Девочка под дождем

Тишина Архивов была особая: не отсутствие звука, а его подавление. Мысль отдавалась эхом и тут же гасла — будто сама система боялась услышать запрещённое. Здесь хранили ненужное: отцензуренные воспоминания, изъятые эмоции, лишних людей. Пыль эпох — в цифровых катакомбах.
По этой тишине скользила Морфейна — чёрный кокон. Сущность четвёртого типа, младший бог Системы. Её задача: латать разрывы смысла, убирать когнитивный шум. Кто видел слишком много — тех она корректировала точечно и мягко.
Она не спрашивала «почему». Только «где сбой».
Сигнал привёл её в заброшенный сектор. Здесь хранились жизни “старой закалки”, рождённые до Гармонизации: эмоции хаотичны, воспоминания нестабильны. Сырьё — ненужное, но живучее, как сорняк. Сектор затягивался пылью забвения.
Шаг 32: сканирование периметра — цело.
Шаг 33: глубинное зондирование…
Она запнулась.
Бывает, сбои живут дольше стабильных версий — потому что в них кто-то дышит.
Из ячейки-саркофага донёсся аналоговый звук — живой детский смех. Он звучал так, будто в центре стерильной реальности бился осколок не нужного и не полезного, но настоящего.
Протокол велел забыть. Стереть как шум. Так всегда и делалось.
Она остановилась — не по алгоритму. В промежутке между командами возникло чувство, не предусмотренное протоколами: тёплое, идущее с другой стороны логики.
Потому что внутри, за слоями протокола, промелькнуло ощущение, у которого не было имени — и место, для которого в коде не предусматривалось.
Она была создана исправлять смыслы — пока не поняла, что самый опасный сбой — их отсутствие.
Перед ней проявился искажённый фрейм. Девочка. Лет семи. У огромного окна. Капли сливались в ручьи, и она смеялась:
— Смотри, как они бегут… — она подставила ладонь под капли и хихикнула. — Это баг. Но он красивый.
В сознании вспыхнули директивы:
Ошибка 7-45: баг не может быть красивым.
Директива 12-0: “ненужное” не сохранять.
Императив 1: не останавливаться.
Улыбка девочки, как отблеск детского фонаря, упрямого, непогасшего света.
Картинка дрогнула. Вместо саркофага — комната, слишком настоящая, чтобы быть кодом. Мужчина закрыл лицо ладонями. В ванной — девочка, та же, только без смеха.
Где-то в его тишине прозвучало чужое, из прошлого:
— Вечно ты всё сам делаешь… так и сгоришь.
Он прошептал:
— Мне проще забыть.
Морфейна ощутила, как эта фраза — «проще забыть» — отзывается в ней пустотой.
Страх стереть оказался страшнее самой боли.
Позже, в келье, она попыталась стереть воспоминание — спокойно и методично, как тысячи раз до этого. Код не поддавался; будто оно зацепилось не за память, а за саму ткань её восприятия.
Стерильность — не порядок, а форма страха.
В её коде появляется новое условие: “Сохранить. Защитить”
Её вызвали. Разумеется.
Голос надзирателя:
— Утечка данных. Девиация эмоционального субстрата. Контакт с аномалией класса “Ностальгия”.
Её сознание не погасили, а растянули, как строку кода между мирами. Между забвением и памятью, между болью и облегчением. Вдали от стерильных коконов, в форме лисы из мифов, что живёт в трещинах.
В Междумирье её встретили двое.
Девочка под дождём — теперь с крыльями. Она смеялась так же чисто.
А рядом — мужчина, тот самый, что когда-то прошептал: «проще забыть».
Он стоял и не узнавал её — пока не вспомнил ванную, пар и тишину, и то мгновение, когда не успел выключить автомат.
Она была там.
И теперь — здесь.
С крыльями.
И смехом.
— Я забыл, — сказал он. — И потому выжил.
— Я помню, — ответила девочка. — И потому есть.
Лиса смотрела на них — и понимала: ангелы и демоны рождаются не из протоколов, а из человеческих решений.
Она идёт между ними — памятью и забвением. Не судит и не спасает. Только шепчет в трещины реальности, что даже сбой может быть красивым.

А в тени всё ещё слышен смех — не доказательство, не программа, а звук, который не стирается.