Память воды

Принципиально метеорологическое оборудование мало чем отличалось от всего того, с чем я обычно имел дело. Тем не менее, перед командировкой на метеостанцию, где мне предстояло устанавливать и настраивать новые приборы, была созвана специальная техническая комиссия, собираемая не только для проформы, но и для того, чтобы я в своей работе не допускал ошибок и успешно завершил намеченную реновацию. Хотя я и без всякой комиссии обдумывал каждое запланированное действие, и если с запуском лидаров и георадаров никаких особенных проблем я не предвидел, то с размещением термометрических кос у меня могли возникнуть определённые сложности.
Сопровождать груз мне не требовалось – всё необходимое было назначено принять в Архангельске, и с полученным оборудованием и приборами уже последовать к объекту на вертолёте.
А местечко, где располагалась метеостанция, было, действительно, интересное. По берегам, изрезанным фьордами, я наблюдал разве что одиноко стоящие маяки, и лишь в редких случаях среди унылого плоскогорья мне удавалось заметить несколько небольших строений, которые, судя по всему, были давно покинуты прежними обитателями и ныне пребывали в окончательном запустении.
Метеоролог, с которым мне предстояло работать, оказался молодым парнем, недавним выпускником нашего питерского вуза, отбывающим здесь свою первую самостоятельную рабочую смену.
Его напарник помог нам с разгрузкой и оставил нас с Анатолием вдвоём, убыв обратным рейсом вертолёта в отпуск на материк.
Честно говоря, я давно мечтал о такой командировке. Метеостанция находилась на значительном удалении не только от больших городов, но и даже от небольших селений и можно было смело утверждать, что в радиусе трёхсот километров отсюда едва ли можно будет отыскать более двадцати человек, среди которых смотрителей маяков наверняка окажется более половины.
Маяк здесь тоже имелся, правда, работал он без смотрителя, в автоматическом режиме на радиоизотопном термоэлектрическом генераторе. На его автоматике мне ещё предстояло провести регламентные работы, но это задание я решил выполнить уже после того, как мы с Анатолием полностью переоборудуем его метеостанцию. А прежде мне хотелось познакомиться с местной природой, тем более что в высоких широтах я оказался впервые.
Стоял ясный полярный день, и солнце над землёй ходило по кругу. Узнать, сколько сейчас времени было несложно, для этого нужно было просто приметить, где сейчас находится солнце. Заполярный пейзаж, лишённый деревьев и привычных для меня лесистых гор, выглядел инопланетным, во всяком случае, подобный ландшафт я подчас представлял в своём воображении, когда читал фантастические рассказы о покорении далёких галактик: вокруг были только скалы и непроходимые курумы со следами лишайников и разноцветных мхов. На картах это место было отмечено как арктическая пустыня, однако, вода, казалось, здесь существовала повсюду: там, где кончалось море, начинались безымянные озёра и ледниковые реки, бесчисленные ручейки путались у меня под ногами и размывали мои следы, точно были недовольны присутствием в этих краях постороннего человека.
– Знаешь, а это самое интересное место на всём побережье, – сказал мне Анатолий, когда мы остановились возле здешнего маяка.
– Ну и чем же оно замечательно? – спросил я, совершенно не рассчитывая услышать что-либо любопытное.
– Понимаешь… Не знаю как тебе это сказать… Здесь происходят просто необъяснимые вещи.
– Вздор. У маяков издревле дурная репутация, равно как у ветряных мельниц и старых мостов. Но это всё досужие фантазии, человеку присуще нести всякую околесину, а ещё больше свойственно верить в собственные и чужие придумки.
Анатолий подошёл к краю обрыва и указал мне на белёсую дымку, поднимающуюся над водой.
– Видишь, сегодня тоже там, внизу, собираются водяные облака. Так что можно будет сегодня обойтись без предисловий.
– Чушь какая. Водяные облака? И я слышу это от метеоролога?
– Пойдём, поднимемся наверх, оттуда всё представится яснее и слышимость там тоже намного лучше.
Железная винтовая лестница маяка сохранилась неплохо и ни в одном месте не была отмечена пятнами ржавчины. Очевидно, её периодически подкрашивали, отчего на ней можно было заметить многочисленные красочные слои, от яркого жёлтого до глубокого синего. А вот стёкла на окнах наличествовали не везде, и мы, поднимаясь, спугнули несколько обосновавшихся там больших морских птиц. Зато приборная комната пребывала в чистоте и полнейшем порядке. Отсюда был прекраснейший круговой обзор, однако Анатолий попросил меня выйти из приборной комнаты на небольшую открытую площадку, огороженную со всех сторон тяжёловесной бетонной балюстрадой.
– Вот, смотри, водяные облачка уже теперь повсюду.
Я посмотрел вниз, но кроме прежнего белёсого флёра, покрывающего водную гладь, ничего особенного не заметил.
– Теперь мысленно представь себе что-нибудь такое, что занимало тебя в последнее время и о чём тебе приходилось думать.
Предложение Анатолия меня удивило. Можно ли представить, что человек способен думать только о чём-то одном, если не считать навязчивых состояний сознания, отягощённого каким-либо болезненным мороком. Мало ли о чём я думал и передумал в последнее время! Но в дискуссию по этому поводу вступать не хотел и остановился на том, что почти дословно хранил у себя в памяти:
«Взглянув же, Он увидел богатых, клавших дары свои в сокровищницу; увидел также и бедную вдову, положившую туда две лепты, и сказал: истинно говорю вам, что эта бедная вдова больше всех положила; ибо все те от избытка своего положили в дар Богу, а она от скудости своей положила всё пропитание своё, какое имела».
Море было спокойным, погода безветренной, и было странно в этой относительной тишине услышать чьё-то невнятное бормотание и ощутить яркий фруктовый аромат табака «Кавендиш». Вскоре в этом неопределённом бормотании я стал ясно различать английскую речь и даже видеть фигуры матросов, собравшихся вокруг капитана. Рядом с ним, по-видимому, стоял квартирмейстер, просматривающий всё то, что вываливали из мешков расположившиеся вокруг матросы. Квартирмейстер был одет в синий военный камзол, а матросы и даже капитан – были экипированы как попало, и было заметно, что все они не в ладах с дисциплиной.
– Куда ты дел золото, Бартоломью! – заорал квартирмейстер на матроса, высыпающего из мешка медные монеты. – Спрятал? Говори куда!
– Клянусь береговым братством, здесь, в мешке, было золото! Я сам выгреб из сокровищницы храма всё до последней монеты.
– И это ты называешь золотом! Тут только две золотые монеты, а остальное всё – медь!
Квартирмейстер поднял две слипшиеся золотые монеты с изображением кривого посоха жрецов-авгуров. Я сразу же узнал в этих монетах лепту времён прокуратора Понтия Пилата. Но, как я помнил, эти лепты должны быть отчеканены в бронзе! А если верить вероломному Бартоломью, бесчинствовавшему в храме, то все монеты из сокровищницы были из драгоценного металла. Не потому ли эти две лепты перевесили в значимости всё остальное, ибо были монетами той самой вдовицы, на которую указал ученикам Спаситель?
Квартирмейстер зажал поднятые монеты в кулак, но вдруг скривился от боли и выронил деньги.
– Они горячие! – выкрикнул пират, и матросы в ужасе отпрянули от добычи Бартоломью. А упавшие монеты закатились за пороховую бочку, которая быстро обнялась пламенем.
– Якорь мне в глотку, ¬– заорал кто-то перед тем, как последовал оглушительный взрыв, и пираты отправились за сундуком Дейви Джонса в морскую пучину.
Я посмотрел на Анатолия. Тот ещё продолжал глядеть вниз, где пока ещё оставались следы произошедшего кораблекрушения.
– Как ты думаешь, что это было? – спросил я у Анатолия, который продолжал внимательно наблюдать за чем-то.
– Я же сказал, что это предисловие к тому, о чём мне рассказывать необязательно. Сам всё потом увидишь…
– Возможно. Но вследствие увиденного, немного поменяем наши планы. Станцией займёмся потом, а я хочу начать работы именно с этого чудесного маяка. Всё оборудование для этого имеется и разъясним, наконец, что представляют собой эти твои «водные облака».
Весь следующий день я посвятил исследованиям. На маяке измерил модальные резонансы всех замкнутых объёмов, изучил качество скальных пород, сделал карту прибрежных глубин и взял пробы воздуха и воды.
– Ну что? Никакой мистики?
– Могу только вернуть маяку его доброе имя. Маяк здесь совершенно ни при чём. На морском дне здесь повсюду газовые гидраты, выделяющие метан и закись азота – веселящий газ. Но самое интересное, что именно здесь, на глубине, находится небольшой бассейн с аномальной солёностью, реликтовое озерцо из архейской эры, точно такое, в которых на Земле некогда зародилась жизнь. Хотя для современной жизни, какой мы её знаем, это совершенно гибельное место. Там нет кислорода, а самое интересное, о чём стоило бы подумать – это озёрная поверхностная плёнка, которая каким-то странным образом отзывается на наши мысли, когда сознание заторможено анестетическим эффектом от веселящего газа.
– Но как же водоём изначальной Земли может быть связан с нами, то есть с теми, которые появились спустя четыре миллиарда лет?
– Не знаю. Думаю, этот вопрос непосредственно связан с историей возникновения жизни как таковой, и жизни разумной, в первую очередь. Найдём ответ на один вопрос – станет яснее и про другой. А макроразмерная озёрная плёнка, как мне представляется, это сложноустроенная голограмма, в которой заключена вся память воды.
– Тогда получается, что вода – это своеобразный носитель информации, неразрушаемый по сути…
– Очень может быть. Мы привыкли к её простейшей формуле, но как знать, возможно она, подобно углероду, способна обретать аллотропные формы, способные иметь память. Оседая на плёнках реликтовых сверхсолёных озёр, они и создают тот универсальный носитель, который имеет возможность взаимодействовать с нашим разумом. Хотя наш разум и способен тиражировать всякий вздор и даже в него верить, но ведь, согласись, ценим-то его мы за другое. И как люди могут быть связаны с тем, из чего возникли – по-прежнему загадка, ждущая своего решения.
– Любопытно. Таким образом, мы можем воссоздать историю всех морей, начиная с того момента, когда древние египтяне научились осваивать морские пути!
– Гораздо раньше, Толя. С простейших прокариот ещё не совсем остывшей Земли. Но здесь есть одна сложность. Вот что ты только что видел?
– Видел, как какие-то моряки, говорящие на непонятном языке, что-то делили и, видно, не поделили. Потом у них вышла ссора, и один моряк взорвал судно.
– Вот видишь, Анатолий, мы с тобой смотрели один сюжет, но увидели его по-разному. Может получиться как с мудрствующими философами: «Где два философа, там три мнения: первое мнение, второе и мнение спорное». Тут может быть ответ только на что-то сокровенное, на что-то очень глубоко личное.
Впрочем, у нас с тобой ещё будет время, чтобы задать вопросы морским глубинам, посылающим нам «водные облака».
Объяснив для себя следствие, я не пытался понять его причину и больше не приходил к «вещему» маяку. Но Толя вёл себя иначе, он ежедневно наведывался в аномальную зону и приглядывался к морской глади – не висят ли над нею пресловутые «облака». Иногда ему удавалось что-то там увидеть, но я его об этом не спрашивал, поскольку не имею привычки вникать в чужие личные проблемы. Но когда намечалось прибытие из отпуска напарника Анатолия, а срок моей командировки уже подходил к концу, я решил вернуться к маяку, чтобы выведать у морского дна ещё одну интересную историю. Может быть, историю не вполне приватную, но которая занимала все юношеские умы моих студенческих друзей, стоившую нам множества дискуссий и самых фантастических предположений. Что вернее: слепой случай или целенаправленная воля заставляла органическую материю выстраиваться в сложные цепочки молекул ДНК? И насколько был прав Оксфордский учёный, утверждавший, что «чем невероятнее событие статистически, тем менее остаётся надежды, что всё произошло по воле слепого случая». Было ли вмешательство того самого «мыслящего Конструктора», о котором упоминает зоолог?
Надо сказать, что мне повезло: море было спокойным и дымилось блёклыми облачками метана, закиси азота и водяной пыли. Я взобрался на открытую площадку маяка и посмотрел вниз, надеясь увидеть там явление самонастройки молекулярных образований, процессы формирования протоплазмы и первых безмембранных клеток, механику захвата ядра и экспрессию генов. Но увидел совершенно другое…
Я увидел себя в младенческом возрасте, когда у меня ещё не могли складываться долговременные воспоминания, а наша семья жила в маленьком домике на берегу моря. Я стоял на вмурованном в мелкую гальку гранитном валуне у дугообразной каменной косы Тонкого мыса, уходящей по мелководью далеко в море. Был совершенный зеркальный штиль, а в морской дали, на горизонте, висела прозрачная розовая дымка, обещавшая жаркий и погожий день. Я смотрел на эту эфемерную дымку, рождённую безукоризненной памятью воды, и моя душа наполнялась той невинной и светлой радостью, о которой я не мог и ещё не умел помнить…