Простыня

Часть первая: Нить
Она родилась в один день с ним. Точнее, ее соткали из того самого хлопка, что собрали в тот самый сентябрьский день, когда на свет появился Лео. Это совпадение никто не заметил. Мир не замирал в ожидании появления на свет обычной простыни из неотбеленного хлопка. Ее свернули в тугой рулон, упаковали в грубую бумагу и отправили в большой магазин в большом городе.
Лео рос. Простыня лежала на полке, пропуская сквозь свои волокна звуки и запахи мира: стук каблуков продавщиц, разговоры о войне, которая только-только закончилась, пыль и сладкий запах мандаринов с новогоднего базара.
Они встретились, когда ему было восемнадцать. Он снимал свою первую комнату и пришел в магазин за чем-то «самым необходимым и самым дешевым». Его пальцы, длинные и неуверенные, перебирали грубый холст, ситец, сатин. И остановились на ней. На неотбеленной, чуть шероховатой, пахнущей свежестью и чистотой. Он купил ее.
Первая ночь на новой простыне была тревожной. Лео ворочался, и ткань морщилась под ним, образуя складки-ущелья. Ему снились странные сны: будто он парит над белым, мягким ландшафтом, и ветер, гуляющий по его полям, шепчет что-то на забытом языке.

Часть вторая: Ткань
Прошло пять лет. Лео встретил Элизу. Она была похожа на перламутр: хрупкая, с переливающимся, неярким светом внутри. Когда она впервые осталась у него ночевать, он постелил свою простыню. Она прилегла и замерла.
— Какая странная… — прошептала она.
— Жесткая? — встревожился Лео. — Я привык, извини.
— Нет. Она… живая. Она мне рада.
Элиза уснула мгновенно, как ребенок. Лео смотрел, как лунный свет ложится на ткань, очерчивая contour ее плеча, изгиб бедра. Простыня обняла ее, приняла форму ее тела, словно знала ее всегда.
С этого дня началась их общая жизнь на этом лоскуте земли размером полтора на два метра. Здесь они любили, ссорились, мирились. Простыня впитывала все: капли дождя с его волос после ночной пробежки, ее слезы от просмотренной мелодрамы, соленые капли пота после страстного примирения.
Однажды зимним вечером Элиза, лежа с книгой, провела пальцем по едва заметному потертому участку рядом с собой.
— Смотри, — сказала она. — Это след от тебя. Ты всегда спишь вот так, немного набок. Это твой отпечаток.
— А это твой, — Лео ткнул пальцем в другую потертость. — Ты всегда подтыкаешь край под себя.
Они смеялись, рассматривая карту их совместной жизни, проявленную на белой ткани: потемневшее пятно от пролитого кофе, причудливый след от ее крема для рук, его заштопанная на скорую руку дырка от сигареты.
Простыня перестала быть просто тканью. Она стала их территорией, их крепостью, их летописью.

Часть третья: Потертость
Шли годы. Простыня ветшала. Краска на бирке выцвела, ткань истончилась до прозрачности в некоторых местах, стала мягкой, как кожа старого друга. Ее несколько раз зашивали, штопали, отбеливали на солнце.
У Лео и Элизы родились дети. Простыня помнила жар их лбов во время болезней, когда они забирались в родительскую кровать. Помнила семейные бои подушками и крепости, построенные из одеял.
Как-то раз, перестилая постель, Элиза развернула простыню и ахнула.
— Лео, иди сюда.
Он подошел. Она держала простыню против света окна. И сквозь истончившуюся ткань проступал причудливый, едва видимый узор. Это были не цветы и не геометрия фабричного принта. Это была карта. Узоры складывались в холмы и долины, которые точно соответствовали их телам. Были видны «тропинки» — следы постоянного движения, «озера» — пятна, оставшиеся от разных событий, и даже более плотные, «лесистые» участки — заплатки.
Они стояли и молча смотрели на карту своей любви, своей жизни, проявленную на простом хлопке.
— Выбросим наконец эту тряпку, — шутливо сказал Лео, но голос его дрогнул.
— Ни за что, — ответила Элиза. — Это наша Библия. Наша история. Мы здесь.

Часть четвертая: Проседь
Лео не стало тихим зимним утром. Он просто не проснулся. Элиза, седая и очень маленькая без него, осталась одна в их большой кровати. Простыня была теперь слишком велика для нее одного, слишком полна воспоминаний.
Она продолжала спать на ней. Теперь это была ее страна, ее карта одиночества. Она узнавала на ощупь его «материк», все еще вдавившийся в ткань. Иногда ей казалось, что она чувствует его тепло.
Однажды ночью ей приснился сон. Она шла по бескрайнему белому полю, которое было одновременно и мягким, и прочным. Под ногами она узнавала знакомые потертости и заплатки. Вдалеке она увидела его. Лео был молодой, каким она встретила его. Он лежал на их простыне, на их территории, и улыбался ей.
— Иди ко мне, — сказал он. — Здесь так много места.
Элиза проснулась. Утро заливало комнату светом. Она потянулась к его стороне кровати, погладила прохладную, истонченную ткань.
В тот вечер она достала ножницы и с огромным трепетом, с бесконечной нежностью разрезала простыню пополам. Одну половину она аккуратно сложила и убрала в свой комод — ту, что была его. Ту, что хранила его форму.
Вторую половину, свою, она постелила. Она была идеального размера. И ночью, засыпая, она уткнулась лицом в ткань и почувствовала не запах порошка, а едва уловимый, давно въевшийся запах — смесь его кожи, своих духов, солнца, летнего дождя и времени. Запах их жизни.
Она уснула. И простая хлопковая простыня, старая, почти истлевшая, укрыла ее, как укрывала всегда. Она была свидетельницей. Она была хранителем. Она была самой любовью, воплощенной в нитях. И в этом не было ничего магического. Это было проще и величественней. Это была правда.