Великий Октябрь в свете освоения 4

 Великий Октябрь в свете освоения

(кое-что к учебнику)


Горловка (ДНР) — 2025
;

** *
Итак, мы несколько разобрались, даже где-то повторившись, с детерминирующей отчуждение ролью частной собственности и производящего труда. Прояснили, как частную собственность и, сопряженный с ней, труд обычно преодолевают и чем это кончается. Установили также, что, «упраздняя» частную собственность (что характерно, непременно «революционно»), люди (в том числе «коммунистящие» себя) оставляют вне поля зрения саму причину ее, а именно присвоение и производство (производящий труд) как проявления последнего. Мы показали, особенно в других работах, что именно оно (присвоение) влечет частную собственность и производство. Пока оно есть, не упразднено положительно, с частной собственностью (ближайшим источником отчуждения) никак не справиться. Коммунистическим революциям же здесь нет места, их подменяют эрзацы, иной раз, «громкозвучные».

Вместе с тем, показано, антагонистом, действительным (революционным) «упразднителем» присвоения, присваивающего способа существования человека в мире, частной собственности выступает освоение, произведенческое созидание, разворачивающиеся общественной собственностью. И Маркс (повторяем в который раз) первый в духовно-мыслительной истории открывает данный факт. Больше. Осмысливает роль и значимость освоения в плане революционного утверждения общественной собственности, коммунистического человека.

Предпочтем развертыванию (кстати, уместному теперь) существа освоения и присвоения, — показу их конкретной работы, описанию специфики собственностей и труда, коими утверждается (причем, революционно) присваивающий и осваивающий человек, — прояснение кой-каких моментов освоения, намеченных выше. Будем «искать» их, следуя за Марксом в «экономическо-философских рукописях». К тому же, — в проявлениях на человеке, труде, природе, обществе и собственности, коль скоро допустить факт свершенности коммунистической (осваивающей по природе своей) революции. Несомненно, это все уточнит, скорректирует наше движение по реализации преследуемых настоящей работой целей и задач, в частности, относительно коммунистически-революционного процесса.

«Предположим, — предлагает свой анализ великий мыслитель, — что мы производили бы как люди» [Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года. — Там же. — С. 35], имея в виду коммунистическое общество, свободное от отчуждения. Как сложатся дела, коль скоро люди станут созидать подлинно человечески? Другими словами, не подневольно, не ради куска хлеба, денег, рынка, государства, наживы, потребительски, преумножая «вещное» богатство и т.д., — что непременно налицо при господстве присваивающих частно-собственнических отношений вещной зависимости. Тогда, самое существенное в человеке — его «родовая сущность», т.е. подлинно человеческое начало, — найдет раскрытие, непринужденное, свободное развитие. Стало быть, труд перестанет быть внешней необходимостью, жертвой человека, обезличенной технической активностью (от «Actus»), низводящим ее к работе (расходованию энергии, сил) животного, физического процесса. Он окажется подлинным поступающим самоутверждением человека. Последний здесь не просто способен, но реализует свои лучшие личностные качества. Его деятельность протекает так свободно, непосредственно, увлеченно и желанно, о чем, говорит Маркс, в мире отчуждения отдаленно намекают только детские игры или творческие профессии.

Внутренняя природа человека преобразится. Вместо «частичных», «овещненных» отчуждением, стремящихся только к удовлетворению примитивных животных потребностей людей, приходит человек, само природное развитие которого есть гармоничный результат всей истории человеческого общества. Это означает, что в человеке начнут бурно развиваться не только раздавленные производящим присвоением способности, но также новые, поэтические, пробуждаемые соприсутствием бытия и открывающимися поприщами творчества.

Очевидно, поскольку деятельность коммунистического человека никак не может быть присваивающей активностью, навязывающей (вплоть до насилия), веществу природы, предметам свойства и меры, угодные лишь индивидуалистической утилизации частного лица, перед нами именно осваивающе-созидательная деятельность человека как «родового существа», со-творчествующего с бытием (природой). И в этом сотворчестве — способная поступать, совладать с «мерками любого вида», в том числе такими, которых не находит в природе, утверждая, например, «красоту». Только универсально развитый, живущий в гармонии с природой, осваивающе существующий человек может стать носителем и представителем общества под названием «коммунизм».

Уничтожающий отчуждение, превращенный в свободную самореализацию человека, труд ведет к радикальному преображению каждого из производящих людей. Он очищает, раскрепощает, выводит из «частичности», иллюзий, очеловечивает человека, его отношение к самому себе и другим людям. Точно также происходит полная «революционизация» человекомерного, присваивающе-производящего использующе-потребительского отношения к природе. Она восстанавливается в правах как объективно-реальное, бытийно-материальное начало, всецело и со-присутственно определяющее как самого человека, так, разумеется, его активность, включая их границы, параметры, возможности, способности.

Отныне не человек выступает «мерой всех вещей», — с чего началось триумфальное утверждение производства, в конечном итоге, сведшее человека к самонадеянному «хозяйчику», затем безличной корпорации, а в итоге — прямо к губительной технике. Меру вещей, равно самого человека, уже берет на себя мать-природа, объективно-реальное бытие. Сама жизнь людей, их общественно-историческая созидательность обретает природный (естественный) характер, никак не противореча ей, напротив, все больше и глубже вкореняясь в нее.

Собственно, в этом и состоит глубочайший смысл материалистического (тем более, диалектико-материалистического) мироотношения, выраженный в, приводимом чуть ниже, Марксовом определении коммунизма и соотношения здесь человека и природы. Ведь не человек (как бы его ни мыслить, в какой бы форме он ни предстал) определяет бытие вещей, объективно-реальную материальную жизнь, но напротив. И человек, — поскольку не является Богом, никогда им не способен стать, всегда явленный исчезающе малой частичкой мироздания, — не может не считаться с этим фактом. Не может относиться к жизни иначе, не покидая диалектико-материалистические основы своего мировидения.

Другое дело, что он не просто пребывает в материально-бытийном окружении. Он задан, существует последним. И, что принципиально важно, существует практически. Практика (труд) же есть не просто какая-то субъективная, исключительно исходящая от человека, активность (тем более производяще-техническая). Она всегда, в любой данности своей есть (как бы иной раз иллюзорно ни представлял человек, в силу своего развития) диалектический созидательный процесс, где непременно сотворчествуют человек (малая частица природы) и безмерная мать-природа (бытие). И бытию, — объективно-реальному, единому, бесконечному, вечному, всеобъемлющему, непостижимому сполна, если угодно, Божественному, так либо иначе открывающемуся человеку и проч., — здесь всегда принадлежит ведущее (присваивающее) положение, роль.

Задаваемый таким образом бытием (природой), осваивающий человек не может не жить в единстве (гармонии) с ним, творит согласно природе, ответствуя ее законам. Гармония с природой, опять же, означает, что человеческая деятельность преследует не свои, сугубо утилитарно-потребительские, эксплуататорские цели, самонадеянно присваивающие природному веществу нужные лишь ей самой формы и меры, а так, что человек соразмеряет свои интересы, возможности, устремления с нуждами, влечениями, законами природы.

Вот, такой, универсально развитый, живущий в гармонии с природой, осваивающе существующий, материалистический человек может стать носителем и представителем общества под названием «коммунизм». «Коммунизм как положительное упразднение частной собственности — этого самоотчуждения человека — и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т.е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение» [Там же. — С. 116].

Обычно цитированием приведенного куска авторы заканчивают Марксово определение коммунизма. А между тем дальше идут не менее важные и значимые идеи, которые, мы считаем, просто недопустимо упускать. Итак, Маркс продолжает после приведенных слов: «Поэтому все движение истории есть, с одной стороны, действительный акт порождения этого коммунизма — роды его эмпирического бытия, — а с другой стороны, оно является для мыслящего сознания постигаемым и познаваемым движением его становления» [Там же].

Понятно, в сотворчестве с природой (бытием) осваивающий человек не может не выступать, — как бы это ни казалось «надуманным», ни противоречило привычным установкам, — на вторых ролях, помощником (мастером) бытийного творчества. А вызревши, до коммунистичности — со-творцом, со-трудником бытия, событийным человеческим бытием. И это тоже вполне понятно, поскольку, будучи частью (не важно большой или малой) природы, он, в конечном счете, есть сама природа. Тем более, — коль скоро перед нами коммунистическое человечество, событийное человеческое бытие, у которого бесконечные дали восходящего движения.

Повторимся, сказанное о месте и роли человека в практическом сотворчестве с бытием, вполне отвечает диалектико-материалистическому мировоззрению. Достаточно для обоснования места человека в со-творчестве с бытием заметить, что он (человек) — далеко не случаен и одинок в материальной реальности. Последняя же, в свою очередь, вечна и бесконечна. Причем, — не только в количественном, но также качественном, формально-содержательном, даже смысловом планах.

Отсюда ничто не мешает признать разумность материи, бытия. Другими словами, присутствия здесь различных по уровню развитости «братьев наших» по разуму, соответственно, деятельности. Вполне правомерно признать (ничто этому не мешает), что природное окружение, коим мы живем, есть некий результат такой разумной созидательности, которая на целые порядки стоит выше нас в прогрессивном становлении. Она ждет, рассчитывает, что мы, несколько возмужав, «став на собственные ноги», — это, между прочим, обеспечивается во многом производящей практикой, — подключимся к со-творчеству с ее высокой разумной активностью. Последнюю, как понятно, ничто не мешает признавать и за бытие, и за природу, и, вообще, все, существующее по отношению к нам в качестве, что называется «объективная реальность».

Оно, конечно, мы до поры до времени ведем себя в мире, производя, как бы своемерно, самостоятельно. Бытие даже всяко способствует, потворствует, предоставляет просторы и материал нашей самонадеянности. Но, рано или поздно, — поскольку мы вполне созрели, подготовлены, твердо «стали на собственные ноги», во многом благодаря постпроизводящей (коммунистической) революции, — пора бы реально включиться в общевселенский процесс творчества: занять тут место, осмыслить свое назначение, роль, миссию. Если-таки, мы еще не включились в данный процесс, то это совершенно не означает, что в ближайшем даже будущем и в последующие годы, века и т.д. нам удастся избежать данной «участи». Придется, как ни крути, быть участником общекосмического (природного) творчества, (со-творчества). К тому же, на своем месте, в своей роли, событийно (вселенски) «неся свой крест». Революция к такому существованию неизбежна! Или...

Дело здесь в известном плане аналогично тому, как отдельный человек на первых порах, оставаясь еще немощным, незрелым, не набравшимся могущества, проводит свою жизнь, всецело зависимый, опекаемый, под покровом родителей, старших. Но, затем, повзрослев, вызрев, он начинает вести самостоятельную жизнь, включается в общее дело, берет на себя известные функции, полномочия, права, обязанности, «ответы» (кстати, и касательно собственных родителей). Становится, одним словом, активным деятельным созидателем своей страны, общества, мира. Так и с человеком в более широком смысле, с человечеством по большому счету. Если оно претендует на продолжительное, к тому же, коммунистическое существование, выходит за планетарные пределы, то непременно должно услышать зовы бытия, ощутить свою революционную посланность, ответственность, свободное участие в бытийном созидательстве.

Поскольку же бытие (природа, объективная реальность) по отношению к какому угодно человеку несоразмерно велико, значимо, сильно, многосложно, несравненно разумно, вместе с тем, как-то отсваивается (неисповедимо, недоступно сполна человеческому пониманию), ему (человеку) остается лишь помогать бытийному творчеству, быть на вторых ролях, насколько, вообще, в сложившихся условиях он способен, силен, мастерски развит. А в условиях и пределах, где он ощущает себя по-настоящему «возмужавшим», — созидать, доступные ему лики бытия. Ведь коммунизм не есть некий рубеж, «вершина», достигнув который человек не созидает больше, в том числе себя самого, коммунизм. Последний есть «действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние» [Маркс К., Энгельс Ф. Избр. соч. В 9 т. Т. 2. С. 33] Осваивающее отношение к действительности, собственно, как осмотрительно-внимательное проникновение в потаенно сущее, изведение его средствами самой природы на свет и одействление (про-из-вод-ство, про-из-вед-ение) именно это все и предполагает с самого начала.

Действительно. Как сказано выше, коль скоро я, осваивающе тружусь, творю произведенчески. Это значит, что меня не интересует нажива как самоцель. Я творю не «из-под палки », ради обеспечения своего физического существования, «сводя концы с концами». Я тружусь не для кого-то другого, не под давлением внешней нужды. И труд, далее, не выступает «жертвой», «расходованием» моих сил, энергии, жизни, как это характерно в делах присвоения (особенно производящего). Вместе с тем, в осваивающем творчестве я не навязываю веществу природы, другим людям собственную своемерную волю, не присваиваю им что лишь мне нужно. Я творю вместе с природой, для нее, для общества, для расцвета всего мира, остальных людей. А вместе с ними — себя самого. Мой труд в этом смысле приобретает общезначимый, угодный вплоть до вселенскости (поскольку, помимо сказанного, вершится в со-творчестве с матерью-природой, ответствуя зовам бытия) характер.

Уже одно, что реализую свою ответственную созидательность в открытости и со-творчестве с матерью-природой, творю угодное Богу (бытию), и бытие сотворчествует, откровенно мне, в такой взаимооткрытости я помогаю бытию, вершу, тем самым, общественно, вселенски нужное и величественное, — разве это не радикально меняет качество, смысл моего труда, не возвышает ли его безмерно!..

Так как, далее, я творю с бытием, оно мне откровенно, — от этого не становится ли мой труд, не только подлинно поэтическим, но также в высшем смысле значимым, желанным, причем, изнутри меня самого исходящим, моей жизненной потребностью, самодеятельной необходимостью, нуждой? И «нуждой» — не в смысле самопроизвола, навязывания сущему вокруг свои «хотелки» (присвоение). «Нуждой» — не в смысле выживания, несвободного подчинения безраздельно господствующей надо мной необходимости. Нет! Только нуждой нести свет истины (бытия): возводить, обновлять мир, жизнь бытийно, добротворчески, в открытости бытия.

Не есть ли активность, исходящая из меня самого, как моя самодеятельная активность, никем и ничем не принуждаемая извне, выступающая всецело моим волеизъявлением, произволом моего духа, души и естества, воспринимаемая как самое желанное, значимое, осмысленное, прежде всего, где я лишь себе самому принадлежу, свободой. Да! Я в сотворчестве с бытием, служа так, раскрываю себя и мир, приобщаюсь к непреходящим истинам, получаю максимальное удовлетворение, творю никем и ничем не принуждаемый, естественно, свободно, на собственный страх и риск самостоятельно поступающий, совершающий здесь свой выбор и т.д. Потому, Я самоутверждаясь, испытываю, среди прочего, ответственность, затребованность, значимость того, что творю. При этом я отвечаю (пребываю в заботе) и за то, что делаю, и перед теми, с кем, кому творю. Вызволенный из-под засилья жесткой внешней необходимости мой самостоятельный труд, стало быть, и я не можем не стать свободными с означенными обнаружениями свободы.

Мало того. Эта свобода, дабы не страдать недостатками присваивающей (индивидуально своемерной) активности, призвана характеризоваться также волей к бытию, волей к служению миру, своему народу, обществу, другим людям, вещам. Она, наконец, призвана быть свободой в любящей заботе. «Свобода», надо понимать, тоже, вещь конкретная. Одно дело свобода присваивающая, другое — осваивающая (произведенческая).

Присваивающая свобода, между прочим, никогда не становится любяще-заботливой, да так, чтобы она и несомое созидание были внутренней жизненной потребностью моего (осваивающего) существа, существования вообще. Не этим ли пафосом, между прочим, пронизана вся поэма «Хорошо» великого Маяковского? Ведь действительно хорошо, замечательно, когда я творю, видя, что «мой труд вливается в труд моей республики!». И мне совершенно не нужно, чтобы результаты такого моего труда были мной присвоены («прихвачены»). К тому же, — в извращенной, «вещефицированной», утилитарно-потребительской данности.

Собственно, в творческом процессе, где бытие (Бог) творит, а я — лишь помощник ему, будучи даже мастером, — разве имеет смысл доискиваться цены (тем более, «вещной») моего труда, оплаты ее по стоимости? Что, вообще, значит стоимость и частная собственность, коль скоро не я в данном процессе главенствую, не самонадеянно и своемерно «хозяйничаю»? Мир существует, обновляется, вещи приходят-уходят не столько благодаря моему (к тому же, индивидуальному, вплоть до атомарности, эгоизма) труду, но труду всех: народа, общества, истории, самой матери-природы.

Яблоки, произведенные (выращенные) матерью-природой, — разве имеют стоимостную природу в том смысле, как последней обладают «вещи», сработанные на производстве, моим собственным, своемерным трудом?.. А коль скоро процесс (по крайней мере, в основном) созидания материальных благ приобретет аналогичный естественно-природному приходу в мир вещей, — не уподобится ли их значимость («цена», «стоимость») тому же, что и яблока [См. об этом: Практика: общий охват извне / http://proza.ru/2023/09/02/1093]?..

Подлинно осваивающий труд, конечно, не нуждается в стоимостной (в смысле необходимого живого труда, «овеществленного» в продукте) компенсации. Не в «вещном» вознаграждении, в преумножении «вещного» богатства и воли к власти тут дело. Стимулы труда — совершенно иной природы, он иначе мотивирован, нацелен. Не присваивая окружению индивидуалистические «хотелки», множащие «вещное» богатство, осваивающий труд служит расширению и росту вещей, удержанию их и самого человека в открытости бытия. И в таком служении он исполнен любовной заботы, вдохновения, свободы. Как раз потому, мерой созижденных результатов в данном труде является не их «вещная стоимость», вообще, не необходимый труд, но труд свободный. Точнее, то, что не только обеспечивает наличный предел свободы (в означенном смысле) человека, но еще больше и дальше освобождает его. Стало быть, каждая произведенная вещь с самого начала оказывается ценной именно в той мере и смысле, в каких служит этому освобождению, несет человеку новые возможности роста, восхождения, близости бытия...

Поскольку же в осваивающем событийном труде главенствует именно бытие, а человек-мастер лишь по-мощник, со-участник созидательного (со-зид-ательного) процесса, должно быть понятно: не он (будучи как угодно большим мастером) задает меры, формы, материал данной созидательности, не мастеру принадлежат правила ее. Потому, в известном смысле мой свободный, вдохновенно-поэтический труд здесь подобен поэтической игре, искусству, где я творю, раскрепостив все свои созидательные силы, способности, умения. И бытие этому всемерно, по моим возможностям способствует [См. об этом: там же].

Прервем на этом Марксово описание осваивающего труда (созидания), в частности, относительно коммунистической натурализации человека и гуманизации природы. Отмеченных моментов больше чем достаточно для удостоверения, что в осваивающей созидательности частная собственность, с непременным отчуждением, отчужденным трудом, — соответственно, беды, постигавшие человека, живущего присваивающе в протекшей истории, — принципиальна невозможны, не мыслимы. Осваивающий труд, творчество, как и общественная собственность, чуждые производству, полномерно разворачивается произведением, произведенческой практикой. Поскольку здесь преодолеваются частная собственность, отчуждение, другие ограничения предыстории, осваивающе-произведенческая деятельность по-настоящему свободна. Главное — невозможно без такой же общественной собственности, без, наконец, революционного преодоления присваивающего существования.

В этом смысле не мешает подчеркнуть, что труд при коммунизме освобождается, перестает эксплуатироваться, расчеловечивать человека, не направлен на «вещное» обогащение, но, напротив, на обогащение духовно-практическое, благодаря всестороннему и гармоничному развертыванию человеческих сущностных сил и т.д., — отнюдь не по причинам, так сказать, «филантропического», «гуманного» порядка. Не из «благих намерений» соответствующих политиков и стоящих за ними социально-классовых структур, доброхотов. Хотя, вообще-то, их добрая воля с намерениями тоже не мало значат, как революционно-преобразовательные процессы будут идти, легко или, напротив, преодолевая сопротивление этих самых «сильных мира сего». И, все же, означенные преобразования утверждаются как реальные запросы и веяния времени, как выход из тех тупиков и завалов, которые нагромождает присваивающее мироотношение и производящее существование, как то, что выражает существо, смысл реалий, несомых осваивающе-произведенческой практикой, без которых она просто невозможна. А невозможная — делает невозможным также само будущее человечества, мира, истории.

** *
Но, повторимся, к такому представлению и реализации дел ищущая мысль, стоящая в производящих условиях на коммунистической, революционно-освободительной тропе, доходит не сразу и не так просто. Мы видели, поначалу, усматривая вместе с современниками истоки отчуждения в частной собственности, Маркс открывает, что оно ближайшим образом негативирует труд (производство), а последний в качестве «отчужденного труда», в свою очередь, усугубляет существование людей, остальные сферы жизни.

Но, по сосредоточении на специфике труда открывается также неотчужденный труд. Главным образом, он выражает реализацию человека, где он выступает нормально, не отпавши от себя и бытия, как говорится, «собирая камни», без всевозможных форм зла, деструкции, порабощения одних людей другими, неравенства, оскопления человека и т.д.

Дальнейший анализ обнаруживает, что причиной, как отчуждения, так и отчужденного труда, выступает частная собственность, присвоение. Между тем, нормальный труд, равно нормальный человек не отчуждаемы, не отчуждены, не опричиненные частной собственностью. Неотчужденного человека и труд задает собственность общественная, осваивающая. В свою очередь, общественная и частная собственности вместе со своими обобщениями (соответственно, освоением и присвоением) суть разновидности собственности вообще. Не пребывая в чистом виде, она (собственность), протекает, существует, сразу же раздвоенная присвоением и освоением, соответственно конкретизирующихся в непосредственной реализации человеческих дел, отношений, активности. Вместе с тем, — восходит, как мы видели, к еще более общему основанию (практике), где коренится.

Продолжая сказанное выше о собственности, Ближайшее рассмотрение устанавливает, что она, будучи своением, выливается в главенствующую и определяющую разновидность общественных отношений. Точнее, как принято говорить, отношений производства, производственных отношений. Коль скоро так, — и даже то, что собственность (отношения собственности) главенствует, задает тон в совокупности общественных отношений, — нельзя не заключить: она выводит к производству, труду. Причем, как к чему-то основополагающему, вершине и исходному началу всего восходящего к нему понятийного движения и остальных формообразований человеческого бытия, которые объемлет.

На самом деле. Мы пришли к так представшему труду из непосредственной эмпирической данности его в начале пути, поднимаясь по линии абстрагирования и обобщения. В частности, через понятия частной собственности, присвоения, собственности, производственных отношений, производительных сил и т.д. Ищущая мысль восходит к искомому (труду) снова. Но, уже как к понятию, абстрактному, всеобщему, вместе с тем, емкому, многоохватному, систематическому (в известном смысле даже теории).

Данное начало называют производством (поскольку выведено из понятий «производственные отношения», «производительные силы», «производительный труд» и т.п.). Получая название «производство», оно, тем не менее, не есть то самое производство, которое в условиях присваивающе-отчужденного бытия застит глаза людям, и, захваченные им, последние пытаются подвести под него все остальные разновидности труда. Не случайно, материальные отношения, выражающие освоения, тоже называются производственными отношениями, хоть и избавлены (в большей своей части, имея в виду прошлое и будущее мира) от частно-собственнического содержания, и даже производящести. В этом смысле наш основополагающий труд, названный производством, на самом деле, имея не много общего с производством как таковым, следует называть просто практикой. Ведь, в добавок, он объемлет собой также, противостоящий производству, способ существования человека. И не в преобладающей ли мере, по большому счету.

Тем не менее, так случилось, что по известным причинам, о которых речь шла выше и пойдет ниже, она была сведена к производству, понималась как производство. Причем, как его знает и реализует отчужденный капиталистический человек.

Сосредоточившись на труде (практике) как всеобщей субстанциальной основе далеко не только предметов и понятий, коих пришлось коснуться, взойдя к нему, мы сознаем, что, так или иначе, шли означенным выше методом движения от конкретного в живом созерцании через абстрагирование (углубление, обобщение) эмпирического опыта к конкретному в понятии, теории, действительности, универсальной полноте. Постижение предмета, разумеется, этим не завершается. Напротив. Сложив теоретически развернутое, действительное понятие, мы затем, как говорилось, неизбежно пускаемся в дальнейшее движение с тем, чтобы снова вернувшись к исходному началу, повторить пройденный путь заново. «Вернуться», «повторить» — но уже обогащенные обретенным опытом, тем конкретным и всеобщим видением, которое получили. Только так, говоря предельно общо, научное познание в современных условиях постигает любую вещь (в нашем случае, труд) по его истине, ответствуя известной формуле В.И. Ленина из «Философских тетрадей» [См.: Ленин В.И. Философские тетради. — Полн. Собр. Соч. — Т. 29. — С. 153]. Точно так, найдя всеобщее какой-либо предметной области, ищущая мысль обращается к конкретным, частным его воплощениям, дабы усмотреть их истину, подлинность. Опять же, тут вспоминается В.И. Ленин, предостерегавший от пустого и бессмысленного блуждания в частностях и мелочах, не узревая их общего начала и проливающего на них свет истины. Именно об этом методе постижения предметов говорит Маркс в своем «Методе политической экономии», ссылку на что мы давали выше.

Осмысление практики во всей ее конкретике, как предельно емкой универсалии социально-материального движения, позволяет на основательном уровне понимать жизнь и существование человека, разобраться во всех тайнах, скрытых и явных «пружинах», связях, аспектах и формообразованиях человеческой реализации в мире. Взошедшему на уровень ведения вещей под углом полно развернутой практики, очевидно: понятия, опираясь на которые, восходят к нему (ведению), суть не просто моменты, «пройденный путь» к всеобщему и конкретному их основанию (практике), но также состояния-ступени его реализации. Больше — начала чего бы то ни было в жизни людей. Ведь практика — способ существования любых явлений и дел человеческого бытия, социально организованной материи. В ее свете, казалось бы, простые вещи (в том числе означенные понятия) не только обретают основание-оправдание своему наличию, но также раскрываются новыми звучаниями, смыслами, возможностями, содержанием, которые уже действительно истинны, алетейны.

Именно в свете практики как конкретной всеобщности, выступающей субстанцией и способом существования всех вещей человеческого бытия, отправной точкой понимания всего и вся здесь, вместе со способом производства проясняются со стороны своей весьма значимой роли, выводящей их из области социально-экономических категории и предметов на уровень общепрактический, бытийно-исторический. И не случайно, что собственность вместе с производной от нее категорией «власть», представляет важнейший предмет (цель, условие и инструмент) социально-революционных тяжб, преобразований.

Из сказанного, конечно, нельзя не видеть: реализуясь и схватываясь диалектически, труд (практика) —на субстанциальном уровне и в форме какого-либо конкретного воплощения, — как исключительно человеческий способ существования, невозможен, подобно любым другим вещам, без изменений, развития. В своем субстанциальном становлении практика разворачивается (причем, не только в смысловом, пространственном, но также временном планах), опосредствуясь различными спецификациями, межчеловеческими и человеко-природными отношениями, формами. Да, среди прочего, производительными силами, производственными отношениями, собственностью, освоением, присвоением, — всем, чего мы касались и не касались, восходя к ней и обретая куда емкое звучание нежели принято...

В частности, становясь во времени, практика проходит (опять же, закономерно), типизирующие собственность, состояния. Погрузившись в существо этого ближайшего ее проявления («собственность»), находимы освоение и присвоение. Своение ведь, как установлено, осуществляется или о-своением, или при-своением. Возможны и иные проявления, тяготеющие к одному из обоих полюсов.

Прослеживая же, как освоение и присвоение воплощаются, будучи «отправными началами», своеобразными установками, мерами, основаниями дальнейшего «заземления» практики в реальную жизнь конкретно-предметным содержанием, смыслами, легко обнаружить их, означенное выше, прорастание специфическими формообразованиями добывания людьми средств существования и самообразования. Последние в качестве единства человекообразования, — производственных отношений, с характерной им конкретизацией своения (собственности), — и предметотворчества (ближайшим образом, производительных сил) выступают соответствующими способами производства. Не забудем, — далеко выходящими за рамки социально-экономической данности производящего толка.

Еще точнее, присвоение, а также противостоящий ему тип отношения человека к действительности, «освоение», как формы и результаты своящего становления практической деятельности, одействляются двумя, исторически связанными разновидностями осваивающего и присваивающего труда под названием «произведение» («произведенческая практика») и «производство» («производящая практика»), со свойственными им, конкретизациями собственности, способов производства. Нет других конкретизаторов-явлений осваивающего и присваивающего труда, кроме, соответственно, произведения и производства, с немалым кругом выражающих их, синонимов и разновидностей, включая частную и общественную собственности, способы производства.

Легко видеть: освоение, в зависимости от своего состояния, уровня развития производительных сил, формы общественной собственности и произведенческости, выражаемого им труда, подразделяется на два исторических поттипа (формы): натурально личный и коммунистический. Соответственно, говорят о первобытно-общинном способе производства (существуют и другие названия), и коммунистическом способе производства. Присвоение же, как мы знаем, прежде, чем стать производящим (капиталистическим), проходит еще рабовладельческую и феодальную формы частной собственности с соответствующими способами производства.

Возвращаясь снова и снова к способу производства по осмыслению очередных аспектов практической реализации человека, нетрудно видеть, переосмысляемое в ключе полномерно представшей практики, опосредствуемое последней в означенном плане, данное понятие не может не обрести новую жизнь. Оно наполняется куда емким, главное, истинным содержанием, нежели в него вкладывают обычно, сведя к единству производительных сил и производственных отношений, данных сугубо производяще-экономически, технически. Подчеркнем еще раз: представ как целостность предметотворчества и человекообразования, производительные силы и производственные отношения уже репрезентируют производство (практику) в такую определенно организованную, структуру, которая фундирует состояние и ход дел всего общественного, вернее, человекобытийного организма (о чем речь шла выше), далеко выходя за пределы социально-экономической данности. Способ производства, тождественный способу практики, таким образом, не выступает иначе, нежели бытийно-историческая, человекобытийная категория.

Установив в общих чертах факт множественности практики, ее диалектического становления, где каждая историческая разновидность ее воплощения (одействления) выражает соответствующий способ практики, что то же способ производства, в корне отличный от других, можно, возвращаясь к социальной революции, утверждать в качестве вывода: она с самого начала выражает, обеспечивает это самое движение практики по своим способам производства в широком смысле. Взятые так, способы производства, будучи всегда конкретными самообнаружениями практики, не исчерпываются сугубо социально-экономическим (пусть и весьма значимым) статусом, процессированием внутри производящей практики, и лишь так революционно сменяют друг друга по ходу истории. Как раз потому, что Понятие «способ производства» не ограничивается пределами производящей практики, его следует распространять и на иные специфические способы существования человека, непроизводящую историю. Соответственно, находить там революции как специфически-конкретные процессы и результаты смены способов производства (способов практики).

Поскольку, далее, понятийный объем производительных сил и производственных отношений не оправдано ограничивать лишь кругом вещей социально-экономической (в добавок, производящей) области, способ производства должен быть расширен включением в содержание иных значимых аспектов общественной жизни и человеческого бытия, тоже характеризующихся материальностью, или даже обретающих ее. Еще лучше, скажем, повторившись: расширив понятие «способ производства» за пределы сугубо экономической, даже социально-исторической категории, осмысливать его в человекобытийном, праксиологическом, онтологическом планах. И в таком ключе — увязывать с ним социальную революцию. По крайней мере, коммунистическую.

Дабы не распространяться больше относительно расширительного понимания способа производства (намереваясь, все же, о последнем ниже продолжить разговор), заметим пока, что взаимоотношения человека и деятельности (практики, труда) должно (невозможно иначе) понимать, отталкиваясь от, упомянутого выше, «азбучного» основоположения диалектического материализма. А именно: внутреннего единства материи и движения, означающего такое тождество понятий «материальное движение» и «движущаяся материя», где одно начало (понятие) без другого ничего не значит. Отсюда вытекает, среди прочего: каждая разновидность человекобытийной чтойности требует выражающее ее движение (практику). Остается, стало быть, применить данную диалектику к таким конкретным материальным образованиям (оставим без внимания их статус и значение), как пребывающий в истории «человек» и «практика».

Их каждый раз конкретное диалектическое единство обнаружит нам человека как, исторически становящееся, практическое сущее (существование). А практику — как движение, способ существования (осмысленного утверждения, сохранения, дления, протяжения, роста ), некоторой исключительной (в силу неповторимой связи с бытием) жизни, чтойности, вещи. Еще проще. Если человек есть практическое сущее (существование), то практика — существование (возможность, реальность, предметная конкретика и т.п.) движения (практики). Нет, думается, нужды доказывать теснейшую сращенность понятий «человек» и «существование». Можно и так даже сказать предельно кратко, кстати, не упуская из внимания, открывающиеся смыслы: человек и практика — это «существование практики» («существующая практика») и «практическое существование» («практика существования»). Точно также: «трудящийся человек» и «человеческий труд», «труд в человеке» и «человек в труде». И никогда не следует терять из виду: поскольку человек всегда конкретен, меняется, развивается, постольку и труд (специфический способ существования, способ производства) его, не могущий оставаться одним и тем же, непременно претерпевает перемены. Причем, — главным образом качественные, содержательные, смысловые, что, собственно, мы и пытаемся показать в своих разысканиях осваивающе-присваивающей природы практики, ибо именно данная «природа» (не главным ли образом?) выражает эти качественные «перемены».

На самом деле. Именно, в своении (осваивая или присваивая), человек выражает свое творчество содержательно, смыслово, качественно. Когда, описывая практику, акцентируют лишь на активности, преобразованиях, труде, затратах сил и энергии, — как, куда и сколько все это происходит, расходуется, чем один труд отличается от другого (по производительности, предметности, техничности, новизне создаваемых предметов и проч.), — мы в основном держимся технической (эргономической, экономической, бухгалтерской, инженерной и т.п.) стороны дела. Содержание, смыслы нашей деятельности просто затеняются... Именно отсюда возникают всевозможные поверхностные приятия и реализации труда, встречающиеся сплошь да рядом...

Но вернемся к представшему нам в свете осваивающе-присваивающего соотношения, способу производства (способу практики). Он подразделяется на пять общеизвестных исторических типов. Четырьмя из них протекает предыстория человечества, а пятым (коммунистическим способом практики) выражена подлинная история. Каждый способ производства лежит в основе, возвышающегося над ним, общественного строя. Можно признать: вместе взятые, способ производства (тем более, в означенном нами смысле) и общественный строй (снова-таки, удерживающийся в связи с бытием) образуют общественно-экономическую формацию. Все формации связаны преемственной магистральной линией становления. Здесь самая высшая в плане развития по способам производства, разрешающая насущные экономические проблемы (собственнического характера) человеческого бытия, формация несет истину, ключ к пониманию предыдущих этапов-ступеней данного диалектико-исторического процесса.

Исторические типы способа производства по отдельности, соответственно, общество в целом тоже испытывают сдвиги, переходы по своим формам, ступеням, не выводящим за пределы наличного формационного образования. Так, мы видим, буржуазный способ производства, капиталистическая общественно-экономическая формация претерпевает становление от доиндустриальности, через индустриализм к постиндустриальному обществу. Внутри каждой из этих форм-стадий тоже можно выделять различные фазы, ступени.

Точно также, ближайшее рассмотрение традиционных (докапиталистических) обществ легко обнаружит формы, стадии, образующие их формационное становление прежде, чем, объемлющая их, формация будет коренным образом (революционно) замещена другой, более развитой, представляющей свой способ производства. Соответственно, — экономическую, социально-политическую, духовно-практическую организацию общества.

Так что, находимые внутри конкретного способа производства формы (ступени, уровни и т.п.), хоть и однотипны, тем не менее, качественно различаются между собой, являют известную динамику, в том числе самого способа производства. В этом смысле переходы, движение от одной формы к другой внутри исторического типа способа производства иной раз принимают за «революции». Вообще-то, если не быть строгим, мало что мешает усматривать «революцию» в переходах, когда налицо простое качественное движение по формам (ступеням) внутри одного и того же типа практики. Причем, не единственно производящей. Иной раз, подобные переходы весьма откладываются на особенностях жизни людей и субъективно сильно впечатляют «революционностью».

В плане только что сказанного, как знать, не правомерно ли подводить под революцию соответствующие (переходные) стадии движения общественной жизни, например, периодически-уровневой диалектики социальной системы [См. об этом, например, четвертый раздел нашей книги «Практика: общий охват извне» / http://proza.ru/2023/04/11/987]. А переход ее, скажем, от времени «собирать камни» ко времени «разбрасывать камни» не допустимо ли также расценивать революцией?.. А как быть с ситуациями, когда, скажем, собственность и власть (причем, без каких-либо, во всяком случае, особых изменений) переходят из рук одного класса, общественной структуры в руки другой однотипности? Ведь эти процессы довольно впечатлительны и не безразличны многим, предстоя «революционными»...

Нужно, видимо, осмысливая данные и иные ситуации, понимать при революционных квалификациях, что различные внутриформационные сдвиги порой весьма значимы, оказывают результатами серьезное влияние на ход дел в обществе, даже мире. Почему также следует не забывать означенный выше критерий подлинной революционности. Иначе к последней относимо что угодно, самые разные (вплоть до реакционных) социальные подвижки, перемены.

Все же, в большинстве случаев, поскольку происходящие сдвиги не ведут к преобразованиям коренного качества, сути изменяющейся предметности (социально-исторической реальности), оставляют тип собственности без изменения, характеристику сдвигов по формам способа производства ограничивают выражениями «переворот», «переход», «смена», «подъем», «скачок», «перелом» и т.п. Подразумевается при этом незначительность в общеисторическом плане, нерадикальность, малая масштабность (скажем, по вовлеченности народных масс) и размах протекания их по сравнению с переходами по историческим типам способа производства. Эти коренные, сущностные преобразования, понятно, встречаются далеко не везде и всюду в общественно-исторических переменах. Собственно, именно смену одного типа способа производства, лежащего в основе своей общественно-экономической формации, более развитым, соответственно, утверждающим новую формацию, следовало бы в строгом смысле расценивать революцией.

Наше осмысление, причем, довольно краткое, собственности (соответственно, освоения с присвоением) и труда как бы «замыкает» круг проведенных разысканий. Параллельно тому, как, постигая собственность, мы обнаруживаем освоение и присвоение, осмысливая качественную спецификацию труда (в частности, как производства), мы через понятие «способ производства», выбираемся к тем же освоению и присвоению, к их диалектике. И разговоры, дела, связанные с коммунистической революцией, с «положительным упразднением частной собственности», революционно-практическим преобразованием буржуазного мира, что ни говори, без понимания и реализации последней — просто бессмысленны, безрезультатны.

Пока люди трудятся не осваивая, но присваивающе, частно-собственнически, производяще, — все означенные моменты взаимосвязаны, взаимообусловлены, — с отчуждением не справиться. Не справиться, стало быть, и с вытекающими из него бедами: несправедливостью, с дистанцией между богатством и бедностью, с делением общества на классы, общественными антагонизмами, неравенством, несвободой, разбытивлением, обесчеловечением народа, и т.п. Какие бы при сем перетасовки внутри порядков, сложившихся из соотношения означенных моментов-причин букета бед ни ладить, — ничего не выйдет путного. С засильем деструктивных противоречий и коллизий не справиться, мира общественной собственности с подлинной справедливостью не достичь. Способы производства, сменявшие друг друга в предыстории человечества (за исключением первобытнообщинного) едины по части наличия, сохранения и множения расчеловечки и разбытивления мира.

А все потому, повторяем в который раз, что присваивающие, частно-собственнические, наконец, производящие. Менялась, разве что, форма, внешний вид, характер «болячек», поскольку трансформировалась специфика присвоения (да и производства). Но вот, коль скоро преобразовать такое (производяще-присваивающее) существование в осваивающее, — отчуждение искоренимо на самом деле [См. об этом: Алиев Ш.Г. Осваивающая практика: категории — становление — реальность. — Харьков: Основы, 1998. — С.; его же: Практика: общий охват извне. — Раздел 11; См. также: «Народ и коммунисты в буржуазном сететворчестве» (третий и четвертый разделы)].

Иначе и не может быть! Как, не будучи осваивающей (в добавок, осваивающе-произведенческой), деятельность, которой живет, созидает коммунистический человек, может стать свободной, «естественной, внутренней потребностью человека» (Маркс), для чего он также должен стать универсально развитым, не извращенным отчуждением и проч., коль скоро она (деятельность) остается производящим трудом? Способен ли когда и как-либо производящий труд претендовать на подчеркнутые особенности? Выражаемые заинтересованность, одержимость данным (своемерным, техническим, манипулятивным, «вещефицирующим», реализуемым по внешней необходимости, утилизующим, деструктивным и проч.) трудом, — разве не от преследования нами неких утилитарных, частно-собственнического характера (нажива, «вещное» обогащение, преумножение собственности, власти и т.д.) устремлений? Если, все же, кое-где в мире производства (особенно на его периферии) мы и обнаруживаем, свободные от частно-собственнических потуг, элементы увлеченности, вдохновения, исполненности, удовлетворения и т.д. в творчестве, то лишь от того, что здесь, так либо иначе, сохранен дух осваивающей активности. Довольно часто, кстати, так творят деятели искусства, поэты (художники, ремесленники, мастера, маргиналы), не поглощенные безраздельно производяще-присваивающим отчуждением...

Вполне возможно, что движение истории по способам производства превышает (а может, и меньше) пять общеизвестных и как бы принятых за непререкаемую очевидность. Но, как бы там в историческом течении дела ни складывались, тем более впредь, очевидно то, что означенными способами производства как бы завершается известный оборот (цикл) диалектической истории, вершащийся благодаря развертыванию собственности, другими словами, своящей (главным образом, экономических предметов) природы практики.

Это движение рельефно и ощутимо для людей, конечно же, не могло не выражаться в экономической плоскости. Как уже Экклезиаст по-своему подметил: «Все труды человека — для рта его, а душа его не насыщается». Несомненно, именно труды «для рта», — для своего и близких выживания, — в протекшей истории наполняли смыслом и значимостью существование людей да и самой истории. По-другому дела не могли обстоять. Так вот, «выживание», — добычу и своение «хлеба насущного», обеспечение всевозможных благ существования (кстати, потому и относимых к «материальным», в силу своей первостепенной значимости, главенства, необходимости), — человек осуществляет всегда (и не может иначе) на присваивающе-осваивающей основе. Вернее, почти всю предысторию он строит ее на основе собственности, выступающей присвоением. И лишь, совершив коммунистическую революцию, перейдя на осваивающий тип собственности, утверждая общественную собственность, — вырывает свое существование из данной диалектики. То есть, прекращает добывать средства существования и утверждать себя присваивающе, со всеми многочисленными отчеловечивающими формами жизнепроявления. С осваивающей связи с окружением он входит в начале истории, чтобы, завершая предысторию, покончить с присвоением и окончательно вернуться на стези освоения. Отныне люди перестают жить и трудиться лишь для рта, став трудиться не только от и для души, но и для духа в духе... И ничто уже им не мешает, напротив, ждет, требует, обеспечивая спасение и подлинный расцвет, дальнейший прогресс. Высокоразвитые же производительные силы, нормально организованные и направляемые этому всему — лишь подспорье.

Итак, в революционном становлении по способам производства и общественно-экономическим формациям практика проходит первый цикл своего отрицательно отрицательного становления, развертываясь освоением и присвоением с соответствующими конкретизациями. И, отталкиваясь от диалектико-материалистического ученья о развитии, можно полагать, что результат данного развертывания будет удержан и положен в основание дальнейшего спиралевидного процесса практики. Другими словами, поскольку результатом обговариваемого циклического движения выступает освоение, обретя данное состояние, практика больше никогда не покинет его. Пусть при этом будет прирастать, развиваясь далее, другими чертами, формально-содержательными новообразованиями, она, тем не менее, не утратит обретенное качество освоения. Но не станем забегать в столь дальние пределы. Попробуем разобраться хотя бы с начальными, где пока что практика пребывает, проходя (кстати, революционно) предысторию и подлинную историю. А также закрепим из сказанного, хотя бы немногое из непререкаемости и основного, от чего придется отталкиваться в дальнейшем продвижении по реализации целей нашей работы.

Осваивающая практика как способ существования коммунистической формации, —единый, многосторонне развернутый, исторически конкретный, человекобытийный, культурно-сознательный, предмето-и человекосозидательный процесс. Будучи произведением, она принципиально отлична от всевозможных обнаружений материального движения до истории и в предыстории. Как таковая осваивающая практика выступает в своей высшей, по крайней мере, на сегодня (есть основания полагать, навсегда) исторической данности. Она выражает исходный и заключительный (отрицательно-отрицательный, т.е. положительный) момент своего циклического (причем, первого, на основе собственности) становления. Следовательно, — подлинность того, чем практика как таковая есть в конкретно-содержательной всеобщности, преодолевающей свои односторонние, ограниченные обнаружения. Особенно это очевидно, как мы видели, из реализации марксова метода ее истинно научного постижения. Именно так представшая «практика» является в высшей степени значимой для современного человека и мира. В ней кроется их подлинное будущее и спасение. Лишь, став на путь такой, осваивающей практики, живя, преобразуя и обновляя мир в ее горниле, человек высвобождается из плена производящей обреченности, обретает самого себя, настоящий смысл бытия. Лишь на осваивающе-произведенческих началах люди способны вершить коммунистическую революцию и доведут ее до победного конца.

Оно и понятно. Ведь осваивающее произведение, как мы видели, — самое развитое в первом цикле своящей реализации практики, потому, снимающий предшествующие себе формообразования, результат специфически-человеческого бытия в мире, какими бы феноменами и действительностью последнее ни представало. Выражая подлинность, суть вещей, обеспечивая их адекватную пространственно-временную и смысловую явленность, течение, освоение в обозначенном плане есть, в конечном счете, высшее и всеопределяющее мерило любого сущего. Причем, — не только в отношении человека, но и самого себя, в связи с иными вещами, бытием и временем, по истине.

Вообще-то, каждое сущее в мире — и по своему бытию, и в понимании человека, — с самого начала открывается, находит себе континуально-смысловые значения, реализацию благодаря собственной практике. Но, поскольку осваивающе-произведенческий способ бытия человека в мире сегодня представляет и дан как предельное и истинное развитие практики, по крайней мере, в протекшей истории мира, он должен быть, является наивысшим критерием не только вещей и деяний людей, но и самого себя в процессе собственного становления. Нет ничего в действительности, — будь то явления прошлого, настоящего или будущего, пребывай они на Небе или на Земле, — по поводу коих человек не призван в такой практике «находить истинность, мощь, посюсторонность своего мышления» (К. Маркс). Больше, — нести пасторское бремя заботы.

Продолжая осмысление преследуемых нами вопросов, подчеркнем еще раз: именно своящий (в форме диалектики освоения и присвоения) подход не просто фиксирует практику, особенно ее исторические типы, способы производства как они обычно осмысливаются в плане развития производительных сил, техники и подгонки под них производственных отношений и т.п. в формально-структурном, даже Технико- количественном планах. Данный подход позволяет раскрывать труд человека, отношения складывающиеся здесь (производственные отношения) прежде всего и главным образом в содержательном, смысловом планах. Люди и их труд, зависимости, связи, предметные воплощения предстают в конкретной специфике, так, как именно реально протекают, живут, выражая захваченность известными устремлениями, мотивами, заботами, ценностно-смысловыми установками, психологией и проч., ближайшим образом вос-питанных из, соответственно, освоения или присвоения.

Революционно-созидательная работа в этом смысле никак не может обойтись без данного опыта, видения вещей и реалий. Без него она рискует скатиться к голой технологии, причем, применяемой к любым обстоятельствам и реалиям жизни. Поскольку же «голая технология» выражает суть производства, очевидно, во что может подобная революционная практика и теория выродиться.... Покажем это, хотя бы кратко, рискуя повториться, обратившись к буржуазному сознанию и действительности, а также погрязшим в сетях буржуазности левым движениям, включая коммунистические, в плане утраты здесь связи с истиной, погрязания на путях разрушения человека, мира истории, цепляясь за производящую практику, возведенную в ранг единственно возможной.