Патент Остапа Бендера Глава 6

Когда Петька пошел в школу, мы уже обжились в новой квартире.
Бабушка привыкла к тому, что рядом нет шумного и пыльного Щелковского шоссе, что окна во двор и во дворе тихо.
Даже про Тольку бабушка больше не вспоминала.
Ее радовала своя комната, где было просторней, чем в прежнем доме и то, что с ней спал  Петька, вовсе не тяготило ее.
«Кем будет Петенька, когда подрастет? - вопрошала она иногда, когда мы оставались с ней вдвоем, - Вот бы одним глазком увидеть перед смертью!»
«Да, что ты, бабуль! - отвечала я уверенно, - теперь-то, что не жить? Увидим, конечно! Вместе и порадуемся!»
Загранпаспорт был готов и в конце лета мы собирались с Борисом Арнольдовичем в гости к его сыну, в Калифорнию.
Меня немного страшила эта встреча, я нервничала.
Куда удобней   мне было бы  поехать в Сан- Диего в свадебное путешествие после свадьбы!
Но Борис Арнольдович хотел сперва познакомить меня с сыном, а потом уж затевать свадьбу.
В том, что свадьбе быть, я нисколько не сомневалась, женское чутье мое было беспроигрышным, воспитанное в суровых буднях скудной юности.
А вот, понравлюсь ли я его сыну-микробиологу, как нравлюсь отцу-пианисту, это вопрос, здесь я не уверена…
После того, как я стала владелицей отдельной квартиры, мой аккомпаниатор был встревожен тем, что я не захочу связывать себя обязательствами верности и прилагал все усилия к тому, чтобы нам быть вместе.
Я чувствовала это тревожное настроение и мне приятно было подогревать его.
«Ва-банк, значит, ва-банк!»-думала я, поднимаясь на эстрадку нашего ресторанного зала и глядя в спину аккомпаниатора.

Как -то после работы, отвезя Бориса Арнольдовича домой и припарковав  «Опель» в своем дворе, я встретила Валеру.
Было около полуночи.
Валера сидел на металлической оградке газона у подъезда и я, подходя, сперва испугалась, не узнав его в потемках, - в пустом дворе, в темноте, мне совсем не улыбалось встретить кого-то, когда у меня на пальце кольцо с бриллиантом и сумка в руках с приличными деньгами.
Еще больше я перепугалась, когда сидящий встал и направился прямиком ко мне.
«Люд, это я, Валера. Чего ты испугалась? - сказал он. - Вот, сижу, жду тебя…»
- Испугаешься тут! Фонарь - то не горит. И, потом…Ты так внезапно… Случилось что?
- Ничего. Соскучился.
- Фу ты! Сердце сейчас выпрыгнет! Напугал! Ну, разве так можно среди ночи!
- Я не хотел, прости. Днем тебя дома не бывает.
- А телефон на что? Или на пейджер написал бы…
- Да что - пейджер? Я увидеть тебя хотел.
Я беспомощно оглянулась. Звать Валеру в квартиру, где бабушка ждет, не ложится, мне было неловко.
Валера помолчал и сказал: «Ладно. Поздно уже. Иди, отдыхай…Я позвоню.»
- Давай, я тебя доброшу до метро?
- Не трудись, я доберусь.
-Валер, ну вот, ты обиделся! Я, правда, не знала, что ты меня поджидал! А то бы раньше освободилась, не к ночи…
- Все в порядке, я не обиделся вовсе. С чего ты взяла?
- Нет, ты обижен, я же вижу!
- Люда, вовсе нет!
- Тогда обними меня покрепче и до завтра! Я высплюсь и позвоню тебе в первой половине дня. Сходим куда - нибудь, да?
-Да. До завтра.

Позвонить Валере я так и не собралась.
С утра ко мне со звонком прорвался  Шушкевич, которому мой телефон дали в квартире на Щелковском шоссе.
Он долго удивлялся моим переменам и, когда пришел в себя, предложил посмотреть шубку из норки, которая, как он уверял на другом конце провода, мне идеально подойдет.
Я заехала за Борисом Арнольдовичем и попросила его поехать со мной, чтобы  посмотреть предложенную шубу.
Мне хотелось продемонстрировать Шушкевичу мои метаморфозы в полном объеме.
 Пусть знает, что я уж давно не девочка, поющая в «Гвоздике».
 Собственно, Шушкевич - то,  как раз, и знал, но пусть полюбуется на свою протеже.
Веня прямо - таки вылупил глаза, увидя на пороге нас двоих. Чуть ли не с поклоном пригласил заходить.
Шуба оказалась и впрямь по мне. Одев ее, я уж не захотела с ней расстаться. Вопросительно глянула на Бориса Арнольдовича: «Ну, как? Что  скажете? Ничего?»
«Потрясающе, Людочка! - ответил старик, восхищенно разглядывая меня. -Мы берем!»
Приблизил губы к моему уху и шепнул: « Это мой свадебный подарок!»
Я оторопела. Веня, кажется, тоже удивился, быстро сообразив своим еврейским умом, в чем тут дело.
«Я сейчас кофейку дорогим гостям,- сказал он, когда нюансы с шубой были обговорены. - Отлучусь на минуточку, не скучайте.»
И снова у него мягко шуршал кассетник, на этот раз с голосом Уитни Хьюстон и пахло сухими цветами.
С той лишь разницей, что теперь все это не казалось мне недосягаемой роскошью.
Когда Веня внес в комнату поднос с кофейными чашками и свой неизменный коньячок, взгляд его красноречиво говорил: «Да…Всех обошла, шельма! Кто бы мог подумать?»
«А вы, дядя Боря, в этом году в Калифорнию - то полетите?» - спросил вкрадчиво Веня, не подозревая, что я и тут не в аутсайдерах.
«Да, - церемонно, как все пожилые люди, ответил Борис Арнольдович. - Вот, Людочку везу с семьей знакомить.»
Веня поперхнулся коньяком. Его разом  перекосило.
«Как, уже? А не рановато, дядюшка? - спросил он фамильярно. - Не так давно жену схоронили!»
«Ничего, Венюшка, бог простит! - сказал Борис Арнольдович дипломатично. - Я старый человек, мне долго ждать некогда. Да и второй год моего вдовства пошел, если ты запамятовал…Я очень благодарен Людочке - она мне горевать - то не давала. А трудно было, ой, вспомнить страшно…Вы-то все где были?  Никого ведь рядом!»
«Ах, даже так? - наконец, сообразил в чем дело Шушкевич. - Что ж, поздравить можно молодых? Вас, дядя Боря, в особенности! Совет да любовь пожелать вам? Авось, с новой - то женой еще сорок лет проживете!»
«А я, что же, планы твои нарушил, что сам жизнью своей распорядился?» - спросил с улыбкой Борис Арнольдович растерянного Веню.
«Боже упаси! - возразил обиженно Веня. - Неожиданно просто! Кто бы мог подумать?»
«Сам я подумал, Венюшка, мое это дело. Так что, немного погодя, и поздравишь. Вот, вернемся в сентябре -тогда можно будет…А про сорок лет напоминать мне не надо -это, почитай, вся жизнь! И захочешь забыть - не забудешь.» - сказал сентиментальный  жених.
Я молча посмеивалась, мне ни к чему было встревать в разговор двух родственников.
Очевидно,  у Вени были свои материальные притязания на часть теткиного наследства, а тут появляется бойкая русская бабенка с мертвой хваткой - и все летит к черту!
И что самое обидное для бывшего владельца шубы - своими руками свел дядюшку с этой змеей, вот же невезение! Просчитался малость.  Бывает…

Вернулись мы на Ордынку уже к вечеру, а про обещанный звонок Валере я вспомнила только к ночи.
Поэтому на следующее утро написала ему на пейджер. Ответа не было. Я позвонила на домашний телефон.
Подошла неприветливая женщина. «Сестра, наверное…» - подумала я.
- Попросите к телефону Валерия!
- Его нет дома.
- А…когда он бывает? Когда можно позвонить?
- Он мне не докладывает, когда бывает.
-Вы чрезвычайно любезны. Большое спасибо!

Конец августа мы провели в Калифорнии. Впечатлений было столько, что они не вмещались в моей голове, в моей груди, внутри меня; они рвались наружу и я все время  от волнения напевала тихонько, потому что это помогало мне справиться с обилием увиденного.
Незабываемое впечатление произвел и сам город, и необыкновенной красоты пляжи, и горы Сан - Исидро, и близость экзотической Мексики с ее музыкой и традициями, и Ла Хойя - побережье, где у кромки воды живой грудой теснятся  уморительные морские котики, топчутся утки и шустрят бурундучки, хватая печенье из рук ротозеев-туристов…
А побывав в парке «Бальбоа» и Леголэнде, я просто ахнула: надо было  срочно оформлять Петьке паспорт и через год везти его сюда, к этим чудесам!
Добродушный и улыбающийся все дни  от свалившегося на него молодого счастья в виде меня, Борис Арнольдович был на все согласен.
Мы с ним строили планы на год вперед и знали, что осенью нас ждет свадьба.
К слову сказать, сын и невестка Бориса Арнольдовича встретили меня со сдержанной вежливостью. А на большее я не могла рассчитывать.
Обе недели ко мне исподволь приглядывались, понимая, что изменить уже ничего нельзя и придется привыкать к тому, что есть.
И когда отец объявил про свадьбу осенью, сын с натянутой улыбкой мягко сказал, что на свадьбе быть не смогут- работа…
Что, рады, конечно за него  и поздравляют…Но в Москву лететь нет никакой возможности.
Старший внук Бориса Арнольдовича, студент колледжа, смотрел на меня с явным интересом, отнюдь не родственным и, как все русские американцы, был развязен и дерзок - местный менталитет уже плотно проник в его молодое сознание.
Эта настороженность от старшего поколения и двусмысленные взгляды младших не мешали мне наслаждаться колоссальным удовольствием от путешествия за океан.
Мне, девочке, выросшей на окраине Москвы в коммуналке, и не снилось когда - то такое перевоплощение.
А теперь я была полностью уверена, что только моими усилиями все это достигнуто. 
Шушкевич же пусть помалкивает со своей слащавой благотворительностью и мелкоспекулятивными тряпочными интересами в жизни. Каждому свое, вот так-то.
Во время обратного перелета в Москву мы сидели, плотно прижавшись друг к другу и, как воркующие голубки, обсуждали подробности нашего путешествия и будущего совместного бытия, которое вырисовывалось все ярче и конкретнее.

Я, непривычная к смене времени, плохо чувствовала себя по возвращении домой.
Но это не помешало поехать к подруге Маринке и вручить ей  подарок -  привезенный из Калифорнии мобильный телефон, в благодарность за сидение с Петькой.
Хотя, бездетной Маринке возня с ним была только в удовольствие.
Бабушка глядела на меня слезящимися  глазами и повторяла: «Слава богу, слава богу, вернулись…»
Расписались мы с моим аккомпаниатором ближе к зиме и из ЗАГСа  я вышла в новой шубе - своем свадебном подарке.
За праздничным  столом только и разговоров было, что  о поездке через год в Калифорнию, об оформлении документов для Петьки, о том, что можно летом показать сольную программу в одном из клубов Сан-Диего. Она была готова и с осени мы исполняли ее в «России».

Но не сложилось: внезапно умерла бабушка.
После похорон на семейном совете решено было квартиру на Калитниковке на год сдать, а Петьку определить в кадетский корпус.
Я пребывала в горестном недоумении - после переезда в отдельную квартиру бабушка не жаловалась на плохое самочувствие и, вообще ее не покидало хорошее настроение. И вдруг - на тебе!
Мне сильно не хватало бабушки.
Я понимала, что при жизни она была моим оберегом, жила для меня, думала только обо мне, молилась, как умела, о моем благополучии.
Теперь, лишившись ее, я ощутила сиротство в полной мере.
Бабушкину заботу  нельзя было заменить умильным вниманием и благоговением немолодого человека - моего аккомпаниатора, а теперь по совместительству и мужа.
Я стала раздражительной  и замкнулась. Меня стала тяготить  работа.
Петь после проводов близкого человека было нереально трудно. Тяжко улыбаться, кокетничать со слушателями  и любителями ресторанной музыки, когда ты знаешь, что нет больше существа, ожидающего твоего ежедневного прихода и дающего понять, что ты - свет в окне.
Петька жил своей пацанской  незамороченной жизнью и, казалось, вовсе не нуждался во мне так, как нуждалась бабушка…
Она, родненькая, даже не во мне нуждалась, не в моем обязательном присутствии, а в твердой уверенности, что со мной - полный порядок. Теперь ее не было рядом…

К лету я поменяла «Опель» на «Ауди» вызывающе красного цвета.
 Новый автомобиль  стоял в ордынском дворике и его лаковые бока все обходили стороной -  досадных мелочей с ним не происходило: его никому не приходило в голову поцарапать или проколоть колесо, так он был устращающе - дерзок.
Когда я забирала Петьку на выходной и он впервые влез в салон «Ауди», он сказал, нет, не сказал, а выдохнул:  «Ух ты-ы-ы! Ма-ам, какой он классный! Просто супер!»
Я тосковала. По бабушке. По бывшему району. По «Гвоздике». Да-да, по «Гвоздике» тоже!
И не понимала, почему теперь, когда у меня есть многое из моих прежних мечтаний и многое, чего нет и не может быть у других, я томлюсь и не нахожу себе места.
Наверно, это было ни что иное,  как прощанье с молодостью.
И вступление в следующий период жизни, в котором много работы и нагрузки и меньше звонкой, часто беспредметной радости.

Последующий, совместно прожитый с Борисом Арнольдовичем десяток лет пролетел, как скоростной экспресс - глазом моргнуть не успела…
«Людочка, что ты маешься, милая? Чего тебе хочется?- заискивая, заглядывал мне в глаза Борис Арнольдович.- Поедем, посидим у Пушкина?»
Я нехотя соглашалась;  мы ехали, оставляя «Ауди» вблизи Патриарших прудов и  под руку шли к Пушкинскому скверу. Только теперь я не испытывала тех вдохновенных чувств, как когда - то. И не болтала обо всем, а больше помалкивала.
Присаживались на скамейку, мой спутник отдыхал, а я с досадой смотрела на так еще недавно любимые мной сумерки.
Потом, по сложившейся между нами традиции, доходили до Елисеевского. Он был уже не тот, что раньше, да и много появилось магазинов, в которых разве, что птичьего молока не предлагалось.
А после одного эпизода  на Тверской, я вообще перестала туда наезжать.

 Мы сидели на скамейке и ежились от апрельского сырого ветра.
Я поправила кашне на шее у мужа. Он благодарно взял меня за руку.
«Какая у вас заботливая дочь! - услышали мы в свой адрес, обернулись на голос…
Перед нами стояла фриковатая пенсионерка с вытравленными добела волосами, густо наведенными бровями и докрасна нарумяненными щеками. Ни дать, ни взять, Марфушенька - Душенька в исполнении Чуриковой. Только на полвека постарше…
В ее умильно сложенных ручках, спрятанных в сетчатые перчатки, болтался ридикюль и надушенный носовой платок. От которого несло запахом  духов из позапрошлого века.
«Я говорю, дочь у вас заботливая, сударь! - повторила она, глядя на Бориса Арнольдовича , как лиса на колобка.- Прямо, сестра милосердия! За такой, как за каменной стеной!»
«Чудесный комплимент, - сказал мой спутник с поклоном. -  Вдвойне приятно слышать, если знать, что это - моя жена!»
Старуха перекосилась и уставилась на меня, проглотив улыбку.
Я смотрела мимо. У меня не было желания разговаривать с кем-либо. Со старухами тем более.
«Какой конфуз!» - пророкотала пенсионерка и заколыхалась искать более отзывчивых  собеседников.
Я вздохнула, решительно поднялась с лавки, подождала, пока поднимется мой спутник и мы молча пошли к машине.

Конвертики по субботам из рук Бориса Арнольдовича я теперь не получала.
Я знала, что  все средства, которыми располагал мой муж, были для меня в доступе и их не нужно было вкладывать в конвертик.
А средства были  приличные:  Борис Арнольдович кроме зарплаты, халтуры и пенсии, имел еще ежемесячную надбавку за звание заслуженного работника культуры, которую получал со времен работы в легендарном джаз - оркестре Александра Цфасмана.
Это уже напоминало тарелочку с голубой каемочкой.
Тарелочка была гонораром за роль идеальной жены.
Претензий в свой адрес я не слышала никогда.
Единственным  моим капризом в семейной жизни было нежелание входить в мемориальную спальню с распятием в головах.
Ночевать я предпочитала на диване в кабинете.
Борису Арнольдовичу ( а чаще я называла   мужа именно так) приходилось мириться с этим моим чудачеством.

В конце весны я вспомнила про Валеру. Набрала номер домашнего телефона. Тягучие гудки втыкались в барабанную перепонку. Я терпеливо ждала, зная, что Валере долго добираться до телефона. Дома, похоже,  никого не было.
Вечером я, улучив момент, снова набрала номер Валеры. И снова шли гудки без ответа.
«Что такое? -думала я  в недоумении. - Куда все девались? Где сестрица, которая отвечает, пусть невежливо, но, хотя бы, конкретно?»
На следующее утро я опять настойчиво набрала номер Валеры. Трубка снова мычала  длинными гудками. Я ждала. И тут трубку сняли.
«Ало!» - сказал Валера хриплым со сна голосом.
« Привет , соня! - сказала я обрадованно. - Как всегда, дрыхнешь?»
- Что? Это кто? Не понял? Люда, ты, что ли?
- Я! А кто же может ждать целую вечность, пока ты проснешься и доберешься до телефона!? Не понял он, видите ли!
- Я, правда, спал…Думал, что звонок мне снится.
- Чего ж так?
- Лег поздно. Под утро уже.
- Над уроками сидел? Зубрил высшую математику?
- Не совсем.  Вечером жену в роддом отвез. Ну и ждал там, пока все кончится…
- Ух ты, во-он что! Ничего себе, новости! Ну, и как оно? Кончилось?
- Да, родила. А я уже под утро домой вернулся, решил хоть пару часов поспать перед работой.
- Ну, извини, что разбудила! Не знала про твои перемены.
- Ничего! Все равно, уже вставать пора!
-А… где сестра? Племянник?
- Так, все! Съехали в свою квартиру. Уже полгода.
- Значит, постарались родители?  Купили дочурке квартиру?
- Да, твоя правда, постарались.
- А муж?
- Что, муж?
- Ну, ее муж? Который был в бегах?
- Ты знаешь, смешно, но он вернулся…Теперь они опять вместе!
- Ух, ты! Вот  какой народ мужики! Было трудно - свалил в поисках лучшей доли; появилось отдельное жилье - прибежал, как миленький!
- Ну, это ты не обобщай…Это как-то обидно от тебя слышать!
- А родители что ж?
- Родители все еще там, в Академгородке.
- Продолжают пахать, значит? Теперь тебе зарабатывают?
- Зачем же мне? Я сам работаю, нам хватает.
- А учеба?
- А я совмещаю.
- Ну, молоде-ец! Я смотрю, из тебя получился с годами  отличный совместитель!
- Люд, ты про что? Похоже, ты не в духе? У тебя что-то случилось?
- Ни-че-го! Все прекрасно и замечательно! Лучше просто не бывает!
- В таком случае, очень за тебя рад! Правда, рад!
- А я -то как рада! Кто у тебя родился?
- Дочка. Дашенька.
В это время в трубку вклинилась властная  мелодия.
Валера засуетился, скороговоркой сказал: « Люда, прости! Мне надо по мобильному ответить срочно! Жена из роддома звонит! Давай, созвонимся попозже?»
Я молча повесила трубку. Стояла, смотрела в окно, где за прозрачной занавеской празднично алел в колодце двора  гордец «Ауди».
«Людочка? - беспомощно воззвал из спальни Борис Арнольдович, - Ты не видела мои капли? Запропастились куда-то…»
Я оглянулась на кухонный стол, нашла на столе пузырек с каплями, взяла его в руки. Меня душили обида и гнев.
Я до боли сжала пузырек в пальцах, размахнулась и швырнула его в проем коридора.
Пузырек разлетелся, словно разорвавшаяся граната, брызнул фонтаном стекла по углам.
Этот взрыв вернул меня к действительности. В коридоре резко запахло разлитыми каплями.
Из комнаты неслышно  пришел Борис Арнольдович, увидел, что я сижу на корточках и собираю в ладонь осколки.
«Что ты? Что ты, милая? Что у тебя случилось?» - спросил он дребезжащим от испуга голосом.
«Ничего. Я несла тебе капли…- ответила я, глотая слезы.-  Пузырек из рук выскользнул. Не знаю, как это получилось! Ты сейчас уйди, пожалуйста. Не дай бог, на стекло наступишь. Я приберу.»

Ночью мне приснилась бабушка.
Вот она подошла ко мне, спящей. Обняла крепко и прошептала мне в ухо: «Как ты, деточка? Все ли в порядке?»
 Пока я соображала, что же я могу ей ответить, она отошла к двери, открыла ее широко и, уходя, оглянулась через плечо: «Не забывай тех, кто тебя всегда любил, Людочка. Грех про них забывать.»
 В руках у бабушки был футляр с пишущей машинкой. Она ушла со своим футляром, а я осталась…

У меня долго не шел из головы этот сон.  И кого это, интересно, я забыла?
Валеру, что присягал мне  в любви до гроба? А потом банально поместил свою икону, которой молился, в темный шкаф и запер его на замок?
Тольку? Это была ошибка молодости! У кого их не было? За ошибки, слава богу, у нас еще не ввели уголовную ответственность! А то, по мнению бабушки, я была бы, пожалуй, рецидивисткой!
Моего обожаемого супруга Бориса Арнольдовича?
За брак с ним я расплатилась своей молодостью - самой дорогой ценой, несопоставимой с кольцами и шубами.
Только  здесь, господа хорошие, был симбиоз чистейшей воды!
За открытые передо мной перспективы творческой работы, за богатые подарки и отсутствие нужды, я платила кротостью и смирением, чего мне, бунтарке, никогда не было свойственно!
Я платила своей молодой энергией, голосом, грацией  тела, а мой предприимчивый  ум венчал наш  союз -  семейный и профессиональный.
 В конце концов, внимание, которое уделялось мужу, я могла бы подарить сыну! Но осознать это можно было лишь спустя приличное количество времени…

Квартира на Калитниковке теперь сдавалась постоянно.
Петька на выходные, после своей кадетки, ехал чаще к Маринке, нежели на Ордынку. И, кажется, это устраивало всех.

За годы супружества я изъездила с супругом всю Калифорнию, мы давали музыкальные вечера в «Conos Caf;», где владельцами были русские  супруги - арендаторы, друзья  Бориса Арнольдовича.
Для Петьки был присмотрен солидный « Citruscollege»в Лос- Анджелесе, в который  он направился  с  наступлением шестнадцати лет.
Жизнь вертела меня и я с удовольствием погружалась в ее неспокойные волны - это была моя стихия.
Останавливалась жизнь только тогда, когда мы возвращались в нашу ордынскую квартиру.
Там стояла вязкая тишина, лишь на пару часов в день нарушаемая музыкальными упражнениями моего мужа - аккомпаниатора. Это было неизменным ритуалом, чтобы держать форму.
Свою форму, телесную и духовную, я поддерживала в фитнес - клубе на занятиях с персональным тренером.
 По совместительству, персональный тренер был моим возлюбленным. Немного он напоминал моего Трубадура - плечами и непосредственностью манер.
Видимо, это двадцатитрехлетнее дитя природы было уверено, что мощные плечи и белозубая улыбка - это пропуск в райские кущи.
Только расслабляться, пускаясь по воле волн своих чувств, я себе уже не позволяла. Это было просто приятной игрой.

Накануне моего сорокалетия в гости к деду приехал американский внук.
Я с удивлением смотрела на дылду с рыжей щетиной и сорок пятым размером ботинок и  вспоминала нашу первую встречу, когда развязный мальчишка, постоянно жующий жвачку, нахально, с вызовом смотрел на меня в родительском доме.
Воображаю, какими эпитетами награждали меня заглазно в семье моего супруга! Иначе, откуда бы взяться этим дерзким взглядам?

Надо сказать, что за эти годы сын с невесткой никогда не наезжали в Москву, на Ордынку.
Видать, связи с родиной были делом не столь существенным, как стабильный заработок в валюте на побережье Тихого океана.
Внучок же, напрочь позабывший  город  своего рождения  и подвизавшийся на должности пиротехника в Голливуде, вдруг вспомнил про дряхлеющего деда и испытал жгучую потребность его навестить. Возможно, по совету родителей…
В гости  по столь радостному поводу был зван и родственник со стороны покойной бабушки - Шушкевич.
Кстати, его я не видела несколько лет. Теперь я не нуждалась в вещах, приобретенных у Вени.
Весь вечер я гастрономически ублажала трех мужиков, так как, отдых в ресторане у меня намертво ассоциировался с рабочими моментами; праздновали встречу дома.
Разговоры были самые разные. Но я предпочитала в них не участвовать, возилась в кухне, изредка присоединяясь к пирующим.
Расслабленный, дышащий коньячными испарениями, Веня приплелся в кухню и, скрестив пухлые ручки на пузе, стал пенять мне на мою деловитую отстраненность.
-Совсем исчезла с горизонта, Милка! Забрезговала старым товарищем, загордилась? Ай-яй, некрасиво!
- Не говори ерунды, Веня! Возраст уже не тот, чтоб каждую неделю пересекаться. И новостей не так уж много, чтоб о них докладывать. Ты ж не рвешься  хвалиться своими успехами!? А мне и подавно не пристало, ты все про меня и так знаешь!
- Ай-вай, Милка!  Какие ж у меня успехи? Откуда бы им взяться?
- Да не ной ты, Веня, что за манера плакаться?  Уж пятый десяток разменял, а все  с прибаутками! Ты еще в училище нас всех имел за червонец!
- Да ты чего злая такая, мать? Вроде, живешь, как у Христа за пазухой! Всего тебе хватает! Вон, про возраст вспомнила! Это ж надо! Кого это я, интересно, имел? Это от меня всем вам чего-то нужно было! Тебе в первую очередь! Теперь ты разбогатела, нос задрала, забыла прежнюю дружбу! Ой, некрасиво!
-Ты морали мне пришел читать? Напрасно! Я все помню, за все тебе большущее мерси! Только имей в виду, если тебе проценты за добрые дела понадобились, это через суд! Благотворительность не про меня, учти!
-Что ты, что ты? О чем ты говоришь -то? Проценты какие-то выдумала…
- То-то я гляжу, Веня, моя жизнь тебе покоя не дает!  Давай не будем тянуть эту канитель, голова у меня болит!
-Хочешь совет? Заведи любовника, Милка, какого - нибудь бугая поздоровее! Поплечистей…Глядишь, и характер станет помягче, да и болеть ничего не будет! Старый-то муж - неважное лекарство от мигрени!
Я развернулась от духовки, где дозревал пирог с яблоками и запустила Вене в харю кухонным полотенцем. Веня поймал его, гаденько захихикал и умелся в комнату, оставив полотенце на спинке стула.
Пожалуй, задеть больнее было невозможно!
 Интересно, про бугая поплечистей - это откуда он узнал? Или так, просто брякнул?

В гостиную я больше не  пошла.
Когда на кухню заглянул мой супруг и спросил: «Ты что, душенька, к нам не идешь? Устала от нас?»,  я кивнула и сказала, что очень болит голова. Это было правдой.
«Так, оставь все, как есть, завтра уберем…- погладил меня по плечу Борис Арнольдович.- Веню через полчасика выпроводим - и отдыхать можно.»
Когда  Веня, наконец, отбыл, волоча под мышкой какую -то старую рухлядь из семейных закромов тетушки, за полночь наступил блаженный покой.
 Я долго стояла у окна, глядя, как под фонарем алеет мой конь «Ауди».
Апрель высушил лужи и мятежный ветер возил ветками по оконному стеклу. Через неделю мне исполнялось сорок.
Я легла на свой диван и долго не могла уснуть.
А когда забылась сном, меня разбудил скрип двери. Спросонья я не сразу поняла, кто пожаловал по мою душу. Вернее, по мою плоть…
Я широко раскрыла глаза в темноте. Калифорнийский детина присел на краешек дивана и положил руку мне на бедро.
«Чшш…- сказал он шепотом. - Не шуми, ладно? Я ненадолго…С неофициальным визитом…»
Он с силой пресек мое стремительное движение вскочить немедля с дивана и сунулся мне в лицо небритой мордой.
Я забилась в его руках и услышала треск моей рвущейся сорочки.
Распаленная морда кисло дышала  выпитым с вечера вином.
«Пошел вон!» - выдохнула я, пытаясь отвернуть лицо.
Но верзила  крепко держал мой затылок одной рукой, второй пытаясь завернуть мой подол и прижимая меня бедром к диванной спинке.
Вероятно, такое чувство испытывают бабочки, когда их прокалывают булавкой для гербария. Я была не согласна стать гербарием.
Возня в темноте превратилась в борьбу не на жизнь, а насмерть.
«Да тихо ты… - шипел заморский гость. - Чего ты, как целка?»
«А ты, сволочь, еще не все русские слова забыл? Браво!» - выдохнула я, боясь разбудить Бориса Арнольдовича и сопротивляясь, как дикая кошка.
«А ты, шансонеточка, только за деньги даешь? - притиснувшись к моему уху пропыхтел внучок. -Так у меня баксы есть, не бойся, не обижу, если надо, заплачу!»
«Ах ты, сучонок! Ты заплатишь не здесь и не мне! Мало стало телок в Голливуде? - я вонзила ногти в щеку насильнику и по увязшим в ней  своим пальцам поняла, что поранила его в кровь. - Сию же секунду убирайся вон! Сопли вытри! Засунь свою мерзкую похоть под юбку статуе свободы!»
«Ах ты, дрянь! - свистящий шепот вонзался мне в ухо. - Окрутила старичка, опутала заботой! Да он смолоду во всех кабаках переиграл! И чтоб ты знала: в каждом у него были бабы, всегда бабы, много баб, навалом! А ты явилась на все готовенькое в нужный момент, сразу после бабкиной смерти - в хорошую квартирку... Пироги ему печешь, пульс считаешь, сестра милосердия, твою мать! Забыла, где твое место? И кто тебе все это дал? Сама на диванчике спишь, а добро чужое караулишь!»
Этого ему не стоило говорить. Я поняла, кто сподвиг его на ночную вылазку проверить слабые места дедовой супруги.
Силы мои удвоились (спасибо спортзалу!). 
Я вцепилась зубами противнику в плечо -  в лицо не отважилась, зная, что потом будет не поправить.
«Сука, черт, больно! Пусти, что делаешь!» - заорал в полный голос  насильник и влепил мне тяжелую пощечину, от которой в ушах поплыл звон.
«Сейчас потеряю сознание…» - появилась неясная мысль.
Сознание не ушло - на грани его возникла яркая вспышка.
Не вдруг я поняла, что в кабинете зажегся свет и на пороге стоит Борис Арнольдович.
Картина, которую он застал, для его моргающих спросонья испуганных старческих глаз была ужасна: я на полу, прижатая мощным коленом сверху.
На мне изорванная сорочка в пятнах крови - сразу было не понять, чья это кровь. Подушка валялась на паркете, простыня и одеяло сбились в ком и в нем увязла нога моего мучителя.
«Что? Что? Что здесь…происходит? - петушиным каким - то голосом, пресекающимся от волнения, вскрикнул Борис Арнольдович. -  Извольте объяснить! Откуда здесь кровь?»
«Твоя обожаемая супруга изуродовала меня, полюбуйся! Нет, ты полюбуйся, дед! А мне в кабинете всего лишь нужна была таблетка анальгина!» - выкрикнул обезумевший на свету от вида собственной крови любитель случайного секса.
Кажется, Борис Арнольдович все понял сам и причем, понял верно.
«Уйди отсюда, Кирилл! - велел он. - Как ты мог? Как ты смел, мерзавец? Чтоб завтра духу твоего не было в моем доме! Внук, называется!»
«Подумаешь, недотрога! - пробурчал поцарапанный  внучок, размазывая кровь на морде. - Тоже мне, семейная идиллия!  Где ты ее откопал, дед, в каком борделе? Она же хищница - посмотри, что она со мной сделала! А что тебя ожидает - сам догадайся! Хочешь умереть не своей смертью?»
Пользуясь присутствием мужа, я вернула сластолюбцу звонкую пощечину.
Борис Арнольдович схватился  за сердце. Все мы втроем тяжело дышали.
У меня фонтаном лились слезы - унижение было слишком сильным.
Я попыталась выпростаться из скрученного клубка постельного белья и поспешно набросила халат.
«Ты оскорбил мой дом, мои чувства и мою…жену, - утробно  выговорил   Борис Арнольдович. - Ты огорчил меня, а я так тебя любил... Ты должен извиниться. Иначе ты не внук мне! Ты, давай уходи! Так осрамить на весь дом среди ночи!»
Губы моего супруга посинели, задрожали…Он хватал ртом воздух.
«Куда? Куда уходи? Я дома, вообще -то!» - дерзко изрек сидящий на полу пиротехник, не помышляя об извинениях.
« Твой дом - Голливуд, штат Калифорния, клоун несчастный! К дядюшке своему Вениамину уходи!  Вы - достойная  пара! Оба - уроды!.» - сказала я сквозь слезы и, не желая думать о последствиях, повлиять на которые уже не могла, ушла в ванную.

Когда я вышла из ванной,  сумев унять свою дрожь и кое - как приведя себя в порядок, гостя из Америки  в квартире не было.
В кабинете по-прежнему ярко горел свет, безжалостно освещая разруху. Постель валялась на полу.
 А на кабинетном диване в уголке сидел Борис Арнольдович.
Увидев меня, он вытянул навстречу мне руку и попытался привстать. У него не получалось: губы беззвучно шевелились, веки дергались.
Я вызвала неотложку.
Врачи констатировали обширный инфаркт.(Продолжение следует)