Белая Сирень

 
Пока Серёжа был совсем маленьким его учили музыке дома, родители были скромными преподавателями музыки, их сын оказался намного способнее родителей и по этой причине, одаренного мальчика в пять лет взяли в музыкальную школу для детей старше его, но ни по росту, ни по успеваемости он старшим ученикам не уступал…

Мы с ними были соседями и к тому же дальними родственниками, поэтому наше знакомство произошло, когда их семья приехала к нам на обед после всенощной, дома был праздничный обед с пасхой, куличами и кагором, мне тогда пошёл второй год, запомнить тот день я не могла, но взрослые, с удивлением рассказывали, как я в тот день плакала и никто не мог меня успокоить, вот только Серёжа, посадив меня к себе на одно колено и спокойно сказав:

- Держись за шею…

Начал играть…, мои слёзы мгновенно высохли.

Их семья особо ходить в гости не жаловала, и сама принимать гостей не любила, наша же наоборот, любила и застолье, и хороводы.

Жили мы вблизи церкви, а их семья на другом конце села, Серёжина бабушка была верующей, ни одного праздника не пропускала, а ей было уж за шестьдесят, но в церковь ходила и всегда с Серёжей, он не то, чтобы веровал, он звон колоколов любил, они уже тогда до слёз пронизывали его душу и манили своим волшебным перезвоном.

Вот ему уже исполнилось девять, а мне только пять и, конечно, он обо мне и не помнил бы, если бы не наши бабушки, они были сёстрами, хоть и не родными, но общая вера в Бога была у них крепкая, и случая не было, чтобы бабушки не повидались в церкви, и чтобы потом чаёк вместе не выпили. Бабушки всегда ходили с нами, Серёжа уже тогда слышал музыку в звучании колоколов, а меня бабушка брала с собой в церковь, потому что родители работали и я росла на бабушкиных руках…

Потом в их семье что-то не срослось, родители расстались и Серёжа переехал жить с мамой и бабушкой в Москву, а отец остался в селе, в своём старом доме. Серёжа иногда наведывался к своему отцу, но я его не видела.
 
Прошло с тех пор лет десять, весна пришла в одночасье, небо расчистилось от облаков и радовало своей дивной прозрачностью.

Толи от радости, толи срок пришёл, поверить невозможно, за каждым забором расцвела яблоня, словно сама природа накинула на неё свадебную фату и это таинственное яблоневое дыхание, наполняло сердца особой нежностью и трепетной любовью…

Только я вышла из магазина, как глаза наши встретились, Сергей, видно приехал навестить своего отца, вот только по росту и по тому тяжёлому взгляду, по мрачному выражению глаз, я узнала в нём прежнего Серёжу. Взгляд был тяжёлый, задумчивый, но я его узнала и, улыбаясь, сказала:

- Рада видеть тебя, ты, конечно, меня не можешь узнать, я тогда в колясочке лежала, а сейчас я из неё выросла, Ксения я, твоя сестра двоюродная.

Он неожиданно обрадовался, и глаза, словно сбросив броню холодности, потеплели, он обнял меня и поцеловал в обе щеки…, пусть это был братский поцелуй, но обнял меня высоченный мужчина с огромными руками, обнял крепко, не жантильно, и не мимоходом…

Вот тут-то я в него сразу и влюбилась…, и возьми да скажи:

- А ты знаешь, ты первый мужчина, который меня обнял и поцеловал...

- Вот и хорошо…, и не целуйся больше ни с кем, жди моего приезда, - пошутил он, но в мои пятнадцать, в ту весну, когда всё желало любви, я тоже, отворив душевные створки, впустила её…

И он своё слово сдержал, и я сдержала, кавалеров не приваживала, ссылалась на то, что у меня, мол, есть жених…

А Сергею нравились все девушки в хороводе, все до одной и со всеми он готов был и обниматься, и целоваться, а я молчала, и не куксилась, понимая, что он гениальный музыкант, и ему для вдохновения необходимо поклонение, обожание и признание…

И всё это у него было, и у меня с ним, как я считала, была какая-то не только родственная связь… Он стал чаще приезжать и полушутя, полусерьезно спрашивать:
 
- Ни обнималась ли с кем, ни целовалась ли...

А я серьёзно отвечала, ведь девочка была совсем:

- Нет, конечно, тебя ждала, - говорила серьёзно, а потом смеялась…

И он подыгрывал, как бы сурово говорил:

- Смотри мне…

У него только выражение лица угрюмое, а в его серых глазах был блеск, в душе романтика и музыка у него, такая тонкая, русская, и светлая, как колокольный перезвон...
 
Я тоже заканчивала музыкальную школу, но попроще, местную... Я знала, что Сергей сверходарённый и очень талантливый, в свои двадцать лет о нём уже говорил весь музыкальный свет. Понимала я и про себя, на меня не то, чтобы звёзды с неба сыпались, я даже рядом по той тропинке не ходила, где хотя бы одна звёздочка случайно могла бы упасть…

Да мне и не хотелось своей славы, я хотела светиться от лучах его славы, и гордиться за него, и была бы счастлива жить в тени его славы, и воспитывать наших детей…, только бы быть рядом, дышать с ним одним воздухом.

И, наверное, Бог услышал мои мечты, ему и рассказывать ничего не надо, Бог всё видит…

И не скажу, что скоро, но я дождалась, когда мне исполнилось 23 года, он меня как-то спросил:

- А тебе не кажется, что мы родственники и нам не позволят жениться…

Я ему ответила, что родство душ прочнее любых уз и я готова прожить всю жизнь с тобой даже, если наши родственники не будет к нам милосердны…, но всё обошлось, с преодолимыми препятствиями.

Богу было угодно нас соединить и мне много лет было отпущено счастье любить его, боготворить и родить ему двух детей, которых он безмерно баловал… Я старалась его жизнь сделать удобной, окружить заботой, посвящая себя своему кумиру…

С годами его музыкальная слава росла, а он, купаясь в ореоле свой славы, неизменно держался гордо, даже во время домашнего обеда он держался так спокойно, так по-светски непринуждённо и мне нравилось это отмечать и восторгаться им.

Одевался Сергей элегантно, педантично, несколько старомодно. ему нравился наш просторный белый дом, с изысканным интерьером, хотя, вспоминая старый отцовский дом, тосковал… и по тому селу, и по старому белому дому, где прошло его детство…, где тоже у окна стоял рояль, а за окнами кланялись ветру кусты белой сирени, с болью возвращая память, память детства…

Однажды, просто так, из-за какого-то озорства, я написала ему стихотворение и послала письмом по почте на его имя:

 
Я бы хотела быть сиренью,
Не под окном твоим чтоб цвесть,
Чтоб под ресницами, под сенью,
От рук ухоженных сомлеть.

Чтоб замирать в твоих пассажах,
Сиреневым дыханьем вдохновлять,
В аккордах и решительных форсажах,
В гранённом хрустале стоять…

Цвела влюблённая сирень, 
Его души – была царица
И уходя со сцены в тень,
Мечтала с ним уединиться.

Пусть ветка белая сирени
Тебе отдаст последний вздох,
Не все соцветья улетели,
Любовь осталась, видит Бог…


Каково же было моё удивление, когда он, открыв конверт и дважды прочитав, сказал:
 
- Сеничка, - так он сокращал моё имя, - подумай, какая тонкая у меня появилась поклонница, я бы даже сказал, она влюблена в меня, а как талантлива, тонка, как изящно пишет, ты только прочти, какой великолепный слог и чувствуется, что влюблена давно, с юности, помнит, что у нас под окном цвели кусты белой сирени…

Он так был оживлён и радостен, что мне не хотелось разрушать этот волшебно родившийся эфемерный роман…

И я, подыгрывая, сказала, что утром приходила какая-то дама под тёмной вуалью и передала букет сирени…, на самом деле, я думала, он оценит мою шутку получив конверт, и купила букет сирени в придачу к письму, только в вазу не успела поставить, поэтому и сослалась на Блоковскую даму. 

И я, правда, без горечи и сожаления отдала ей, как говорят, право первой ночи, поставив в овал фортепьяно, в прозрачном стекле ветки свежей сирени и открытый конверт со своими стихами…

- Сеничка, расскажи, как она выглядела… 

- Совсем не видно было её лица…

- Высокая…, стройная…, наверно, красивая…

 - Да, да высокая и стройная, ты прав, но лица было не видно, вуаль…, сам понимаешь, следующий раз я попрошу её задержаться…

- Нет, нет, не надо, пусть останется тонкий флёр тайного романа…

Он был окрылён, вдохновлён и благодарно повторял:
 
- Ты такая чудная…, душа моя, не прогнала, а напротив, приняла её любовь в своё доброе сердце и мне передала…

Жизнь состоит не только из весны и журчания родниковой воды… Бывает и осенний сплин, когда колючие ветра забираются в творческую душу, и жить не хочется, и музыка не проходит через душевный озноб…

Несколько лет он не выходил из кабинета, тоска и внутренняя неуверенность в себе, лежала на душе дымчатой завесой…
 
Я везде искала спасение…, кричала в отчаяние…


Когда ты бьёшь во все колокола,
И молишь о спасении,
Приходят в помощь доктора
Как, к Петербуржской Ксении…


Так я нашла доктора, известного во всей округе, он говорил:

- Не волнуйтесь, это сплин, который тесно дружен с опечаленной душой, особенно, когда душа в сомнении своего таланта, своего музыкального величия…

Мне казалось, что его любовь к природе, понимание её красоты всё это должно было ему помочь…, но ушло несколько лет, перед тем днём, когда, словно совпадение, или Божьи помыслы… 

Небо неожиданно поразило меня  удивительно яркой глубиной, лёгкий ветерок принёс аромат проснувшийся сирени… Долго оттаивала её душа, долго находился в отчаянии замёрзший куст, выписанный мною из Скандинавии…, перелёт его оказался труднее предполагаемого…, но вот он проснулся…, весна разбудила солнце и его лучи, смешанные с майским бисерным дождиком, и разноцветной радугой, щедро освятили спящую сирень, свет солнечных лучей подарили ей белизну света, а лиловый контур радуги, так говорилось в легенде, даровал сиреневое цветения...

В тот день, выйдя из своего душного кабинета, Сергей сказал:

- Сеничка, душа моя, застекли этот кабинет, преврати его в зимний сад и пусть в этом саду круглый год цветёт сирень…

И вновь, в его душе проснулась музыка, зазвенели колокола необычными перезвонами, ярче и сочнее стала музыка его души…

И по-прежнему, неизвестная дама, под чёрной вуалью, встречала его во всех городах, оставляя до начала концерта ветку белой сирени…

И он знал…, и он ждал, и нежно дотрагивался до своей последней таинственной любви…, в овале чёрного рояля.


Он ушел для всех неожиданно, за пару недель до…, отыграв свой последний концерт, держа в руках неизменный букет, дыша сиреневой тоской и ароматом тайного романа…


Наташа Петербужская © Copyright 2025. Все права защищены.
Опубликовано в 2025 году в Сан Диего, Калифорния, США.