Глава 1. Промокашка для амбиций. Черновик

или Мой первый и неповторимый провал.

Если вы ожидаете историю о том, как невинная дева потеряла невинность под трели соловья в сиреневом саду, закройте эту книгу и идите читать инструкцию к стиральной машине. Там больше романтики. Мое «падение» случилось в общежитии гуманитарного корпуса, и пахло оно не сиренью, а «Якобс», пылью с фолиантов и тщетной надеждой на светлое будущее.

Его звали Аркадий. Нет, серьезно. В восемнадцать лет я была уверена: имя Аркадий даёт человеку автоматический допуск к поэзии, антидепрессантам и дыму «Беломора». Он был не мужчиной, а ходячим культурным манифестом. В его образе было все, чтобы размягчить мозги первокурснице с томиком Бродского в рюкзаке и не зажатым внутренним криком «не будь, как мама, только что сбежавшую из-под крыла родительского дома: потертая косуха (на синтепоне, как выяснилось позже), шарф, который не снимался даже в +25 (видимо, чтобы скрыть отсутствие сменной футболки), и взгляд, полный презрения ко всему миру, особенно к тем его частям, где нужно было платить за коммуналку.

Аркадию было 22. Он был третьекурсником. Для меня — это был статус если не полубога, то уж точно старшего товарища школы выживания, знающим, где дешёвое разливное пиво и как списать у заочника.

Наш роман развивался по классической схеме. Три недели он читал мне Вознесенского в коридоре, воровал булочки и кивал на тему тлена. Я слушала, расплываясь между его лирикой и портвейном «Агдам» из одного стакана.

Решающая ночь настала. Аркадий, сраженный, видимо, мощью моего интеллектуального потенциала (я наконец-то отличила Мандельштама от Пастернака), пригласил меня в свою комнату «послушать новый альбом «Аквариума». Код был расшифрован мной мгновенно. Это был призыв. Призыв к соитию не только тел, но и душ, забрызганных чернилами высокой поэзии.

Комната Аркадия представляла собой памятник хаосу. Я ждала сцену из французского кино. А попала в «Солярис» для бедных. Горы книг, мрак, и постер Высоцкого, который, кажется, стыдился нас за то, что мы вообще собрались трахаться. Воздух был густым и состоял на 70% из табачного дыма и на 30% из юношеского максимализма.

И вот кульминация. Поэзия сменилась неловкими прикосновениями. Косуха с синтепоном была сброшена с трона. Шарф, наконец, снят. И тут мой взгляд упал на кровать. А точнее, на простыню.

Это была не просто простыня серо-бежевого неопределенного цвета. Это был артефакт. Карта великих сражений с невидимым врагом, свидетель всех его пищевых, бытовых и, возможно, биологических экспериментов и, возможно, место для сушки гербария.

В моей голове зазвучали сирены. «Высокие отношения», «единение душ», «томление духа» столкнулись с суровой реальностью в лице изделия из бязи советского образца. Но деваться было некуда. Процесс, как говорится, пошел.

Все было… литературно. Он шептал на ухо что-то про «экзистенциальный трепет», а я в ответ старалась не трепетать от ужаса, глядя на трещину на потолке, так напоминавшую очертаниями Беларусь. Это был не секс. Это был семинар по экзистенциализму, где я была мебелью, а он — модератором с запахом пепла и портвейна.

Закончилось все так же прозаически, как и началось. Аркадий, испустив вздох, полный мировой скорби, сразу же потянулся за пачкой «Беломора». «Ну что, – сказал он, выпуская дым колечками, которые тут же разбивались о Беларусь на потолке. – Как ощущения? Постигла суть бытия?»

Я лежала и понимала, что постигла только суть того, что стирка – это не буржуазный пережиток, а жизненно необходимая практика. А еще я поняла, что мой первый мужчина был не мужчиной, а этаким тренажером для самооценки.

Он проводил меня до двери, пообещав «завтра разобрать концепцию симулякра применительно к нашей ситуации». Я кивала, чувствуя себя не падшей женщиной, а скорее стажером, успешно прошедшей курс молодого бойца, где вместо формы выдают тряпку и справку, что ты годен только к самокопанию.

Вывалившись на улицу, я вдохнула холодный воздух, пахнущий freedom и отсутствием бедных философов с простынями цвета философского пепла. И подумала: «Если это вершина мужской страсти, то мне либо просто жутко не повезло, либо у Вселенной был очень дурной день».

Как же я тогда ошибалась. Это была не вершина. Это была лишь первая, самая невысокая и почему-то волосатая ступенька на длинной, извилистой и до смешного абсурдной лестнице моего личного ада. С перилами из сожалений и ковровой дорожкой из дурных решений.