот, заразка, как я не ругался и не пугал её простудой, залезла-таки в озеро! Ещё и выпендривалась: «Светик, пусть мужики уйдут, я буду купаться голая, а то холодно.» (Вот она - женская логика!)
И продолжает: «Знаю я их, щас дрова срочно понадобятся или воды принести …»
Кричу в ответ: «Погоди, я сейчас принесу!»
- Чего принесёшь?
- Фотоаппарат! Только что новую плёнку зарядил!

- Спать … Спать …

Снова какой-то гулкий звук на куруме.  Мышь? Или …
Не сказать, что опасение встретиться с косолапым так уж довлело надо мной, но осознание постоянного его присутствия поблизости, нет-нет, да и кольнёт, заставит оглянуться.

Реальные встречи с ним были сколь редкие, о чём ничуть не жалею, столь и давние: на иремельской стоянке и в верховьях Печоры. Но в каждом уральском походе мы постоянно натыкались на свежие следы Потапыча, будь то замятый малинник, погрызенные «дудки», разорённый муравейник или лепёхи непереваренной рябины.

Но это бы ладно – живёт «хозяин» здесь. Так ведь и ведёт себя он по-хозяйски, напрочь игнорируя наше присутствие. Вот так, скажем, после задушевного вечернего чаепития выйдешь ночью из палатки и – здрасьте вам! Как Танька не раз напутствовала отходящих от лагеря: «Пошёл мальчик в лес пописать, встретил … понятно, кого, – заодно и покакал.» (Люди в белых халатах – они такие … натуроляпы!).

Память услужливо подкинула пару случаев, когда, поутру выбравшись первым из палатки, натыкался на свежие следы Хозяина. Один – в долине Березяка на Южном Урале, другой – в здешних краях, только дальше к северу, за Ушмой.

Ох, «мои мысли – мои скакуны». Прислушался … Нет там никого, ни мышей, ни … вообще, никого нет! Спать, спать! Накрыл лицо ходовой майкой. И сразу накрыло запахом копчёной рыбы. И когда только она успела прокоптиться? Или это от костра достаёт, ветром что ли потянуло из долины? Что-то я совсем запутался …

Долго лежу в полузабытьи. Нет, не уснуть! Открываю глаза, удивлённо таращусь в темноту: ага, всё-таки ночь не такая уж и белая! И ощущаю, что в палатке надымлено, как если бы Лёша курил прямо здесь, причём – судя по запаху – курил мох или, допустим, заячий помёт (как пробовали мужики в Саянах). Но нет, «Пётр Первый» у него ещё не кончился, а он пахнет иначе. И, вообще, о чём это я, чёрт побери?!

Откидываю спальник, сползаю ко входу, где в ногах посвободнее, и можно сесть. Странно, что ребята не реагируют; уж на что Света всегда спит чутко, но сейчас и она сладко посапывает. Прислушиваюсь. Снаружи тихо, ветра нет и костра не слышно.
Но так не бывает: «нет дыма без огня»! Может, травянистая подстилка по периметру кострища тлеет? Надо, пожалуй, вылезти, глянуть и залить, если что …

Тихонько расстёгиваю молнию, высовываю голову в тамбур, и запах гари сразу усиливается. Ф-у-у! Включаю фонарь, натягиваю, не завязывая шнурков, кеды, и, поёживаясь, выбираюсь наружу. Дымно, очень дымно, что ощущаю уже не только носом, но и глазами: в полосе света от фонаря колышется серое марево.

Посветил в сторону костра – огня не видно. Подошёл ближе и оторопело уставился на остывшие головни. Та-а-ак, эт-то не кос-тёр! Пошарил лучом фонаря вокруг кострища – подпалин нет, мох и черничник огнём не тронуты. Где же горит? Вокруг - серая мгла, угадываются лишь близкие деревья, да неясное пятно палатки. Полагаясь на обоняние, верчу головой, шмыгаю носом.

Вышел из-под деревьев на открытое место. Ага, - вот оттуда ощутимо тянет дымом и даже вроде бы тёплым воздухом. Так, – повёл фонарём – палатка слева. Получается, что-то горит ниже нас по склону. Слава богу, это не мы «красного петуха» пустили.

Сказал: «красного», в голове словно что-то щёлкнуло, и тут же увидел где-то далеко впереди и внизу мерцающие красные точки. Много красных точек. Пазл сложился: это лесной пожар! Видимо, я подумал об этом вслух. И громко. Со стороны палатки послышалась возня, тихий говор, потом зажёгся фонарь, и до меня долетел голос Алексея: «Начальник, ты где, чё случилось?»

В ответ на моё: «Тайга горит!» – палатка тревожно загомонила, заходила ходуном, будто там не три человека, а больше. Впрочем, так оно и было: Света, Таня, Лёша и несколько раз помянутая мать – не расслышал, только, чья…

Теперь к ползущему снизу дыму примешивается отчётливый звук горящего леса – шипение, треск и даже гул. Огонь стремительно поднимается по нашему склону.
Что-то мелькнуло над головой. Ещё. Птицы! Справа, траверсом склона над озером пронёсся шум, шелестит осыпающаяся галька. Вот, опять. Похоже, какое-то зверьё спасается бегством. Чувствуя себя оч-чень неуютно, поворачиваюсь с намерением вернуться к палатке.

И тут, совсем рядом - хруст сучьев. Кто-то ломится через «наш» лес, не разбирая дороги.
- Лёшк! Я здесь! – Крикнул, уже понимая, что это не он, что это… КТО это. Ступор…

Из-за кустов выметнулась чёрная копна, и сразу же меня обдало волной тяжёлого смрада. Слышу (!), как зверь резко остановился и, хрипло дыша, замер на мгновенье. Затем последовал короткий утробный рык и …

Сбрасывая паническое оцепенение, я рванулся, и - сразу – свет!
Как безумный, шарю вокруг широко раскрытыми глазами. Сердце колотится в горле. Я - в палатке. Полусижу, навалившись на спящую Свету, которая недовольно что-то забормотала из спальника. И следом, перекрывая её возмущённую отповедь, – мощный Лёшкин всхрап.

Тьфу, ты! В висках стучит: «Это сон, это просто сон!»
Сон-то сон, но дымом всё равно воняет.

Приходя в себя, тихонько перемещаюсь в ноги спящим. Расстёгиваю молнию и – дежавю! – запах гари усиливается.
Путаясь в своих сно-явственных ощущениях и в шнурках кедов, выбираюсь наружу.

Первым делом – взгляд на кострище. Вздох облегчения: над рассыпавшимися головёшками курится дымок. Ф-ух, пригрезится же такое!

Запахнул плотнее штормовку и, мурлыкая строчку старой туристской песни: «Такое не увидишь, а значит, не приснится…», подхожу к костру и … столбенею.

На мокрой земле, где Света вчера плеснула чаем, бугрится чёткий отпечаток огромной когтистой лапы. Од-на-ко …