Репортаж с того света

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: КИТАЙСКАЯ НЕВЕСТА

КОМА ИЛИ ВВЕДЕНИЕ В ИНТЕРНЕТ-ПАТОЛОГИЮ

Если у вас уже есть право на оранжевый квадратик «16+», то нажмите «интер», и я открою вам Интернет мой и отчасти ваш. О котором теперь все говорят, и о том, что он есть, и о том, чего в нем нет. И быть не может. Это – Инет. Сеть. Паутина.
Это мир соцсетей, чатов-болталок, форумов, всеобщая говорильня. Есть Инет и вместе с ним – днем и ночью говорящий на языках всех народов огромный мир, столь хитроумно встроенный в миры иные. И дивно то, что доступ в Интернет обеспечивает реал. А у меня совсем другой случай, о чем я и расскажу сейчас вам подробно. Кому это надо, читай. Кому не надо – выбрось. И не бери в голову. Но если Тебе это надо? А вдруг? Решай сам.

Если кто-то меня сейчас читает, вы думаете, что это фантастика. А это – реал. Настоящий реал. И я живой. И не живой. Был и не был. Я будто бы в небытие. Я, может быть, схожу с ума? Или уже? Сошел. Или я был уже при жизни сумасшедшим? Мне надо срочно к психиатру...

...Я только что был у Него. Он, кажется, умер.
- Вы, это... того, верите в Бога? – спросил я у него вдруг непроизвольно, машинально. Я его нашел, сразу, как только подумал о нем... Он сидел на скамейке в откуда-то взявшемся здесь парке. Я видел дома. Слышал машины. Здесь тоже ездят! И должно быть, есть светофоры!

Этот психиатр посмотрел на меня своими чудными, с ресницами, как у женщины, глазами.
- Бросьте, милый! Вы сектант! Вас просто нужно сдать в полицию. «Вас разыскивают давно», —так странно он сказал. И я понял, что этот доктор просто бредит. И у него нет доступа к моему уму. Закрыто.

Извините, я сейчас проверю «мессенджер» ... Это, как вы понимаете, программа такая в Интернете для общения в реале, в режиме онлайн! Я узнаю сейчас, живой я или мертвый на самом деле... Ага! Вот написано в меню: меня здесь нет... Нет? Но я вижу слова на экране! А вот написано: «невидим», «недоступен», «удалить»... Вот, то, что мне надо: «временно отсутствую». Я навсегда отсутствую!

- Доктор, я могу вам помочь! – сказал я ему.
- Помоги себе сам! – ответил он мне. - Вам, больной, известен этот величайший императив? Клич и девиз всех времен и народов...
- Но вы можете через меня получить то, чего вам здесь не хватает, - заметил я доктору, понимая, что имею в виду под словом «здесь» ...
-Ума что ли? – ответил мне доктор. - Это кто же из нас дурак? Я? Ну, вы и наглец! – доктор оказался сердитым...
Я видел, да вот и сейчас его вижу, я знаю, почему он запротестовал. Он сам хочет, чтобы я его вылечил, но, чтобы об этом никто не узнал! Он ни в чем не уверен, он думает, что ни во что не верит, хотя и учен. Он просто думает, что через меня извлечет что-то очень нужное ему самому, и это откроется ему через меня, через мою анормальность, и он получит какую-то информацию, и я для него – так, передатчик, медиум, пустое место. Но он верит в духов! И не верит в Бога, а тем более, не верит себе. Одному. А ну-ка, вылечу я его! Да, ну! Другой раз.

И СНОВА ОСЕНЬ

...Это случилось семь дней назад. Или семь лет? Или семь… чего? Эонов? Месяцев? Какие тут месяцы?! Просто семь! Есть семь. А нет того, чего семь… Нет того, к чему приложить эти семь. Семь – меня! Семь моих любимых… А пальцев на руке, сколько их у меня? Десять? Я смотрю на руку, я вижу её, свою руку! Десять! Точно. Вот считаю… Отсчитываю семь и, увы, три осталось. Я смотрю вокруг: ну, да, вот, семь деревьев, вот семь человек… Но их же не семь! Их больше! И всего – больше. И даже пальцев! Вот, на три больше. Странно. Есть семь, и нет семь. Чего нет семь? Дней! А где дни? Куда они делись? Нет лет. Они куда-то прошли. А я остался. И осталось семь. Это время! Время пророчеств. Время моего рождения – время моей смерти. Время моей жизни. Семь – всегда! Хоть умри. Но всюду семь. Хотя, на самом деле, больше. Или меньше. Или, вообще, никак. Уловки ума. Подвохи логики. Но ведь это реально! Хотя бы потому, что я могу умом, сколько угодно вертеть вот эти, приспичило, «семь» … А ну, их! Восемь! И снова осень!

Сезон моей любви и время моей смерти. Почему осень? Потому что восемь уже. А не семь. Семь прошло. Стало восемь. Семь больше никогда не будет. Нигде. И семнадцать тоже не будет… Не будет двадцать семь. И все это мои даты: как ни складывай, а всюду три семерки. Мой код земной и космический. Две моих жизни. Что-то будет третьим. Бессмертие? Да, оно. Но именно только тогда, когда третья семерка превратится в восемь. Знак бесконечности в положении стоя. А надо, чтобы все-таки было лежа… Тогда – бесконечность. Мне надо лечь. И лежать. А я? Бегаю. Суетясь. И все еще чего-то мыслю. Потому что даже если лежа… в том же гробу останусь мыслить, то это будет хотя и не семь уже, а все-таки восемь. Бесконечность - в положении стоя, а надо положить её. Для порядка. И гармонии… Надо отключить себя, свой ум, сознание. Надо перестать жить и думать как все. А как? Само не перестанет.

КАК ЗА СТЕКЛОМ
Моя жизнь – сплошной интернет. Я живой. Но меня нет. Я знаю, что я умер. Нет, не так. Я есть, но я мертвый. Это случилось... семь... Чего? Семь мгновений. Семь шагов. Зачем я это написал? Да, вот, быть может, вы, живущие в инете, как в реале, на самом деле, белом свете, ответили бы мне на мой простой вопрос: а жив ли я? И есть ли мое где-то еще место. Или я исчез, растворился в этом цифровом шуме, в этом непрерывном потоке информации? И ещё один вопрос — а жива ли где-то моя невеста? Насчет невесты, конечно, шучу. Или ничего нет на свете, и все мы в одном бесконечном инете, без ума ли, с умом... Хотя, в общем-то, веселом мире, но отнюдь не смешном. С каким-то умыслом. Но в целом – бесцельном.
Похоже, что я все-таки умер, но не заметил, как? Наверное, надо было дорожить каждой минутой и каждым мигом, и жить красиво! Чтобы не случилось того, что осталось лишь ... семь или восемь, или много, бесконечно много семь всего и без ничего – без дополнений, без наречий, без имен и без местоимений. Когда уже глагол «жить» теряет суть и смысл, и когда уже нет слов... И нет вопросов. Но есть инет – кричащий безголосо. Где есть как будто вместе ты и я, и вроде мир, как будто, настоящий, но весь какой-то состоящий из страшных букв небытия. Из сплошь неизвестных несуществующих знаков и символов, ни одной программой на земле не читаемых, и это наполнение вселенской клавиатуры, непереводимой пока что на земле, как говорят теперь «в натуре»! Я кем-то измерен, и найден слишком легким. Но что же мне делать? Я должен просто сломать этот компьютер и больше не подходить к нему? Тогда что делать? Куда идти? Вы понимаете, меня нет среди вас, но я могу идти, ходить и даже мыслить?! А умер. Нет меня. Я знаю, что я умер семь лет назад. А может быть, дней. Или уже восемь?

Что же мне делать? Разбить этот компьютер? Отказаться от связи с этим миром? Но что тогда? Куда идти, если нет дороги? Как жить, если уже умер? Я, возможно, уже не среди вас, но я всё ещё могу ходить, думать, чувствовать. Разве это не странно? Разве это не парадоксально? Я умер семь лет назад, или семь дней. Или, быть может, уже восемь? Может, я давно умер, а, возможно, я ещё не рождался — и всё это только начало моего бесконечного пути.

Моя жизнь — как за стеклом. Я вижу вас, вижу ваш мир, но не могу прикоснуться. Я словно наблюдатель, заточённый за прозрачной стеной, откуда я вижу ваши движения, слышу ваши голоса, но всё это не достигает меня. Я отделён. Отделён от живого и настоящего, заключён в этом холодном мире цифр и теней. А стекло, оно искажается, отражает и ломает свет, и всё, что мне остаётся — это блуждать в этом мрачном отражении, в этом хрупком осколке забытого мира, где я когда-то был живым.
… Нам надо встретиться, и я тогда узнаю, живой я или неживой. И тогда можно бросить все и пойти куда попало. «А что, компьютер с собой понесешь?» Только что мелькнула эта мысль. Откуда здесь компьютер? Настоящий. Я запросто набираю слова. Интересно, меня кто-нибудь читает? Видит?

Я здесь перемещаюсь в тот же миг, как только подумаю, куда мне надо… куда хочу. И странно, кажется, я все знаю. Но знать не хочу. Боюсь? Наверное, боюсь. Узнать, что я на самом деле мертвый. Или все-таки живой?

… Вот сейчас я у своей конторы… Я здесь работаю сторожем. Но здесь никого нет. Сегодня выходной? Не понимаю. Здесь, напротив конторы здание, на его крыше, непонятно, как растет березка. Я попрошусь на работу…

Меня не приняли. Мне отказали. Я даже не видел их лиц. Они мне как будто сочувствуют, но почему-то отказывают. Но когда же меня успели уволить? Или меня давно уже нет в списках живых, и я в Книге Мертвых? Но откуда они-то про неё знают?! Странно, почему мне все отказывают? Меня что ли и в самом деле нет? Или все-таки я умер уже несколько лет назад и как-то продолжаю жить? Никому ненужный. А мне… а мне почему-то все нужны.

Я смотрю на эту березку на крыше. И вижу, рядом у здания растут из земли тяжелые, мощные её собратья. Они так укоренились в жизнь. Они так прочно и по-хозяйски уверенно растут. А эта березка на высоте – куда ты собралась? Какая ты жилец?! Ты вообще нездешняя. Ты – инвалидка. Ты не имеешь корней в земле. А с виду такая же березка. Мне тебя жалко. Ты – это как будто я!
Я тоже, похоже, не имею корней на земле. А имел ли?

КНЯЗЬ ТИШИНЫ

«В комнате с белым потолком, без права на надежду,
Пьяный хирург сказал, что тебя больше нет…»
…Как-то так. В этой грустной песне. Дословно не помню. Мне это рвет душу в клочья. И хочется поплакать. Я сегодня проснулась. Пришла в себя. А может быть, вчера. Не помню. Наверное, на некоторое время. Мой доктор, кстати, добрый человек, говорит, что мне нужно много спать. Что во сне мозг будет чинить сам себя. И я сплю. Часто. Долго. Но иногда я выныриваю. Как сейчас.
Да, он сказал, что у меня симптом паруса, вялое веко и асимметрия лица, а еще какой-то парез… И поэтому прописал мне дополнительно нейролептики и какие-то антипсихотики.

Я честно скажу, до сих пор не понимала, о чем эта песня. Она мне просто нравилась. Про белый потолок. Но он у меня сейчас именно такой. Белый. В некоторых местах, а я его уже изучила вдоль и поперек, с трещинками. В левом углу там какие-то пятнышки, образуют фигурки то зайчика, то улыбающегося гномика… А эта песня меня немножко достает. Она для меня, как наитие, я чувствую, что для меня это почему-то очень близко, хочется, чтобы это было рядом… С тобой.
Вы мне, конечно, не поверите, но я видела свое тело, ну, то есть себя саму вот на этой самой больничной койке. И видела с этого самого потолка. Видела доктора, людей в салатового цвета костюмах, это медсестры, его помощницы. А еще, когда это все происходило, вдруг открылся чистый и яркий свет и первой, кого я увидела, оказалась моя бабушка.

…Это был чудесный летний день. Много травы, деревьев, солнце ласково грело. Я чувствовала себя легкой, воздушной, словно перышко, подхваченное ветром. Я шла к ней, к моей бабушке, вот-вот готова была обнять ее. Она стояла у крыльца, слева от нее был палисадник, полный ярких цветов. Она вытирала руки о подол своей длинной, до самой земли, ситцевой юбки. Но ее взгляд… Ее взгляд был подозрительным, будто бы она меня не узнавала. И вдруг, она строго, даже сердито, сказала: "Не пущу!" Так и сказала.

"Не пущу!" – эти слова и сейчас звучат эхом в моей голове, заглушая даже мелодию той песни. Я не понимаю. Почему? Почему она, моя бабушка, которая всегда любила меня безгранично, не пускает меня? Я ведь просто хотела к ней. Хотела быть рядом.
Да, и еще: мой доктор сказал, что ко мне приходили! Какие-то родственники. Это меня рассмешило. Конечно. В этом городе из родни у меня никого нет. Если не считать мою подругу и однокашницу Дашу. Я здесь учусь, на курсах повышения квалификации, живу в общежитии. А доктор сказал, что ему самому эти посетители показались подозрительным. Уж больно какой-то не такой у них внешний вид, повадки что ли и напористость не совсем приятные. Наверное, что-то перепутали. Ошиблись адресом. Не туда зашли. Это мое мнение. Но сейчас я должна рассказать свои странные сны. Это важнее. Вот это да, для меня важнее, и это очень интересно. Я о том, что со мной происходит.

…Я помню, нет, прямо сейчас вижу, как мы с сестрой, две шебуршные, своенравные и шкодливые, приезжаем на летние каникулы. Солнце уже клонится к закату, окрашивая небо в нежные персиковые тона, а мы, два маленьких вихря, выскакиваем из пыльного автобуса и с восторгом оглядываемся. Бабушка Аня! Наша любимая бабушка Аня, уже ждет нас на крыльце своего старенького, но такого уютного дома. Ее лицо давно уже в морщинках, освещается теплой улыбкой, а в глазах пляшут озорные искорки.
Мы, конечно, не могли удержаться от своих обычных проделок. Бывали такие забавные сцены. Поглядывая украдкой на нашу бабушку, мы хихикаем, прыскаем смехом в кулачки, а я, самая смелая из нас, даже пытаюсь ущипнуть ее за платок, что как-то смешно свисает ей на лоб и на плечи.

«Смех без причины – признак дурачины!» – говорила нам на это наша бабушка Аня, но в ее голосе не было ни капли раздражения. Она, конечно, замечала наши смешки и то, что мы поглядываем в ее сторону. Илонка, моя сестра, уже шептала мне на ухо: «Давай сбежим на Дубы!». Дубы – это соседняя деревня, где мы, молодежь, собирались на танцы, бывало, и по вечерам уже, с фонариками. Это было наше тайное место, наша маленькая свобода.

Но бабушка Аня, как всегда, перекрывала нам дорогу, сердитая, не уступчивая: «Не пущу! Не пущу!». Она знала наши проделки, знала нашу жажду приключений. Но мы, как всегда, находили лазейки, и все равно сбегали. Эти летние каникулы были полны таких маленьких бунтов и больших радостей.
А теперь… теперь все иначе. Я теперь много думаю. Если сплю. А если не сплю, то слушаю.

Я заметила, я обратила на это внимание, что научилась самостоятельно входить в то состояние, который мой доктор называет состоянием малого сознания. Он сказал, что это у меня транзисторное. Я отключаюсь и все. Ничего нет. А в какой-то момент начинаю видеть сны, как в кино. А чему же я научилась? Да все просто. Надо слушать себя. Это совсем не то, что мы постоянно слышим в голове. Нужно слушать Тишину. Она прячется в каждом из нас. И самое странное, и самое чудесное, в такой тишине я могу услышать любую мелодию. Да, и про белый потолок. И синий платочек. Но иногда эта музыка вообще, не земная. У нас просто нет таких инструментов. И еще во мне нарождается… безмолвная мысль. Не могу это объяснить словами. Но Она хорошая, мягкая и добрая. Может быть, я и заговариваюсь. Но я точно знаю, и чувствую, что это какая-то сила, это мой Князь Тишины вступился за меня, и помогает, и поддерживает, и ведет. А главное — сны. Это сейчас важнее всего. Я хочу рассказать, что происходит там. Потому что сны — это не сны. Это как весточки. Из той стороны. И, возможно, он там. Кто не знаю. Но точно — он.

ТРАБЛ ПРИЛИЧНОГО РАЗМЕРА

Да! Чуть не забыла. А еще… А еще я просто в шоке. Прошло несколько дней. Я снова пришла в себя. Доктор опять проводил со мной процедуры. Разговорился. Я узнала, что меня, как одинокую девушку, хотят выдать замуж за какого-то парнишку. Эти самые странные посетители, которые уже несколько раз приходили в нашу клинику и которые назвались моими родственниками, это у них такая, оказывается забота обо мне. Или об этом совершенно неизвестном мне парнишке. Дело в том, что сам он, кажется, из Китая, жил и работал в нашем городе в какой-то международной компании, фирме по доставке товаров на дом. Но не это суть важно. Самое главное – его на днях или в прошлом месяце сбила машина. И он теперь лежит спокойненько на местном городском кладбище. Жених мой. Его близкие почему-то не нашли возможности вывезти тело на родину и решили похоронить у нас, в русской землишке.

Но доктор мне пояснил, что у них, оказывается, есть эта древняя традиция: нельзя неженатому помирать, а если и случилось почему-либо коньки отбросить, то его обязательно нужно поженить. Это какая-то очень старая и не во всех провинциях известная приблуда, прикол с острым таким что ли этническим перцем. И с девушками у них та же самая история. В том же китайском квартале в Сингапуре бывает, на улице специально подбрасывают красный, обязательно красный кошелек с деньгами. И кто его подберет, того и хватают. Те самые родственники какой-нибудь нечаянно или по болезни, или из-за травмы рано ушедшей дочурки.

И вот уговаривают жениться на ней. Разумеется, за нехилое денежное вознаграждение, почет и дальнейшее уважение, как к реальному члену семьи. И это еще не все. Бывает, ищут женихов, да не простых, а точно так же, как и невеста, почиющих с некоторых пор в бозе, в смысле, умерших, сложивших ласты и откинувших коньки, чтобы… похоронить его рядом с невестой и после некоторых процедур, то есть соответствующего ритуала, уже как бы с законной женой, супругой. И это никакая тебе не фантастика. Это есть все на самом деле.

Не знаю у кого какие там привычки или правила. Но я реально в шоке! Они же меня, получается, хотят за мертвого замуж выдать! Это же бред какой-то!
Доктор мой проболтался или очень хотел удивить меня: ему предлагают просто фантастический, нехилый в общем, куш! За мою предстоящую свадьбу. Ему сказали, если он захочет, можно в долларах, можно в евро, можно и в этих, как их, юанях… Он же, мой доктор, нейрохирург, наверное, с юмором во время очередной процедуры и когда я как бы снова пришла в себя, и он со мной разговаривал про то и се, между прочим, бросился рассуждать.    

– Ну, а чего здесь такого?! Ведь женятся и выходят замуж в тюрьмах, и ничего, нормально так. Ему, жениху-то этому рецидивисту оголтелому, еще сидеть и сидеть, может быть, и пожизненно, а ведь поженят! И невеста для него откуда-то находится. И дают официальное разрешение на такого рода браки. И никого не смущает, и никого не коробит.

Брррр-р! Я ведь это, все дни и ночи под лекарствами, на препаратах, у меня дед инсайд, эмоциональный перегрев, пустота и апатия, но и мне это все крипово. В общем, трабл, проблема, значит, откуда не возьмись, причем приличного размера.

ГЛАВА: ИЗДАТЕЛЬ. ЗАПИСКИ С ОБОЧИНЫ

Ну, что здесь сказать?! Что за чертополох, что это за странные страницы и не менее странные письма, которые вы только что прошли? Но так и есть. И меня точно так же пробило, как электрическим током, когда впервые увидел эти тексты.
Они не укладываются в привычные рамки. Они не похожи на то, что я привык видеть. Они словно просачиваются сквозь ткань реальности, минуя все мои издательские фильтры.

Мой друг, цифровой алхимик, инженер-айтишник, не в состоянии объяснить, откуда эти данные. Некоторые трассировки ведут в Норильск, другие — в Куала-Лумпур. Один IP-адрес, похоже, был пингом с орбитальной станции, закрытой миссии. Но нет отправителя. Нет объяснений.

Я работаю с текстами всю жизнь. Я умею отличить фальшивку от исповеди, ролевую игру от настоящей боли. Но здесь — всё слишком живо. Слишком эмоционально. Слишком человечно, чтобы быть искусственным. И в то же время слишком невозможное, чтобы быть земным.

Я чувствую себя будто бы хроникёром или картографом другой реальности. Кто-то — или что-то — передаёт мне эти фрагменты, эти письма, эти сны. А моя задача — оформить. Разобрать. Донести. Я не вмешиваюсь. Я не автор. Но я свидетель. И я знаю: за этими словами — чья-то жизнь.

Я вижу, как эти тексты между собой связаны. Один рассказывает о странной девушке в коме. Второй — о мужчине, блуждающем в загробном Сингапуре. Где-то появляется Доктор, где-то — кто-то, кого зовут Лис. И всё это — как будто страницы не законченного, но вполне живого дневника. Или хроники.

Я боюсь. Не за себя. За вас, читатель. За то, чтобы вы, читая, не потеряли связь с собой. Потому что некоторые страницы затягивают.
Возможно, это всё — розыгрыш. Но даже если так, он слишком точен, чтобы быть просто игрой. А если не розыгрыш… тогда это прямая трансляция из глубин чего-то, что мы ещё не умеем называть.

Да, и не удивляйтесь, в отдельных местах я просто вынужден сам комментировать эти послания, и, так получается, эту странную повесть из разрозненных кусков, поскольку весь материал изложен далеко не в лучшем виде и, надо полагать, для его героев не в самое благополучное время.
Итак, продолжу публикацию и вот, что прибило к моему берегу, как щепки чьей-то разбитой судьбы.
Так что… добро пожаловать.
Это — Репортаж с того света.

СТАНЦИЯ СОРТИРОВОЧНАЯ

Листочек с дерева! Что знаешь ты о жизни на других… деревьях?! Думаешь ли ты о том, какова сила питала тебя на веточке, и достаточно ли ты шелестел в летнюю пору? Не обижал ли другие листочки и привечал ли радушно бабочек и стрекоз? И вот ветер осенний понёс тебя в миры иные. И ты теперь под ногами у всех, как предтеча будущих снегов и метелей. И значит, когда-то новой весны. И ты послужишь тому еще не раз, питая землю и вдохновляя поэтов. И звезды не перестанут светить для тебя, где бы ты ни был.

Я снова в городе. После грозы небо необыкновенно синее, а трава зелёная, ветер теребит листья дворовых деревьев. Там, в густой кроне, засели крикливые вороны, они опекают младших, учат их прыгать с ветки на ветку. Всюду аккуратные дорожки, они ведут на детскую площадку.
На самой детской площадке с ещё мокрым песком появляется мужчина, со стороны это видно, старик, от прожитых лет немножко грузный, с нечеткими движениями, слабоват. Но он опекает совсем ещё кроху, видимо, внука, который едва научился ходить и глядеть на мир вертикально. Дед по пути смахивает воду с ещё не просохших скамеек, к ним и тянет его за руку шарахающийся в разные стороны неокрепший малыш. На скамейках слишком много воды, и поэтому наставник направляет пацанёнка к крашенному паровозику из досок и фанеры, старательно помогает внучку залезть в кабину машиниста, но паровозик никуда не едет и машиниста из паренька не получается, он слепо цепляется ручками за всякие деревянные углы и еле держится на ногах.
Дед его ведёт к какому-то здесь же смонтированному и крашенному сооружению из трёх ступенек, сбрасывает с них ладонью застывшую дождевую воду и помещает внука сразу на первую ступень, то есть на самую высокую, как бы на пьедестале, но малыш не удерживается и семенит, и сучит ножонками, стараясь соскользнуть вниз, не удерживается и на второй ступени, и вот он уже снова на песке… Разведя ручонки в разные стороны, пытается идти самостоятельно. Тянет деда за собой.
А дальше малыша интересуют листья ближайшей к дорожке липы, и дед подносит его к веткам с листьями на руках, и во всяком его движении и повороте видны забота и очень бережное отношение к будущему человечку.

Тем временем на детской площадке откуда-то идёт быстрое наполнение людей, и все с детьми. И они сразу же куда-то лезут – на горки, на качели, лестницы и пьедесталы. И деревянный паровозик обступают со всех сторон.
Я вижу этих людей, они идут сквозь меня. Разные. Случайные. У некоторых из них странные лица – чёрные, высохшие, с резко обозначенными скулами и костями вокруг глаз. Почему у них такие лица? Может быть, у меня с глазами что-то не так? Эта мысль отрезвляет меня и вызывает горечь и даже слёзы. Хочу укутаться, лечь в какое-нибудь мягкое одеяло, и мне кажется, что-то удаётся: я уже в углу каких-то развалин, где вместо ламината и нормального пола дикая трава, а вместо дивана куча какого-то мусора… Но мне не дают! Резко толкают, выгоняют, заставляют бежать. И я выбегаю на непонятную, но настоящую железнодорожную станцию. Похожую на ту, где я высаживался, когда ездил к деду в деревню.

…Лязг сцепляемых вагонов, постукивания молоточком по буксам, прокручивание мощных железных колёс на рельсах, запах мазута, свежей краски и грохот, свистки, гудки и ещё какие-то звуки, перекликающиеся в воздухе вместо испуганных ворон, застревающие эхом в понурой и запыленной листве придорожных деревьев, как на подбор, зачем-то подкрашенных белой известью на половину человеческого роста. . И вот еще гигантское хитроумное макраме, сплетение стальных путей и стыков до самого неба из блестящих стальных линий, частокола бетонных шпал, напоминая паутину, в которой запутались звуки и запахи. Сколько дорог, а судеб сколько, а эпох? Это же юность, вокзалы, причалы, а затем взрослая жизнь, свидания, встречи, заботы. И соловьи, и первый поцелуй на рассвете.

Меня это воодушевляет, как будто сверху с водонапорной башенки, вполне ощутимыми порциями жизнелюбивые силы меня накачивают радостью. И мне кажется, что я теперь сам паровозик. Вот только не знаю, а вдруг из фанеры и весь такой деревянный? И тогда, конечно, я никуда не поеду.

…Я стою посреди этого хаоса, но он не пугает меня, а наоборот, кажется знакомым, почти родным. Это место, где прошлое и настоящее сливаются в единый, гулкий поток. Я вижу, как люди, похожие на тех, что были на детской площадке, но теперь без детей, спешат куда-то, неся в руках сумки, чемоданы, свертки. Их лица тоже странные, но теперь я понимаю, что это не болезнь глаз, а отпечаток времени, усталости, может быть, потерь.

Вдруг я замечаю его. Старика, который был с внуком на детской площадке. Он стоит у перрона, опираясь на трость, и смотрит с прищуром куда-то вдаль, на рельсы, уходящие за горизонт. Его лицо теперь кажется мне не грузным, а скорее уставшим, но в глазах, удивительно синих и ясных, мелькает что-то знакомое, что-то, что я видел в себе, когда смотрел на него.
Он поворачивает голову, и наши взгляды встречаются. В этот момент я понимаю, что это не просто случайная встреча. Это как будто он ждал меня. Он кивает, и я чувствую, как меня тянет к нему, как будто я знаю его всю жизнь.

Я подхожу к нему, и он протягивает мне руку. Его ладонь теплая и шершавая, как кора старого дерева.
"Ты тоже здесь?" – спрашивает он, и в его голосе нет удивления, только тихая, глубокая печаль.
"Я не знаю," – отвечаю я, и это правда. Я не знаю, как я здесь оказался, и что это за место.
"Это станция," – говорит он, и его взгляд снова устремляется вдаль. "Станция, где все встречаются. Те, кто ушел, и те, кто остался. Те, кто помнит, и те, кто забыл."
Он замолкает, и мы стоим рядом, слушая шум приближающегося поезда. Его гудок кажется мне не угрожающим, а скорее зовущим.
"Ты тоже ждешь?" – спрашиваю я.
Он снова кивает. "Все ждут. Но не все знают, чего именно."
Я смотрю на него, на его морщинистое лицо, на его добрые, но печальные глаза. И вдруг я понимаю, что я тоже жду. Жду чего-то, что я потерял, чего-то, что я забыл. И, возможно, это место – станция, где я смогу это найти.

Поезд приближается, его огни прорезают вечерний сумрак. Я чувствую, как меня охватывает волна воспоминаний, как будто я уже был здесь раньше, как будто я уже ехал на этом поезде. И я знаю, что скоро я тоже сяду в вагон и отправлюсь куда-то, куда меня ведет моя собственная, неведомая станция.

Старик отпускает мою руку, и я чувствую, как меня тянет к поезду. Он останавливается, двери открываются, и я вижу внутри людей, чьи лица мне знакомы, хотя я никогда их не встречал. Они смотрят на меня с тихим пониманием, словно приглашая присоединиться. Я делаю шаг вперед, и двери закрываются за мной. Я не знаю, куда едет этот поезд, но я чувствую, что это правильное направление. Я смотрю в окно, и вижу, как станция Сортировочная остается позади, растворяясь в темноте. Но я знаю, что она всегда будет частью меня, как и этот старик, и этот поезд, и эта необъяснимая тоска, которая привела меня сюда.

НА ГРАНИЦЕ МИРОВ

…Я был среди вас совсем недавно. Я с вами был. Я что-то делал. Но делал все не то.
Вот! Мне нужно сейчас просто напиться! Водки! Потому что я её не люблю. Но даже через все мое отвращение к ее парам, я выпью. Но! Где же здесь водка? У цыган! Конечно. Тут у них, оказывается, есть еще и публичный дом. Хоть все это странно. Очень странно.
…Вот, как хитро прохожих зазывают, вроде как шутят. Иди со своей дороги на их сторону, не стесняйся! У них есть наркота. А мне нужна она? Пойду-ка я в публичный дом!

…Вокруг откуда-то много свежих и не струганных досок. Из них здесь все сараи! А земля, словно вывернута наизнанку, жирная и рыхлая. Еще нет тротуаров, а улица есть. Вот видно, по ней ходят пары и одиночки. Как по проспекту. Есть много престарелых. У некоторых мужчин пиджаки все в медалях. А под ручку с ними жены, как будто в париках. Старушки.

Красивая цыганка улыбается мне угольями острых черных глаз. Как молода она! Но знаю, что она старуха! И точно: только я хотел к ней прикоснуться, как она сразу превратилась в свинью и прыгнула в чулан из тех же свежих досок! И я вижу, что здесь даже свиней разводят. И еще вижу, что здесь все желания вредны. Здесь они всегда безобразны. У них не образ, у них – сразу суть: какая-то мерзость, какой-то подвох, какое-то тягучее, густое неприятное событие или ощущение его, и тут же отвращение, как жуткое похмелье. Как состояние после бодуна. А опохмелиться нечем. Да и нет резона.

Здесь оно, это чувство бесконечного обмана, фальши и пустоты особенно гнетет. Это похоже на то, когда в какой-то оторопи, может быть, с перепугу, спросонья ты хватаешь со стола кружку, думаешь, что в ней еще есть вода, делаешь жадный полный глоток, а вот ничего - ни капли в рот не попадает!

И хорошо, если ты в силах здесь желаний не касаться. Они все пусты! Но здесь к тебе и не особо так и пристают. Подразнят, намекнут, но в душу не лезут. Не спрашивают за кого ты и какой ты веры. И русский ты или еврей. Здесь никому нет дела до другого. Здесь каждый сам по себе, как бы сказать, …живет.

Но разве и не так же в реале? По сути, так. Со смыслом. Но в реале каждый норовит хоть как-то пошевелить, покорить другого и за счет него хоть что-то получить. Даже просто, чтобы кто-то тебя выслушал, если не служил бы и не работал…

Интересно, читает ли кто-нибудь сейчас меня? И видит ли моего монитора строки? Наверное, я как-то сумбурно отражаю свои впечатления. Хотя это и не я сам, а они такие и есть – сумбур, мельтешение. И это вызывает волнение, беспокойство, отрывочность мыслей. 

Я снова огляделся. Улица казалась бесконечной, утопающей в серой дымке. Те же сараи из свежих досок, та же рыхлая земля. И люди. Они шли, не глядя друг на друга, каждый погруженный в свой собственный, невидимый мир. Я почувствовал острое желание вырваться отсюда, но ноги словно приросли к этой странной, липкой земле.
Вдруг я услышал тихий смех. Он исходил откуда-то из-за одного из сараев. Любопытство, смешанное с тревогой, потянуло меня туда. За сараем, в полумраке, сидела та самая цыганка. Но теперь она была не старухой, не свиньей, а просто женщиной. Молодой, с теми же угольями глаз, но теперь в них не было ни насмешки, ни обещания. Только усталость.
"Ты ищешь что-то?" – спросила она, и ее голос был похож на шелест сухих листьев.
Я кивнул, не в силах произнести ни слова.
"Здесь ничего нет, – сказала она, – кроме того, что ты принес с собой. И то, что ты принес, здесь только множится и искажается."
Она протянула мне руку. В ней лежал маленький, тусклый камешек.
"Возьми. Он не поможет тебе напиться, но, возможно, поможет увидеть."
Я взял камешек. Он был холодным и гладким. Когда я поднес его к глазу, мир вокруг преобразился. Сараи из досок стали просто старыми, покосившимися постройками. Рыхлая земля – просто грязью. А люди… люди были просто людьми, каждый со своей болью и своей надеждой.
Цыганка снова улыбнулась, но теперь это была другая улыбка – печальная и понимающая.
"Иди, – сказала она. – И помни, что даже в самом отвратительном желании есть зерно истины. Главное – не дать ему прорасти в мерзость."
Я повернулся и пошел прочь. Улица все еще была странной, но уже не такой пугающей. Я не нашел водки, не нашел забвения. Но, возможно, я нашел что-то более важное. Что-то, что поможет мне понять, что же именно мне нужно. И что я делаю не то. И что время, как песок, ускользает сквозь пальцы, но теперь я чувствую его вес.

В ПОИСКАХ ВЫХОДА

Я всё ещё ищу выход, мечусь по коридорам этого бескрайнего лабиринта. Всё это похоже на здание, которое не имеет конца. Узкие проходы, металлические двери без ручек, мрачные стены, покрытые каким-то холодным светом. Иногда мне кажется, что я вижу свет, но, подбегая к нему, я понимаю, что это всего лишь игра моего сознания. Переходы исчезают, и я остаюсь стоять перед очередной замкнутой дверью.

Иногда я чувствую чьё-то присутствие. Шаги, шорохи, едва слышное дыхание. Я знаю, что здесь кто-то есть. Но кто? Они не хотят показываться, они наблюдают за мной, из тени, из-за угла, оставляя меня наедине с моими сомнениями. Порой я слышу их голоса – шёпот, обсуждающий мои действия, как будто я подопытный кролик в чьём-то эксперименте.

– Он опять пытается найти выход, – раздаётся чей-то ехидный голос где-то вдалеке.

– Глупец. Разве он не знает, что выхода нет? – отвечает другой голос, полный презрения.

– Пусть пытается, – слышится третий, более спокойный. – Может, ему удастся. Иногда даже невозможное становится реальным.

Я хочу закричать, чтобы они вышли, показались, чтобы дали мне хотя бы подсказку, но слова застревают в горле. И опять – пустота, тишина, только звук моих шагов и где-то далеко капающая вода.

Тут, в этом мире, время будто остановилось. Я не знаю, сколько дней я здесь блуждаю, и не уверен, были ли дни вообще. Может быть, я всего лишь миг, один миг, застрявший между двумя мгновениями. Или я – всего лишь воспоминание? Частичка чьей-то ушедшей мысли, обрывок сновидения, которое уже никто не помнит?

Я подхожу к очередному монитору. Он светится, и на экране снова этот адрес – EL@20543. Я вижу своё отражение в чёрном глянце монитора. Глаза усталые, взгляд потерянный, но что-то в этом взгляде ещё живое. Что-то, что не позволяет мне сдаться, что не позволяет мне исчезнуть в этой пустоте.

– Кто ты? – шепчу я своему отражению. – Кто ты и почему ты ещё здесь?

И вдруг экран начинает мерцать. На нём появляются слова. "Ты не один". Слова светятся, словно произнесённые кем-то из-за граней реальности. "Ты не один, и есть те, кто видит тебя. Кто слышит тебя".

– Кто? Кто меня видит? – спрашиваю я, не отрывая взгляда от экрана.

Монитор гаснет, и я снова остаюсь в темноте. Но эти слова, этот свет, проблеск среди тьмы – он даёт мне силы идти дальше. И я иду. Я не знаю, где я окажусь, не знаю, что меня ждёт за следующим углом, но я чувствую, что там, за пределами этого лабиринта, должен быть выход. Должна быть дверь, ведущая в мир, где я снова стану видимым, где кто-то посмотрит мне в глаза и скажет: "Ты живой".

И, может быть, тогда я смогу найти и её – ту, которая дала мне адрес. EL@20543. Может быть, это не просто год или случайное число, а код. Код выхода из этого мира, ключ, который откроет мне путь обратно. Я держу этот адрес в своей голове, словно спасательный круг. И если этот путь – иллюзия, то пусть. Пусть это будет иллюзия, но она моя. И она ведёт меня дальше.

ОТ ИЗДАТЕЛЯ   ИСПОРЧЕННЫЙ ТЕЛЕФОН

«Я здесь о Тебе думал... Та, которая! Ты здесь была. В моих мыслях. Значит, на самом деле. Нет, не было Тебя. Был я, в Тебя влюблённый. Ты никогда не видела меня в таком состоянии. Но я не знаю, а как ты сама теперь выглядишь. Ты почему не высылаешь свою фотку?
Вот! Фото! Это то, что мне нужно. Я сейчас узнаю, где я... То есть умер или ещё жив, и просто мне всё снится... Такой неприятный, знаете, сон. Такой нудный... Если вы читаете меня и видите эти буквы, умоляю, сообщите мне! Я сейчас вернусь»...

Эти слова явились перед глазами, расплываясь, как чернила на мокрой бумаге. Я сжимал телефон в руке, пальцы дрожали. Это было не просто сообщение, это был крик из бездны, пойманный в цифровую паутину. Я не знал, кто его отправил, не знал, кому оно адресовано. Но что-то в этих строках зацепило меня, заставило остановиться, замерзнуть посреди суетливого дня.
"Я здесь о Тебе думал… Та, которая!" – первая фраза ударила как молния. Кто эта "Та, которая"? И кто этот "я", который думал о ней так отчаянно? Я представил себе человека, запертого в каком-то странном, невидимом пространстве, где единственной реальностью были мысли о ком-то другом.
"Ты здесь была. В моих мыслях. Значит, на самом деле." – эта логика, искаженная, но такая понятная для того, кто потерял связь с реальностью, пронзила меня. Сколько раз я сам, погруженный в свои мечты, чувствовал присутствие тех, кого любил, даже если их не было рядом? Но здесь было что-то другое, более острое, более отчаянное.
"Нет, не было Тебя. Был я, в Тебя влюблённый." – вот оно. Признание в собственной иллюзии. Человек осознавал, что его "Ты" – это лишь проекция его собственных чувств. И это осознание, видимо, было невыносимо.
"Ты никогда не видела меня в таком состоянии." – это было самое печальное. Невозможность разделить свою уязвимость, свою любовь, свою боль с тем, кто был ее источником.
"Но я не знаю, а как ты сама теперь выглядишь. Ты почему не высылаешь свою фотку?" – здесь проявилась надежда. Надежда на подтверждение реальности, на хоть какое-то доказательство существования того, о ком он думал. Фотография – как якорь, как мост между миром мыслей и миром осязаемым.
И вот, кульминация: "Вот! Фото! Это то, что мне нужно." Я замер. Фотография? Где? Я листал свой телефон, проверял галерею, но ничего не было. Может, это было вложение, которое не загрузилось? Или сообщение было частью более крупной переписки, которую я не видел?
"Я сейчас узнаю, где я… То есть умер или ещё жив, и просто мне всё снится… Такой неприятный, знаете, сон. Такой нудный…" – эти слова заставили меня похолодеть. Сон, который настолько реален, что хочется проснуться. Сон, который настолько нуден, что хочется вырваться из него любой ценой.
"Если вы читаете меня и видите эти буквы, умоляю, сообщите мне!" – это было обращение ко мне. Ко мне, случайному свидетелю его отчаяния. Я почувствовал тяжесть ответственности. Что я мог сообщить? Что я мог сделать? Неужели это тот самый парень в моем телефоне? Но я в это отказываюсь верить! Этого не может быть.
«Я сейчас вернусь…"
Я снова сжал телефон. "Вернусь куда?" – пронеслось в голове. Вернется ли он из этого "сна"? Или это было прощание? Я чувствовал, как озноб забирает меня от волнения. Это было не просто чтение чужого сообщения, это было погружение в чужую реальность, в чужое отчаяние. Наверное, мне не стоило браться за этот репортаж… Слишком странная история, и вероятно, запретная территория. Ладно там загадочные файлы, тексты, занимательный подарочек от друга-айтишника. Но при чем здесь мой телефон?
Я начал лихорадочно набирать ответ. "Кто вы? Что происходит? Я получил ваше сообщение. Я вижу эти буквы." Но пальцы замерли над клавиатурой. Что я мог сказать? Как я мог помочь человеку, который, возможно, находится в другом измерении, в другом времени, или просто в глубочайшей депрессии?
Я снова перечитал сообщение. Каждая строка была пропитана болью, одиночеством и какой-то странной, искаженной надеждой. Эта "Та, которая" – она была реальна? Или это была лишь фантазия, порожденная его одиночеством? И что за фотография? Была ли она отправлена? Или это было лишь предвкушение, желание, которое так и не осуществилось?

Я почувствовал себя частью этого странного, невидимого диалога. Я был тем, кто "читает и видит эти буквы". Я был тем, кому он адресовал свой крик. И это было страшно. Страшно от бессилия, страшно от того, что я не знаю, как ответить.
Я посмотрел на экран телефона. Сообщение было получено несколько минут назад. Но откуда? Я проверил папку "Входящие", но там ничего не было. Может, это было сообщение, которое появилось из ниоткуда, как призрак в цифровом мире?
Я снова посмотрел на последнюю фразу: "Я сейчас вернусь…" Это было так неопределенно. Вернется ли он в реальность? Или вернется в этот "нудный сон"?
Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Что, если это было не просто сообщение, а предсмертная записка, отправленная в последний момент? Что, если этот человек действительно умер, и его последние мысли, его последнее желание были запечатлены в этих строках, которые каким-то образом попали ко мне?
Я снова начал набирать ответ, но на этот раз слова были другими. "Я здесь. Я вижу. Я не знаю, что происходит, но я здесь. Пожалуйста, если вы можете, ответьте. Я хочу вам помочь."

Да, я отправил это сообщение. И теперь оставалось только ждать. Ждать ответа, который, возможно, никогда не придет. Ждать, пока этот странный, болезненный сон, который я случайно увидел, не рассеется, оставив меня наедине с моими собственными мыслями и с этим необъяснимым чувством причастности к чужой боли. Я чувствовал, что этот человек, кем бы он ни был, оставил след в моей душе, след, который будет преследовать меня, пока я не узнаю, чем закончилась его история. Или, возможно, пока я сам не пойму, что такое "вернуться".

НОВОСЕЛЬЕ

... Я только что обыскал сразу несколько последних приютов и даже заглянул на еврейское кладбище, подумав с надеждой, а вдруг я еврей? Но могилы с моим фото не нашел. Скорее всего, уже другую на месте моей успели вырыть. Если я умер давно. Семь лет назад. А если меня сожгли? Вот, в этом новом крематории. Или? Я утонул. И меня до сих пор не нашли. Или убили в том же такси из аэропорта в город и закопали в лесу у дороги? Или? Я все-таки еще живой, потому и нет нигде моей фотки. Еще живой. Как хочется поговорить! Поговорить мне с кем-нибудь надо. А дверь закрыта.
Нет ключа. Почему? Они, ключи в связке, всегда были здесь вот, в этом кармане. Выпали, наверное, когда мы с Тобой сидели там на лужайке... Ты такою казалась мне милой, что не знаю теперь, как другой я поверить смогу! Это я так. С усмешкой. Горькой. Горчит меня что-то. Вы понимаете. Я хочу плакать. Я не могу, как плачу! Мой монитор я вижу словно, через дождь. Хм, неужели все на самом деле?

...И плачу. За все! По каким-то дурацким счетам. Я не знаю, что со мной.
Иди, куда хочешь! Иди, куда попало. Иди на вокзал, иди в ресторан, иди на стройку. Здесь, как и везде, всегда что-то строят. Но ты здесь никому не нужен.

Но где же эти... нечисть? Где же тайна или тайны всей посмертной жизни? Где же ужас? Ужас то, что я ничего не могу понять. Я не могу разделить, где эта грань, где реальность, а где мое воображение или этот, вполне реальный, а то и более, чем настоящий мир. Где перегородка? Ужас в том, что я не могу вернуться к тому, что было, и к самому себе прежнему. Я вижу всех. Здесь так много людей! Повсюду влюбленные пары! Я вижу все, что только пожелаю. Но это почему-то никому не нужно. Я могу говорить. Ну, и что же? Все так могут. Но я могу... делать то, что они не умеют или не хотят? Я это всё расскажу другим. А кому? Таким же, как я, давно уже мертвым? А те, кто жив? И кто жив? Все, кто сейчас за стеклом, которое мне не разбить, не пройти мне сквозь него, и
меня почему-то не пускают. Я так хочу к вам, люди!

Каков этот мир? Он копия того, в котором вы живете. Или будет точнее сказать, ваш мир – копия того, то есть этого, где я сейчас. Есть лишь маленький нюанс: здесь все как бы на несколько градусов сдвинуто, угол зрения немножко другой и все как бы течет гораздо медленнее, и солнечное освещение более церковно-желтое, в таких темного золота бликах и свечах, и ночь светлее, и всегда есть полоска света. Но это самое первое небо. А их как минимум девять, а может быть, четырнадцать. Но отсюда видны второе и третье. Только я не вижу здесь любопытных и готовых самовольно туда порываться... Здесь понимают, что перемещение по восходящей связано как бы с разными уровнями сознания. На соседствующие миры просто никто не обращает внимания... Они обозначены, как дальние горы в синей дымке.

Но где же демоны и сильва? Где ангелы Света? Я чувствую, они повсюду. Нет, я их вижу всех и сразу. Они все на своих местах. Они сразу смотрят на всех. Это и на тех, кто здесь, и на тех, кто еще не пришел, которые в реале. Но реала нет!

Вы зря недооцениваете компьютер, если что-то в нем говорите, то есть пишите, особенно в режиме онлайн. Ваши мысли читают. Ваши слова записывают. Почему нет обратной связи? Вина людей, то есть наша вина. Мы утратили, забыли эту связь и то, каким путем возможно было бы общаться. Как говорится, нужно шестое чувство или… третий глаз. Им немногие сейчас на Земле владеют. Хотя и немало медиумов. Но они не достигают неба… Они застревают в поднебесной, где нечистью всё просто кишит.

Ведь всё одно. Они, эти, наверное, сущности смотрят на меня. Они смотрят на нас. Я чувствую, что здесь присутствуют еще другие. Эти демоны и сильва нам не мешают. Откуда взялась «сильва»? Что за слово? Оно здесь есть, а там, у вас о нем не знают. Это вроде как область духовного мира, что-то типа совокупной мыслеформы – ожившие и ставшие реальностью мысли людей. О! Это огромный мир. И я знаю, что, если вот, устремлюсь сейчас в те предгорья, к подножию сизых и недоступных вершин, меня там будут преследовать, есть и пить, и раздирать на куски разноцветные, многорукие и свирепые, и неприятные с виду чудовища и всевозможные монстры. Но я их не боюсь, я знаю их природу! Здесь нельзя питать отвращение. И вы на земле еще старайтесь научится гасить в себе это чувство.

Нам лучше избавиться от него до прибытия сюда и пока мы еще живы. Иначе будет поздно, отвращение сделает из нас невозможность дышать: оно нас будет душить и пожирать точно также, как скользкая и гибкая, и вся в какой-то ночной вонючей слизи змея заглатывает добычу, смачивая её своею отрыжкой, а добыча при этом сама гораздо больше маленькой и пучеглазой головы убийцы и едва умещается даже малая часть её в кроваво-розовой пасти.

Если мы не избавимся от отвращения к боли, от отвращения к несчастьям, от неприятных ощущений при встрече нежелательных нам лиц, если мы не исторгнем из себя чувство гадливости к тому, что видим иной раз в общественных туалетах или в операционных травматологических больниц, но при этом допускаем в мысли свои сцены, бывает, и действа, и пожелания далеко не чистые, а то и противоположные понятиям гармонии и добра, то все это вместе породит из нас безразмерно и невыносимо жуткое существо, хронически далекое от нас самих и настоящих, когда и где душою мы – дети
Вселенной, дети Природы и дети Божьи...
И мы встретимся с этим существом, как со своим неимоверно страшным противником. И тогда мы вкусим своим сознанием картину собственной реальной смерти. Она станет для нас гораздо ужаснее и страшнее, чем наше без памяти, но все же не без серьезного повреждения рождение на белый свет, когда мы впервые запечатлеваем подсознанием отлучение от материнского чрева, и когда еще сами не умеем ни дышать, ни жить. И тоннель, который сожмет нас во время перехода, для нас окажется гораздо уже, чем игольное ушко, и гораздо длиннее, чем расстояние от Земли до звезд, и свет, нами чаемый, удален будет от нас на бесконечное время.

...Странно. Это не я говорю. Это кто-то мне говорит. Я не имею этого знания. Но оно во мне. Я чувствую, что сейчас это очень важно для меня — успеть вам передать эту информацию. Вот, чувствую, это кто-то очень светлый, спокойный и добрый, красивый передает вам через меня.

Смотри же, что ждет Тебя, человек.
- И мы войдем в мир еще более настоящий и еще более населенный, чем земной, в состоянии крайнего потрясения и безволия, и не найдем спасения от ужаса, пожирающего нас, но сами почему-то начнем расти вместе с этим ужасом до размеров космических. И не будет нам спасения, и не найдем убежища при виде мрачных и алчных, и свирепых чудовищ, стремящихся рвать и поедать нас, как будто
живых, сдирать нашу плоть и высасывать прямо из наших черепов серый студень мозгов, и сосать сладострастно из сердец наших и жил еще дымящуюся и кипящую трепетную кровь. И мы это будем видеть воочию и изнемогать, и не получим избавления., потому что мы не сможем бежать самих себя, и не найдем в себе сил взять себя в руки, и усмирить панику своего же сознания, и привести себя в чувство покоя и трезвости.
И что мы можем противопоставить скрытому в нас неприятию, таящейся в нас змее отвращения? Только Любовь. Имея её, вживив её восторг и свежесть в свое сознание и в каждую свою клеточку уже при жизни и даже задолго до смерти, мы не пропадем нигде: и нет тогда для нас ужасов, и нет страха, и нет того, что не любили бы мы. И любить мы тогда станем безо всякого соглашения, без мзды, упреков, ожидания взаимности, и отдадим себя всему, что нас возжелает: преисподняя ли, томящиеся ли от голода духовного наши братья и сестры, все еще надеющиеся на невероятное и, казалось бы, невозможное ни при каких обстоятельствах недопустимое спасение. Любовь все превозмогает, всего надеется, всему верит, все прощает, и нет ей конца. Любовь никогда не перестает!

Нет-нет, я так говорить не умею. Это какая-то занудная, противная проповедь. Здесь у меня своевольный компьютер. Мне разрешили им пользоваться. Нет, не за заслуги, для чего-то другого, наверное, чтобы смог вам это передать

И я еще от многого не отвращен. Я это чувствую в себе. И есть то, что меня удерживает и пока еще охраняет. Но имею предчувствия не очень для меня приятные. И вот, я до сих пор как бы взвешен… но не опущен, и лечу в пропасть, но еще не упал, чтобы там, на дне, если возможно будет, посчитать то, что цело на мне, а что изломано и растряхнуто и потеряно уже безвозвратно во время падения моего. Я ощущаю, что кто-то большой и мудрый ведет меня к пропасти. И скоро наступит мой миг – не подвести… А полететь, как надо!

Но! Это какое-то ожидание. Это похоже на засаду. Я вижу, что скоро, скоро сам приду в то место, где они, эти демоны-мучители, а может быть, и ангелы так странно заседают, и как чиновники, снуют деловито из кабинета в кабинет, передают бумажки, на ухо что-то шепчут друг другу, кивают так озабоченно, серьезно. Канцелярия! Департамент. Префектура. Какая-то фигня!

… Мне страшно. Там, там ведь это... Суд! А самого судьи пока что не видно. Меня еще судить тут будут? За что? За то, что просто человек! Но вот, я вижу, для ангелов есть тоже место для суда. Оно как-то сразу на небе. Здесь тоже есть свое небо. Кажется, я это уже говорил. Оно доступно, оно видно, и виден его свет и даже очертания устройства неба…

Но дороги видимой туда я не нашел.

И мне захотелось суда невыносимо. И было страшно и тревожно. Но меня никто не звал. А кто-то подошел и сказал как бы мыслью: « Чего тебе спешить? Тебя позовут, когда надо». Вот так сказал. Я подумал, что надо бежать и попытался скрыться. И стало неприятно, как на приеме у хирурга: а что теперь бежать? Куда? Зачем? Ведь все равно реально разрежут, будет больно. Эх, если бы был тут наркоз!

...Я только что видел выходящих из суда каких-то бабок, как из церкви в воскресенье, как будто сладкое они чего-то съели, сияли мягкие их лица, в платках туго сжатые, как в фантиках конфеты… С одной из старушек шел мальчуган лет девяти и прижимал к своей груди баранки с маком, пряники и кренделя. И я увидел, что они в руках все что-то держали, выходя из комнат для суда. Как бы по вере каждый: у кого чего побольше, у кого поменьше гостинцев было и наград.

И я увидел то, что ждет меня: коробочка какая-то в моих руках, а руки к груди прижаты. Едва в ней, коробочке моей, умещаются ладошки. И она, мне показалось или так и есть, совсем пустая! И это вызвало судороги у меня и сожаление, что я мог бы получить такие же вот, как у тех, хотя бы баранки или… кренделя.

-Иди! – Толкнули меня сзади. И волосы вдруг дыбом встали. У меня.

-Куда? - Я прошептал, не видя того, кто сзади. – На суд? Уже? - И все оборвалось во мне.

- Нет, не туда, - ответил мне все тот же голос. И я не могу сказать, что он меня успокоил. Напротив, что-то было еще не решено. Я вспомнил про свой компьютер и тут же оказался у него. Я что-то должен еще сказать, я должен еще что-то сделать.

Может быть, Тебе, любимая моя. А может быть, за своего деда. Он умер давно. Или за брата? Или за сестру? За Зоечку? Они все умерли раньше меня. За мать, за тетку-сплетницу? Или за дядю Ивана, или за тех, кого еще не знаю? За всех? Или для всех? Нет. Для себя. И только для себя. Я что-то не доделал, а мне не дали место, мне не позволили со всеми быть. В реале. И здесь опять же вижу, непрочно, зыбко место у меня.

Или весь это ужас – и есть тот факт, что я уже умер, умер и не заметил, как поселился в Интернете. И вот, живой. Живой, как ни крути, хотя меня и нет. На свете. Да, и это еще вопрос: но есть ли я на самом деле в интернете?

ТАВЕРНА

Я иду по этим длинным улицам, словно лабиринтам — каждый дом здесь похож на другой, каждое окно — бесконечно закрытая завеса, и двери кажутся сделанными из серого, холодного камня. Никаких вывесок, никаких подсказок, что внутри. Словно всё это — дом для теней, которые не оставляют следов. Время течет медленно, и каждая минута здесь — как час, а час — как вечность.
Однажды, скитаясь среди этих пустынных переулков, я заметил огонек впереди, едва уловимый свет, который, казалось, звал меня к себе. Я пошел к этому свету, и вот, за поворотом, открылся вход в небольшую таверну. Она казалась совсем неуместной в этом мире. За столами сидели люди, пили что-то, разговаривали. Лица их были затенены, но в каждом из них был какой-то блеск, что-то непонятное и необычное.
Я присел за пустой стол, и почти сразу ко мне подсел мужчина в шляпе с широкими полями. Его лицо выглядело знакомым, но я не мог вспомнить, откуда я его знаю.
— Ты здесь новенький, да? — спросил он, склонившись ко мне. — Понимаешь, что происходит, или всё ещё блуждаешь в своих мыслях, как потерянная душа?

Я чуть напрягся, чувствуя, как слова этого человека проникают в самую глубину моего сознания.
— Не знаю, — ответил я честно. — Я не могу понять, где я, что здесь происходит. Всё это напоминает сон, но слишком реальный, чтобы быть сном.
Он улыбнулся, и в его улыбке было что-то непостижимо печальное.
— Все мы здесь ищем ответы. Думаешь, ты первый? — он вздохнул и откинулся на спинку стула. — Этот мир — всего лишь отражение того, что у тебя внутри. И пока ты не поймёшь, чего именно ищешь, ты будешь блуждать здесь, как и все остальные. Но есть и хорошие новости: тот, кто действительно ищет, всегда найдёт.
— А как узнать, что я ищу? — спросил я, чувствуя, что в его словах скрыт какой-то глубокий смысл, который мне ещё предстоит разгадать.
Он наклонился ближе, и я почувствовал, как его глаза, скрытые под тенью шляпы, будто бы пронзают меня насквозь.
— Ты уже знаешь. Вопрос в том, сможешь ли ты это принять, когда найдёшь. Ведь не все готовы увидеть правду. Правда часто отличается от того, что мы ожидаем, и она может быть слишком болезненной.

Я задумался над его словами, и в этот момент мне показалось, что комната, где мы сидим, начала изменяться. Стены стали размытыми, как будто растворялись в тумане. Мужчина посмотрел на меня ещё раз, его глаза были как бездонные колодцы, полные тайн.
— Найди её, — сказал он, и его голос был почти шёпотом. — Только так ты сможешь найти себя.
Я хотел спросить, что он имеет в виду, но он исчез, словно растворился в этом странном свете, который заполнил всё вокруг. Я остался один, и туман начал окутывать меня, затягивая в свою бесконечную пустоту.

...Я вышел из этой таверны, и, казалось, будто мир вокруг изменился. Стало светлее, воздух стал чуть мягче, и я чувствовал, что что-то в этом мире всё же может дать мне ответы. Я знаю, что должен идти дальше, что должен искать её, свою единственную. Эта надежда — как светлый огонёк в конце долгого, тёмного туннеля. Может быть, она ждёт меня где-то, в одном из четырнадцати небес, или, возможно, она совсем рядом, просто мне нужно научиться видеть.

Идя дальше по улицам этого инобытия, я понял одно: несмотря на всю боль, на всё отчаяние, в этом месте есть что-то, что зовёт меня вперед. Может быть, это любовь, которая сильнее даже смерти. Может быть, это моя собственная вера в то, что ничто не исчезает бесследно, и что каждый из нас может найти то, что потерял, даже если для этого придётся пройти через все круги ада.

Теперь я не просто блуждаю. Я ищу. И это — моё путешествие, моё испытание, которое, я верю, приведёт меня к свету.

МАМУЛЯ

Сны… Мои сны, они стали такими яркими, такими реальными. Вчера или раньше, мне приснилось, что я снова в бабушкином доме. Солнце светит так же, как тогда, и я снова маленькая, заводная. Илонка рядом, мы хихикаем, а бабушка Аня сидит на крыльце, вяжет. Но ее лицо… оно какое-то другое. Морщинки стали глубже, а глаза… в них нет прежнего озорства. Она смотрит на нас, и в ее взгляде читается какая-то печаль.

Потом я вижу себя, но уже взрослую. Я стою перед зеркалом, и мое отражение… оно не мое. Это лицо незнакомой женщины, но с такими же глубокими морщинками, как у бабушки, и с такой же печалью в глазах. Она смотрит на меня, и я чувствую, как будто она хочет мне что-то сказать, но не может.

А потом… Мне снится, что я просыпаюсь в какой-то теплой стране, где я никого не знаю и начинаю что-то искать. И это не первый раз. Эти сны преследуют меня каждую ночь. Они такие реальные, такие живые, что я начинаю сомневаться в том, что это всего лишь сны.
Я чувствую, что что-то происходит. Что-то важное. Что-то, что связано с моим прошлым, с моей семьей, с бабушкой Аней. И эти странные родственники, которые приходили ко мне… Может быть, они как-то связаны с этими снами? Может быть, они знают что-то, чего не знаю я?

Не знаю, как это для других, а для меня это открытие: до меня сегодня ночью и даже под самое утро внезапно дошло, что при общении с людьми, даже самыми близкими, с сестрой там или подружкой, мы видим их всегда со стороны и воспринимаем, ну, как бы посторонних, то есть так, как оно нам видится.
А ведь на самом деле мы не знаем, что у них в этот момент в голове, что они чувствуют, о чем переживают. Мы изнутри их не видим, потому что смотрим своими глазами и смотрим тем, что у нас самих внутри – душа ли там, сердце, ум или еще что-то такое.
Значит, мы легко можем ошибиться, не понять человека, не поймать его настроение, в общем, не въехать. Может быть, у него что-то болит, а мы ему в этот момент грузим про платье, что на днях попалось на глаза в магазине и очень понравилось или заливаем ему про то, что хочется вот прямо сейчас оказаться где-нибудь на берегу теплого и солнечного моря, когда у нас, как всегда, климат такой умеренный, самый мерзкий, противный и, кажется, вот-вот будет дождь. 

Я не знаю, хорошо это или плохо. Может быть, я плохо объяснила. Но хотелось бы не оказаться дурочкой перед другим человеком, а тем более, перед тем, кто дорог и с которым мне интересно, и который мне приятен, нравится. Это я смело могу сказать и про бабушку Аню, про маму, и про мою сестру Илонку, и про Дашу, мою подругу. И про Никиту. А здесь стоп! Про него у меня вообще, особая история.
Я должна разобраться в этом. Я должна понять, что происходит. Я должна узнать, почему эти сны преследуют меня. Я должна узнать, кто эти странные родственники и чего они хотят.

Я расскажу доктору об этих снах. Может быть, он сможет мне помочь. Может быть, он сможет объяснить, что со мной происходит. Но я чувствую, что это не просто медицинская проблема. Это что-то большее. Это что-то, что связано с моей душой, с моей памятью, с моей судьбой.
Я после больницы обязательно возьму выходной и поеду к маме. Ей я могу доверять. Она всегда выслушает меня и поддержит. Может быть, вместе мы сможем разобраться в этом кошмаре.

Я должна начать с бабушки Ани. Я должна вспомнить все, что она мне рассказывала, все ее истории, все ее секреты. Может быть, в них кроется ключ к разгадке.
Я достану старые фотографии. Я буду смотреть на лица своих родных, пытаясь найти в них ответы. Я буду искать подсказки в их глазах, в их улыбках, в их позах.
Я не знаю, что меня ждет впереди. Я не знаю, что я найду. Но я знаю одно: я не сдамся. Я буду бороться за свою память, за свою правду, за свою жизнь.
Я должна узнать, кто я такая. Я должна узнать, откуда я родом. Я должна узнать, что со мной происходит.
И я узнаю. Я обязательно узнаю. Даже если это будет стоить мне всего. Потому что это моя жизнь. И я не позволю никому ее украсть. Ни снам, ни странным родственникам, ни даже самой судьбе. Но вот опять сон…

– Эличка, малышка, а как ты сюда попала? Что случилось?
– Ой! Мамуля! А откуда ты здесь?
– Сама же и звала…
– Я?
– Мне Даша, подруга твоя написала, что ты в больнице, зовешь маму.
– Надо же! Я не просила ее об этом. Не хотела тебя расстраивать…
– Ты, наверное, с этим встречалась? С Никитой, а я говорила тебе, не связывай себя с ним… Шептевы с Демешиными никогда не общались и не дружили.
– Перестань! Я сама разберусь.
– Мамуль, а у нас есть кто-нибудь из родни или знакомых в Китае?
– Что это ты еще придумала? Нет и не было. Никогда. Ты за себя расскажи. Так что же это такое? Как ты здесь оказалась?
– Ой, мама, я… Я и сама не знаю. Не помню. Все как-то из головы вылетело… Надо же, не догадалась спросить у доктора. Я просто вообще не думала об этом.
Эх! А действительно, кто бы мне рассказал, а как это так вышло, что я вдруг в больнице?

РОЗОВЫЕ РОЗЫ

...Это случилось так просто и так неожиданно, что я до сих пор не могу понять, как всё это могло произойти. Да, в тот день мы гуляли в парке. Недалеко от реки. Было что-то особенное в этом дне, как будто само небо, солнце и ветер сговорились, чтобы сделать его идеальным. Мы шли по гравийной дорожке, она смеялась, а я шутил, держал её за руку и чувствовал себя бесконечно счастливым. В тот момент для меня не существовало ничего кроме неё — её улыбки, её глаз, её дыхания рядом. Мы были будто в своём мире, где ничто не могло нас тронуть.

И вдруг громкий голос из динамика пронзил этот идеальный момент. По всему парку звучало объявление: «Внимание! Идет задержание особо опасных преступников. Просьба всем оставаться на своих местах и соблюдать меры предосторожности!» Мы остановились, озадаченные, не понимая, что происходит. Я посмотрел на неё — её глаза расширились, в них мелькнул страх. Мы оба инстинктивно прислушивались, ловя каждый звук вокруг нас.

И вдруг я увидел его. Мужчина с огромным букетом красных цветов, как будто только что купленным для какого-то праздника. Он выглядел нелепо среди напряжённого парка — его рваная куртка, грязные ботинки, и этот огромный букет, пылающий красным. Но его глаза... они были холодными, жесткими, и в этом взгляде было что-то звериное, несущее угрозу. Он шёл прямо к нам, и я внезапно понял, что цветы — это не просто цветы.

Он подошел слишком близко, и я услышал шепот, резкий, словно шипение змеи:

— Стоять! Не двигаться, не дергаться, — сказал он, и за букетом я разглядел что-то черное, что-то угрожающее, спрятанное между бутонами роз. Это был пистолет. Большой, массивный, черный, как сама смерть, прячущийся среди этих алых цветов.

— Слушайте сюда, — продолжил он с ухмылкой, — вы теперь идёте со мной. Будете моим прикрытием, чтобы я мог пройти через этот чёртов парк. Ни звука, ни движения, иначе... — он прижал букет ближе, и я почувствовал, как холодок страха пробежал по спине.

Моя девушка сжала мою руку. Я чувствовал, как она дрожит, как её пальцы сжимаются, словно пытаясь удержаться за что-то реальное в этом кошмаре. Я посмотрел на неё, на её глаза, полные ужаса, и во мне что-то щелкнуло. Я не мог позволить этому человеку взять нас в заложники. Я должен был что-то сделать. Я должен был защитить её.

В тот момент всё вокруг словно остановилось. Время замедлилось, и я почувствовал, как прилив адреналина захлестнул меня. И тут же краем глаза я увидел второго: высокий, крепкий, пружинистый, с настороженным лицом. Он тоже был с оружием и шел следом за нами в метрах десяти, прижимался к деревьям…
Я сделал движение — резкое, необдуманное, но единственное, что показалось в тот момент правильным. Я схватил оборотня с розами за запястье, хотел вывернуть ему руку, выбить оружие, вырвать букет, но всё пошло не так, как я представлял. Чтобы не оказаться на линии огня, мне следовало сделать очень резкий разворот, уходя левым плечом вправо – подталкивая туда же его вытянутую руку с пистолетом, и тогда только правой рукой перехватить его запястье... А он оказался очень юрким, он тоже в этот момент стал разворачиваться вправо, и я увидел, как полетели в разные стороны лепестки роз, успел увидеть яркую вспышку, а самого выстрела не услышал. Конечно, он имел какую-то боевую подготовку, владел координацией и был довольно-таки ловок. Моя самонадеянность подвела меня, и поспешность сорвала мой план… Нужно было тщательнее подготовить атаку, подчиниться, прикинуться слабым, неуклюжим. Этот второй – дружок и напарник душегуба, он сбил меня с толку, появился неожиданно, это и было причиной моей неудачи, почему я так несвоевременно попытался обезоружить мерзавца.

Оглушительный хлопок, будто разорвавший тишину этого парка. Цветы из его рук разлетелись, алые лепестки, как брызги крови, посыпались на гравийную дорожку. Я почувствовал боль, жгучую, пронизывающую грудь, и в тот же миг ещё один выстрел — моя девушка вскрикнула, и её голос прозвучал, как что-то далёкое, ускользающее, растворяющееся в гулком эхо.

Я упал на землю, и перед глазами всё начало плыть. Красные цветы валялись вокруг нас, их яркость была последним, что я увидел в этом мире. Всё погружалось в темноту, и я больше не чувствовал её руки, не слышал её голоса. Где-то вдали я услышал новые выстрелы, крики, звуки сирен, но всё это казалось уже неважным. Всё это становилось чем-то далёким, как шум другого мира.

Когда я очнулся, я уже не был в этом парке. Я не был в этом мире. Всё вокруг было другим — неясным, размытым, словно я оказался в странной реальности, где нет чётких границ, где всё существует на грани между сном и явью. Я не знал, где она, моя любимая. Я не знал, жива ли она. Я помнил только её глаза, её испуганный взгляд, и это ощущение вины не отпускало меня, словно тяжёлая глыба, давившая на грудь.

Я корю себя каждый день. Здесь, в этом странном мире, я ощущаю, как медленно забываю её лицо, её голос, её запах. Это самое ужасное — забывать. Но я не могу позволить себе забыть её. Я должен найти её. Если она тоже здесь, в этом ином мире, я должен её найти. Должен помочь ей, если она нуждается в этом. Ведь я обещал защищать её. И пусть я не сдержал обещание тогда, в тот миг, когда всё пошло не так, я сделаю всё, чтобы выполнить его теперь.

В этом мире, полном теней и отражений, я буду искать её. Даже если это потребует всей моей жизни, даже если это будет мой единственный путь — найти её и вновь взять её за руку, чтобы больше никогда не отпускать. Я не знаю, что ждёт меня впереди, но я точно знаю одно: её свет, её образ — это то, что ведёт меня сквозь этот мрак, через этот странный мир, который стал моим домом после того ужасного дня.
(фрагменты из повести. продолжение следом)