Иван не царевич 12

— И давно он там сидит? — глянула на скрытую туманом верхушку горы лягушка, вернувшаяся с гостинцами от дальней родственницы. Когда ещё придётся мимо жемчужного болота проходить, а тут, такой повод.
— Пятый день пошёл, — ответил волк, помешивая разбухшую в котелке гречку, — пока не излечится, не спустится.
— Неужто влюбился? — поперхнулась комаром лягушка.
— Угу.
— И как это случилось?
— Да, как всегда, приворотное зелье, несчастный случай, полнолуние, кто ж разберёт? — махнул хвостом волк, добавляя в котелок корень лопуха.
— А она? — не сдавалась лягушка.
— Как водится, нет. Но фату уже четыре раза примерила, дважды перешила платье, вернула сапожнику двенадцать пар обуви и заказала тринадцатую, в общем, флиртует с Иваном на прополую, но замуж, сказала, не пойдёт!
— Ясно, — вздохнула лягушка, — захомутать хочет. И что теперь делать?
— Что, что, один леший сказал, как только царевич научится чихать на всё с высокой колокольни, тут же исцелится. Колокольню не нашли, а гора, вон, рядом. Так что сидит, чихает.
— А гречка зачем?
— Если кормить исключительно гречкой, то процесс ускоряется в разы, да и эффект держится дольше…

— Ядрилины сыроежки! — выругалась лягушка. — Вас, мужчин, ни на минуту оставить нельзя, тут же вляпаетесь! Ну какая гречка? Корень лапуха вообще мочегонное! А вот кикимору надо действительно на место поставить! Ишь ты, вздумала, чужих царевичей привораживать!
— Эк тебя задело! — прищёлкнул языком волк, и на всякий случай, отступил назад.
— Вот что, пойду ка я поговорю с кикиморой, как девочка с девочкой, может, что и удастся поправить. — Лягушка прихватила подарочную наливку из стрекозиных крыл настоянных на вытяжке белого мха и поскакала к подружке.

— О-о-о-о, сирота я горемычная! У-у-у-у… бедная я несчастная! Что ж за судьба у меня такая горькая!
; Надо же, ; заглянула лягушка в окошко кикиморовой избушки, ; уж замуж собралась, а всё несчастную из себя корчит. И девка-то вроде не страшная, только зелёная.

— Ничего ты не понимаешь, — хлюпнула носом кикимора, — я просто хочу обыкновенного бабьего счастья! Что, раз я кикимора болотная, то полюбить не могу? Или у меня кожа недостаточно зелёная? А может нос слишком короткий и картошкой?
— Ты прекрасного салатового цвета! — квакнула лягушка, подкладывая кикиморе особенно подрумяненную шляпку мухомора, — и нос острый, а какая ромашка на макушке!
— Вот именно, ромашка! — всхлипнула кикимора, — была бы россыпь поганок и бородавка вот здесь, — кикимора коснулась тонким пальчиком краешка губ, — леший бы женился! А он, он, представляешь, говорит, что засмеют, не поймут лешаки из других лесов, у них-то кикиморы все сплошь с бородавчатые!
— Ой, держите меня семеро! — расхохоталась лягушка, хватаясь за живот, — ну ты кикиморушка отожгла!
— Ничего я не поджигала! — обиженно насупилась кикимора, отправляя в рот засахаренный крендель. — Я замуж хочу! А за этого Ивана, или за кого другого, без разницы! Главное – чтобы любил!
— Ага, и цветы всегда дарил, тёщу мамой называл, огород тебе вскопал и при полной при Луне, сердце приподнёс тебе! — пропела старую присказку лягушка.
Новый приступ девичьего хохота заставил вороньё со старой яблони спасаться паническим бегством.

— Вот ты, — наклонилась к лягушке кикимора, — сама от жениха отказалась, сбежала за семь морей, пообещав папеньке, что останешься лягушкой, пока поцелуй истинной любви тебя не расколдует, вот и я хочу романтику, семью, деток. И любви неземной!
— Ик… — лягушка аж крякнула от широты размаха «хочу». — Кто ж её не хочет? — опрокинула в себя стопку наливки и занюхнула лежавшим на столе вяленым комариком.
— Дорогая, — осторожно спросила лягушка, — ну зачем тебе этот Иван, он же хилой! Хочешь, я тебе на настоящего суженого поворожу?! Мне как раз тётушка всяких чудес в дорогу дала! Авось твоего благоверного узнаем.
— Давай! — радостно захлопала в ладошки секунду назад лившая слёзы болотная красавица.

Облегченно вздохнув захмелевшая лягушка быстро притащила котелок, вывалила из него гречку, залила чистой водой, кинула пару щепоток истолчёной травы, пару мышиных хвостиков, шляпку мухомора, и медленно заводила лапками над подёрнувшейся дымкой поверхностью воды, хриплым голосом приговаривая:
— Водица-сестрица, жизни роженица, сквозь землю пройди, суженного найди.
Трижды перепрыгнула через котелок, сдула разноцветный дымок, оторвала лепесток ромашки, кинула в воду, и велела кикиморе внимательно смотреть, не моргать, всё замечать.

Долго они стояли над котелком, всматриваясь в горы, долины, моря и болота, успели приуныть, что суженный никак не покажется, да пошла вода рябью и показала…

— Ой, — плюхнулась мимо лавки кикимора, — это ж…
— Царь морской, — закончила за неё лягушка.
— Посмеяться надо мной решила? — разревелась кикимора, — он же в мою сторону и не взглянет! Он царь! А я? А я так, кикимора. Ни бородавок, ни прыщей, глаза как у стрекозы, губы карась завидует, а волосы? Это же вьюн ползучий! А-а-а-а… — заголосила кикимора, оплакивая свою загубленную жизнь.
— Лягушечка, а у тебя, случайно, не найдётся средство для бородавок? — состроила жалостливую мордашку, кикимора.
— Да, прав волк, — еле слышно прошептала лягушка, гладя подругу по голове, — похоже массовый несчастный случай на полнолуние. А мне теперь всё это распутать надо…

— Ой, цветёт калина-а-а
В поле-е-е у ручья.
Парня моло-о-о-дого-о-о
По-лю-била я-я-я…

Разливалась над болотами девичья песня. Лягушка с кикиморой о судьбе своей девичьей тужили, на трёх балалайках струны порвали, растроганные пиявки поклялись неделю ничьей крови не пить, а леший и вовсе в соседний лес сбежал, сказал, что за шишками да на самом деле побоялся, что жениться если и дальше девчачьи серенады слушать будет.

— А может расколдуешь Ваньку? — разлила по чашкам клюквенную наливку лягушка. — Ну не твоя он судьба, сама понимаешь. Да и не царевич он.
— Да какая разница, царевич, не царевич, — шмыгнула носом кикимора, — не могу я его расколдовать! Его теперь только любовь расколдует!
— И сколько ж раз он влюбится должен? — хлопнула лапкой по столу лягушка. — Яга — вот тоже по любовь твердит, и эта, королева снегов и судеб, теперь и ты туда же.
— Да не ему, мне. Мне влюбится! — вздохнула кикимора, отправляя в рот очередной сахарный кренделёк. — Тогда и Иван твой расколдуется и остальные тоже!
— Так влюбись! — квакнула лягушка. — У тебя в суженных сам царь морской ходит, а ты нос воротишь! Или не нравиться?!
— Нельзя полюбить мужчину только за корону на ушах, или что ему грустно, а тут ты – спасительница всех и вся! Так весь мир усыновить придётся только за то, что у него температура на градус выше положенного, и хвост не в ту сторону висит… мужчина должен вдохновлять. — Встала кикимора с лавки, выглянула в окошко, из которого было хорошо видно и кочку, на которой сидел Иван за неимение горы и костёр, подогревавший котелок с гречневой кашей и волка, подкидывающего хворост в огонь.

— Что-то ты подруга не договариваешь! — запрыгнула на подоконник лягушка, также принявшись разглядывать виды из окошка. — А ну, рассказывай! И не отворачивайся, не прячь взгляд! Я ж чую, что-то тут не так. Кто он, тот счастливчик, на зло которому ты хоть за кого замуж бежать готова.
— С чего ты вообще взяла, что есть такой? — пожала плечами кикимора. — И потом, если бы я влюбилась, то приворотное зелье, что Иван выпил, тут же перестало действовать!
— Не всё так просто, кикиморушка, — вытащила из вазы ромашки лягушка и принялась сплетать из них венок, — плохо ты зельеварение с уроками чародейства помнишь, прогуливала небось. А в учебнике написано, что заклятие снимает поцелуй истинной любви! И не важно, кто кого куда и когда приворожил. Если инициатор встречает свою половинку, то все её козни рассыпаются. Так что, колись подруга, по кому сохнешь?

— Есть тут, один, в деревне неподалёку, — нехотя призналась кикимора, — да какая разница, раз мне царь морской по судьбе уготован.
— А царь тебе не нравится так?
— Угу.
— А тот из деревни?
— Очень, — неожиданно покраснела кикимора.
— Так, — лягушка нацепила на себя венок и теперь красовалась в нём перед зеркалом, — а он об этом знает?
— С ума сошла, нет, конечно!
— Собирайся!
— Куда?
— Покажешь мне своего красавчика, и, может быть, я смогу тебе помочь…

* * *
— Это он у тебя что, стихи сочиняет? — рассматривала в окошко лягушка паренька, что задумчиво грыз кончик пера уставившись в потолок.
— Сказки! — расплылась в улыбке кикимора. — Волшебные! Вообще, он приезжий, из города, сюда за вдохновением сбежал. Я пару раз сунула нос в его записи, пока он к бабке Маланье за молоком ходил, зачиталась! А как любовь описывает… — закатила глаза кикимора, — только в мою сторону и не взглянет! За ним все деревенские девки бегают, то сырников напекут, то кваску принесут свежего.
— А ты чего? — повернулась к подруге лягушка. — У тебя пироги тоже объедение!
— Зелёная я! — фыркнула кикимора, развернулась и пошла прочь.
— Подожди, — догнала её лягушка, — давай так, неделя.
— Чего неделя? — не поняла кикимора.
— Ты неделю проводишь рядом с этим юношей, рассказываешь ему всякие истории из нашей жизни, обычаи, поверья, печёшь пироги, а если по истечению этого времени он не сделает тебе предложение, проси что хочешь, хоть луну с неба! Достану!
— И как это, интересно, я должна с ним познакомится? Просто зайти в дом, мол здрасьте, вот и я? — состроила ехидную рожицу кикимора. — Прошу любить и жаловать?
— А мы скажем, что ты хозяйская внучка, приехала на недельку погостить, — не отступала лягушка, — зато ты неделю рядом поживёшь со своим сказочником, разберёшся, а так ли он тебе нравиться.
— А то, что я зелёная? — недоверчиво покосилась на подружку кикимора.
— Тьфу ты, — выругалась лягушка, — да в этих городах каких только нет: и зелёные и розовые и серобурмалиновые в крапинку!
Кикимора поджала губы, задумалась и согласно кивнула.

Лягушка отправила подругу обратно до болота, вещи кое какие собрать, а сама пробралась в дом, села под лавку и продолжила наблюдение. Дождалась когда молодой человек отложит перо, потянется, снимет очки, чтоб умыть лицо, и, уличив момент, припрятала очки. Пошарил возле себя сказочник руками, нигде очков нет. А тут в дверь кикимора постучала. Вошла поздоровалась, Алёнкой назвалась. Смотрит на неё юноша, в глазах расплывается, только что волосы зелёные и рассмотрел, но мало ли что сейчас в моде. Повинился, что видимо пропустил письмо в котором хозяйка про внучку писала, да что хозяин из него некудышный, зрение плохое, а очки куда-то подевались.
— Ничего, — рассмеялась Алёнка-кикимора и сама подивилась какой смех звонкий, словно колокольчик по утру звенит, — я сама похозяйничаю: и приберу и приготовлю и песенку спою.
— Ох, как здорово! — обрадовался юноша. — я ведь фольклёр собираю, сказки пишу, а песни старинные их очень даже украсят. И что-то мне говорит, что вы их много знаете!
Кивнула согласно зардевшаяся кикимора, и зажили они вдвоём.

Хоть и без очков, но Макар, ловко управлялся и с топором – дров наколоть, и с ведром – воды из колодца наносить, и ножку у стола расшатавшуюся поправить, а вечером, после вкусного ужина, кикиморушкиными ручками приготовленный, новую сказку сказывает, а Алёна-кикимора её на бумагу записывает. А после сядут на крылечке и разговаривают, обо всём на свете. Он про звёзды, дальние страны, да про устройство мира рассказывает, она былины разные да забытые обряды поясняет. И так хорошо им, радостно рядом, что пролетела неделя, никто и не заметил как.

На утро, нащупал юноша очки под подушкой, обрадовался, нацепил на нос и побежал тетрадки свои проверять да дивиться, какой почерк у Алёны красивый. А она вот уже, у печки хлопочет, блины на завтрак печёт. Увидала, что рассматривает её Макар через стёкла свои волшебные, испугалась и бросилась из избы прочь. Да не дал юноша ей далеко убежать. Какая разница, какой длинны нос, или цвет волос, если душа красивая, а её он и без очков рассмотрел. Схватил в охапку, закружил и пообещал никогда больше не отпускать. Зарделась кикимора, вздохнула счастливо, и стала красавицей, что не в сказке сказать ни пером описать. Хотя, может и не изменилась на самом деле, вот только Макар насмотреться на невесту не мог.

А как свадьбу отгуляли, повернули в обратный путь волк с Иваном и лягушкой за пазухой, за новым заданием Мары.