Незнамо что. Глава 5

   ГЛАВА V

   Не сойти на скользкую дорожку помог случай, которым он догадался воспользоваться.
   Сколько подарков судьбы осталось незамеченными, лучше и не думать...

   Год 1976.
   Они, четырнадцатилетние пацанята, летним вечером расположились на веранде. Вино туманит головы, магнитофон «Яуза» сладкозвучно плещет «Соловьиную рощу» – вот оно, бездумное деревенское счастье!
   Дощатая дверь веранды распахивается – появляется редкий гость Петька с авоськой, туго набитой бутылками популярнейшего в здешнем мире портвейна «Агдам». Царственно выслушав приветственные клики, взваливает тяжёлую авоську на стол, бурчит: «Сидите тут, слушаете всякую чушь», снимает с магнитофона бобину, ставит свою – и прокуренный воздух взрывается грозовыми гитарными раскатами путаного забойного ритма в прозрачном флёре таких неожиданных органных пассажей а-ля барокко. «Spe-e-ed King!» – взлетает, парит, кружится  над всей этой какофонией (так ему вначале показалось) высокий, не от мира сего, голос.   
   Когда первая песня заканчивается, он, потрясённый услышанным, спрашивает:
   – Кто это?!
   – Дип Пёрпл какой-то, – отвечает Петька невразумительно. – Вчера из города привёз.
   Начинается вторая песня; он придвигается поближе к магнитофону – и забывает обо всём. Ему протягивают стакан вина; он не обращает внимания: он слушает.

   «Так проявились первые симптомы болезни, благополучно оставшейся до сей поры. Многие называют эту болезнь меломанией. Я не приемлю сие довольно невнятное определение. Музыка – это семикрылый ковёр-самолёт, уносящий человеческую душу из каждодневной серенькой действительности в другую, в которой и живётся свободнее, и дышится легче. Для сноба музыка – это только классика, для многих – это рок, а для большинства нет ничего лучше, чем русский шансон, – каждый летает на своём ковре или коврике, или не летает совсем»

   Иркутский аэропорт весною 1978 года.
   Сверху, из середины зала ожидания, перебивая  дикторшу, казённо объявляющую о взлёте и посадке самолётов, в вокзальную сутолочь вдруг обваливается знакомый всем и каждому в советской стране хриплый голос:

   Час зачатья я помню неточно, –
   Значит, память моя – однобока, –
   Но зачат я был ночью, порочно
   И явился на свет не до срока.

   Я рождался не в муках, не в злобе, –
   Девять месяцев – это не лет!
   Первый срок отбывал я в утробе, –
   Ничего там хорошего нет.

   Как будто громадный каток прокатывается внутри здания бурлящего аэропорта, оставляя после себя широкую полосу мёртвой тишины, в мгновение ока застывшую в воздухе, а магнитофон продолжает воспроизводить запись нового концерта Владимира Высоцкого:

   Все жили вровень, скромно так, –
   Система коридорная,
   На тридцать восемь комнаток –
   Всего одна уборная.
               
   Люди вроде бы заняты каждый своим делом и старательно показывают, что ничего не слышат, но сосед по ряду, пару минут назад аппетитно обедавший, вдруг позабыв о недогложенной куриной ножке, смотрит невидяще пред собою; подвыпившие мужики, только что с азартными вскриками резавшиеся в подкидного дурака, разом, бросив карты, вслушиваются в голос опального барда.
   Магнитофон, поперхнувшись, замолкает. И – словно тугая пружина распрямилась – всё задвигалось, засуетилось, загомонило...

   Песни Владимира Семёновича воздействовали, без преувеличения, магнетически, но его творчество, пропитанное полублатным дворовым фольклором, понятным лишь людям, выросшим в «совке», не могло притязать на планетарность, как творчество «Beatles», «Deep Purple» и многих других. Брюс Спрингстин, американский аналог Высоцкого, тоже популярен лишь у себя на родине. Наверное, это участь всех «гитарных» бунтарей. Высоцкий исполнял свои песни на французском языке, но во Франции его творчество не зазвучало, не пошло;, ведь какой-нибудь Шарль из Нормандии, слушая песни Высоцкого на своём родном языке, наверняка не находил смысла в строках:

   В кабаках – зелёный штоф,
   Белые салфетки, –
   Рай для нищих и шутов,
   Мне ж – как птицы в клетке...

или, например, таких:

   И ни церковь, ни кабак –
   Ничего не свято!
   Нет, ребята, всё не так!
   Всё не так, ребята, –

и своим приятелям говорил: «Мы не нищие и не шуты – мы отдыхаем после трудового дня, и нам весело! И зачем пить водку, когда много хорошего вина? Если недоволен обслуживанием, незачем кричать об этом – пойди в другое кафе! Ах, ему не нравятся белые салфетки!.. Не по душе белые, так попроси кельнера принести оранжевые или цвета беж, или любые другие... Наверное, он не может найти себе женщину, потому и бесится... И как он смеет клеветать на святую церковь? Да этот русский парень обыкновенный безбожник, пьяница и псих!»
   Сколько их, непонятых бунтарей-одиночек, сгинуло на пути к пустой славе, не подсчитать никогда и никому...

   А надо ли бунтовать?
   Над этим вопросом он задумывался не однажды, и не нашёл ответа.
   Глупцы ломают и перестраивают мир, умные его совершенствуют... Звучит красиво, но так же беспредельно наивно, как фраза Достоевского о красоте, которая спасёт мир. Кого она спасёт, эта пресловутая красота? от чего она спасёт? Быть может, он дал понять, что кроме красоты, мир не спасёт никто и ничто? Быть может, говоря о красоте, он подразумевал не этику и не эстетику в чистом виде, а нечто эфемерное, вроде «красоты» человеческих отношений? Фёдор Михайлович не страдал прекраснодушием, а, значит, постулируя свою мысль, понимал её практическую неосуществимость в мире, современником которому был. Если и спасёт, то в таком отдалённом будущем, что вряд ли такое число вообще отыщется в математике...
   Разделение человечества на господ и холопов многие тысячелетия распространено во всех без исключения расах и народностях. Модифицировавшись, эта модель мирового устройства с прежним успехом действует и сегодня (и будет действовать, невзирая на грядущие революции). Платон изумился бы, увидев в любой сегодняшней стране тот же принцип административного устройства, ту же внутреннюю и внешнюю политику, что и в любой античной республике или восточной автократии. В каждой, всё равно какой столице, европейский или же азиатской, он узнал бы всё те же, лишь подросшие за два тысячелетия на несколько десятков этажей, развращённые цивилизацией Афины, и горько воскликнул бы: «О, Зевс-громовержец и все олимпийские боги! Почему вы не пожелали обратить своего внимания на человека и не изменили к лучшему его нрав, мораль и судьбу?»       
   Странно, если бы за такой ничтожный временной отрезок так оно и случилось!
   Тиран сменяет тирана, господствующий класс сменяет другой, – несменяемая величина, круговорот власти. Кто только с нею не боролся! Иван Грозный, Болотников, Пугачёв, Разин, Пётр I, Николай I, Ленин, Сталин... Медведев с Путиным, слава богу, не борются. Они лишь вздыхают: «Бардак, кругом бардак...» И правильно делают: разумнее попенять горе, почему она встала на пути, нежели пинать её ногами – это крайне неэффективно, да и просто больно. 
   Что касается холопов... Для них уж точно ничего не меняется: как хотели хлеба и зрелищ, так и хотят, как работали на господ, так и работают, как злобствовали на власть предержащую, так и злобствуют, как верили в справедливость и доброго царя, так и верят, как служили дубиной в руках политиков в их борьбе за власть, так и служат...
   Одним словом, всё тот же бесчисленный, неразрешимый во все времена набор союзов «как» и «так».
   Глупцы ломают и перестраивают мир; умные его совершенствуют, что много сложнее, – так было и будет всегда. Медлительная, сонная Россия не любит своих детей, идущих над хаосом жизни «по канату, натянутому, как нерв», но назначенные судьбою бунтари и правдоискатели идут и идут по канату – и приносят к жертвенному алтарю свои наивные головы. Удивительно для страны, в которой на досуге так любят порассуждать о любви к ближнему своему, справедливости и прочих высоких материях! 
   Впрочем, ничего удивительного здесь нет: Киевская Русь (в существование которой он не верит), формально переняв так понравившуюся великому князю Владимиру Святославичу византийскую пышность христианских обрядов, всей своей дремучей, неповоротливой толщей осталась в языческом понимании и объяснении для себя природы вещей и явлений. А если религиозное учение малопонятно или вообще незнакомо большинству народонаселения (то есть о духовном закрепощении  массового сознания и речи не идёт), оно для него необязательно.    
   И всё же он останется непоколебим в своём давнем убеждении: в России ни одна религия не будет владеть умами и направлять их если не на истинный, то верный путь, но каждая из них нужна хотя бы для нравоучений, хоть как-то сдерживающих своим утрированным метафизическим высокословием самые тёмные, быть может, ещё праязыческие, силы народа; нужна для обещаний тому же простонародью, что, мол, нет, не напрасны ваши страдания в гиблом для вас отечестве, ведь где-то там, на седьмом небе, всех вас ждёт холопское царствие небесное... 
   С недавних пор он пришёл к простому выводу: Земля – это ад Вселенной.
   Ад и рай – краеугольные камни религиозных учений, и они же – фундаментальные ошибки этих учений: запугивать адом можно лишь богатых, то есть безусловное меньшинство, но они, срывая цветы удовольствий земной жизни, не задумываются о небесной; нищее большинство здраво рассуждает: а есть ли разница между этой жизнью и пребыванием в аду? – и грешит, пока хочется и можется: а, плевать! однова живём!
   Его самого не удовлетворяет ни рай, ни ад.
   В раю он наверняка – здесь можно не сомневаться! – не встретит ни одного знакомого по земной жизни. Если рай – это душеспасительные беседы с теми, кто никогда не совершал предосудительных поступков, а, значит, и не жил, так зачем он ему нужен? Нет, пустынный и тоскливый рай его не соблазняет!
   Встреча в аду всех прежних знакомых означает всего лишь продолжение земной жизни, ничего не меняющий бег по бесконечному временнОму кругу.
   Теоретически можно предположить: из ада невозможно вырваться – слишком трудно заслужить право подняться на следующий уровень, непомерно велик соблазн, поджидающий душу грешника на верхних уровнях; но вечное пребывание в аду уничтожает ад как таковой, ведь подсознание, помнящее все прошлые жизни, должно осознавать тщетность попыток вырваться из карусели ада, этого, без всякого преувеличения, чёртового колеса... куда? И где пребывают те, кто смог вырваться?
   Что за дрянь лезет в голову!..

   «Так и хочется подумать: нигде не видно смысла, куда ни посмотри!»
       
   Разговоры: есть ад или рай, есть бог или нет его, противостояния разных конфессий – это такие же пустопорожние рассуждения, как если бы косточка и мякоть персика вдруг вознамерились оспаривать друг перед другом своё первенство, позабыв о дереве и почве, садовнике и пчёлах, дожде и солнце. Во вселенском саду наша галактика ; отдельная веточка плодового дерева с гроздью планет нашей солнечной системы, а человечество – это всего лишь жительствующие на персиковой кожице земного шара колонии мыслящих белых, жёлтых, чёрных и красных бактерий, возомнившие себя космическим пупом или ещё чёрт знает чем...

   Слушая «Beatles», он не мог постигнуть, как эти парни из заштатной – по английским меркам – ливерпульской провинции додумались отказаться от услуг профессиональных поэтов и композиторов (до появления «Beatles» никто из эстрадных исполнителей этого не делал), и так преуспели в этом, словно бы две греческие музы, Евтерпа и Эрато, нашёптывали им слова; сумели написать не просто красивые, а совершенные  мелодии, словно бы третья муза, Полигимния, бросив все свои дела, помогала только этим четырём музыкантам. Она же, вероятно, надоумила их ввести в маловыразительный гитарно-барабанный звукоряд скрипку, придавшую их песням классическую завершённость, и она же помогла им стать родоначальниками многих стилей в современной музыке... Разве что мистикой и можно объяснить феномен встречи четырёх гениев в одной стране и одном городе! Или грандиозной мистификацией публики, то бишь банальным жульничеством, что очень даже может быть.
   Проще всего предположить (что он тогда и сделал): любой талант пребывает вне досягаемости отживших своё человеческих законов, не скован по рукам и ногам незримыми кандалами человеческих канонов, предрассудков, привычек и прочей бессмыслицы, потому и может, свободный от всего, создавать шедевры. Обычные люди говорят о таком таланте: ничего удивительного здесь нет («Ведь он же ; да вы разве не видите? ; не от мира сего!»), или, как в случае с «Beatles», когда талант не один, говорят о божьем даре, или (чаще всего) шепчутся о бесовщине.
   На его сегодняшний взгляд, великие творения могут создавать лишь те люди, чья внутренняя сущность не испытывает диктата рабского подсознания и сознания, – люди, вольные не только в своих мыслях, что проще всего, но и в своих действиях. Человек несвободный может лишь подражать произведениям свободных творцов, но не встать рядом с ними, тем более подняться над ними: душевная несвобода удержит на цепи и волю, и разум, и фантазию.
   Русский человек никогда не был независимым, дух крепостничества и самого жалкого преклонения перед начальством царствует внутри любого российского сословия совершенно безраздельно, и почти всё гениальное, созданное на русской земле, – и чем не по праву гордится Россия, – на самом деле создано при посредстве изрядной примеси нерусской крови: хрестоматийные примеры – Пушкин, Лермонтов, Чайковский и другие. Подлинное русское искусство, не изуродованное профессиональными художниками, поэтами и композиторами (особенно это чувствуется в народных песнях), большей своей изобразительною частью лубочное, грубоватое, а текстовой (те же свадебные песни) – даже откровенно похабное, и почти всегда пронизано строгой печалью, – крестьяне не поют, а словно выплакивают бесконечную вековую тоску своих предков-холопов. Такое «народное творчество» развивает низменные инстинкты, чувство безысходности, подавляет всякую волю к свободе. Это разумели светская власть и православная церковь, потому этот, в сущности, единый механизм крепостничества и усмирения всякой свободной мысли жёстко, как бунтарей или раскольников, преследовал своих злейших врагов – скоморохов. Запретить веселье – это гениально, но так обычно для русских правителей! 
   Неслучайно в эпоху расцвета рок-музыки на громадных просторах СССР не нашлось ни одной группы, достойной встать рядом с «Led Zeppelin», «Rolling Stones», «Creedence Clearwater Revival», «Queen»  и другими; неслучайно Запад не знает ни одной советской рок-группы (кроме «Песняров», исполнявших фолк-рок, удививших народными напевами), а вот жалких подражателей отыскалось великое множество. Группа «Машина времени», едва ли не единственная порядочная группа, по сути, советские «Beatles», исполняют интеллектуальный рок, а потому стоят особняком (как и «БГ»). Остальной русский рок («ДДТ», «Алиса», «Парк Горького», «Чёрный кофе» и все прочие) нельзя назвать музыкой свободных людей или же бунтарей, – это всего лишь компиляция западного рока всех направлений, этакий совковый фьюжн, в котором музыкальное сопровождение часто не соответствует текстам, далеко не академическим, чуть ли не откровенно дворовым. Странно и смешно, когда лирический текст звучит на фоне мощного гитарного басового драйва в духе «Judas Priest» или «Iron Maiden», или, наоборот, в мажорный текст невесть зачем вдруг вклинивается минорное соло, скажем, на саксофоне, или, хуже того, на флейте, или печально-торжественная мелодия забивается ударными, надобными, как собаке боковой карман. Создаётся впечатление, что музыку наскоро слепили из заимствованных «блоков», не обращая на текст никакого внимания. На его взгляд, ни одна отечественная рок-группа не имеет самостоятельного, узнаваемого звучания, и лучше их, собственного психического здоровья ради, вообще не слушать, что он и делает.
   Неслучайно коммунистическая партия преследовала рок-музыку с той же свирепостью, с коей в своё время Романовы – скоморохов, а демократы, воссоздавшие прежний союз государства и церкви (что же это, если не явный регресс, ведь практически во всех странах церковь сдаёт свои позиции?), поощряют и даже насаждают не только попсу – музыку для плебеев, но и поражающие махровым идиотизмом телепередачи. Складывается впечатление, что мы, влекомые кремлёвской или ортодоксальной славянофильской силой, не двигаемся вперёд, а откатываемся назад. По уровню культуры – и не только – мы уже очутились едва ли не в первой трети XIX века, в Российской империи, николаевской по духу, под пятою чиновничьего отродья – по существу.

   Кораблик российской демократии плывёт по бурному морю; два капитана гордо смотрят только вперёд, старательно не замечая, как кораблик зарывается то носом, то кормою и черпает бортами воду; республиканские оркестры наяривают националистические марши; команда, распродающая по демпинговым ценам остатки корабельного имущества (штурвал и руль проданы  в первом же порту) держится поближе к благоразумно непропитым шлюпкам; чистой публики нет: она живет или отдыхает в зарубежье, а нечистая публика, не обращая ни на что внимания, пьёт водку и пляшет под гармошку, то есть занимается обычным своим делом, и лишь немногие из них, предчувствуя беду, тревожно взглядывают на мостик, где два капитана так гордо смотрят вперёд – и, умилённые, успокаиваются...

   Впрочем, если говорить без дурацких аллегорий, мы находимся отнюдь не на корабле, а на своём обычном историческом месте, то есть плетёмся посуху, держась за хвост цивилизованного мира. Нимало не униженные этим прискорбным обстоятельством, ещё и гордимся избранностью, жертвенностью, чуть ли не святостью народа-богоносца, идущему по своему, всегда особому пути: «Мы – третий Рим!» – и вот уже многие века упиваемся самым грубым и пошлым великодержавным шовинизмом, и, кажется, вовсе не желаем для себя иной судьбы.

   Если представить – «Beatles», переместившись во времени, исполнили свои песни на площади средневекового русского города, нетрудно предугадать дыбу, плети, а после – четвертование на потеху толпе. Одряхлевший лицом и душой местный епископ, какой-нибудь сивобородый Серафим, собственноручно благословил бы «сие богоугодное дело», дабы пресечь разносимую этими четырьмя «посланниками самого Сатаны» опасную ересь: жизнь дарована не в искупление, и кроме поста и молитвы есть ещё и любовь.

   Если кто и заслужил право на место в раю, так это «Beatles», но не песни легендарного квартета вспомнятся ему в последние мгновения жизни.

   «Тогда что же, чёрт возьми, что же?!»


Рецензии