Караул! У Макс течка! Эфраим Кишон

С течением времени мы сумели ближе узнать нашу родовитую собачку. Макс снова и снова доказывала, что она милый представитель породы карликовых шнауцеров с лёгким пренебрежением к правилам гигиены. Однако по прошествии некоторого времени у неё обнаружилась одна слабость, о которой даже как-то неловко писать: секс, что бросалось в глаза особенно этим летом, когда Макс вдруг начала проявлять противоестественную склонность по отношению к собакам противоположного пола. То есть она обратила внимание на то, что они существуют.
Время от времени Макс подскакивает к окну, вся – внимание, ритмично виляет  хвостом и не только: ещё она издаёт глухие вздохи сомнительного содержания. А снаружи, к нашему огромному удивлению, крутятся все псы округи, их взгляды не отрываются от этого окна, и все они тоже хотят чего-то.
Зулу, к примеру, взобрался на наш балкон и попытался сдвинуть жалюзи…

Драгомир разрешил эту загадку:
- Что вы так волнуетесь, - сказал он моей жене, - у вашей сучки течка.
- Что? – переспросила жена. – Какая течка?
- Уси-пуси, - объяснил Драгомир, - хочет размножаться.
Он имел в виду, как это говорят, случку. С окончанием лета в городе наступает время течки, и Макс почувствовала зов природы, который проявился в избытке нежности. Дети тоже заметили, что у нашей собачки кризис.
- Папа, - обратился ко мне мой сын Амир, - почему Макс так рвётся к собакам?
- Сынок, - ответил папа, - они хотят поиграть с ней.
- А я думал, - сказал Амир, - что они хотят с ней спариться.
На самом деле, он употребил другое слово. В любом случае, некрасиво так выражаться в культурном обществе, если даже речь идёт о реальном факте.

Количество ухажёров перед нашим домом множилось с такой быстротой, что стало невозможно выйти наружу без вытянутой перед собой швабры. Собаки начали перепрыгивать через забор нашего садика и танцевать на подоконнике перед Макс. И здесь уместно вспомнившееся мне выражение «потерянный рай». Мы, со своей стороны, борясь с бандой опьянённых любовью кобелей, поливали их сильной струёй воды и натягивали над садовой оградой ржавую металлическую проволоку, которую ухажёры вмиг сжирали. Я ещё швырял камни в Зулу, но он бросал их обратно. Макс же, озорница этакая, всё это время стояла в окне, словно кукла в витрине, и прямо-таки разрывалась от сексуального возбуждения.
- Папа, - спросил Амир, - может, выпустим её прогуляться?
- Нет, - возразил я своему чуткому ребёнку, - в мире и без того достаточно собак.
- Но она же умирает, как ей хочется с ними…
И он снова произнёс это слово.
- Нет, - упрямился я. – Пусть будет считаться, что она замужем. Никаких прогулок на стороне, пожалуйста.

Однако инстинкты уже разыгрались. Псы снаружи образовали мужской хор и начали бороться между собой, используя все возможные средства, в то время как Макс в окне приветливо помахивала им хвостом. Положение, действительно, становилось критическим. Наша маленькая глупышка не ела, не спала и все двадцать четыре часа в сутки лишь стремилась к соитию. Её хвост в эти вечера превращался в безостановочный метроном. Всем своим существом она словно говорила: «плодиться и размножаться».
Мнение моей жены о Макс было сформулировано недвусмысленно:
- Шлюха!..

Нам было ясно, что всё это происходит, потому что Макс слишком красива. Она на самом деле красотка, ничего не скажешь - с карими глазами и белоснежной шёрсткой. На последнем семейном совете мы решили, что надо вырвать несчастную из когтей сладострастия и избавить её от сексапильной шубки путём стрижки, действия тем более актуального, что дело происходило пылающим летом. Мы тут же связались с фирмой, которая занимается этим, и на следующий день у нас появились двое специалистов, пинками прокладывающих себе тропинку к дому среди участников мужского хора. Они забрали с собой нашу Макс, сражавшуюся с ними, как маленькая львица, но, в конце концов, покорившуюся террору, и повезли её на север под отчаянный протестный лай десятков её обожателей, которые бежали за машиной аж до самого Тель-Авива…

Мы сидели дома и испытывали невообразимые муки совести:
- Что я мог сделать? – тяжело вздохнул я, поднимая глаза к потолку. – Ведь она ещё маленькая …
Из стрижки Макс не возвратилась. Двое измождённых специалистов вернули нам на другой день вместо неё какую-то крупную мышь розового цвета и ушли. Мы никак не ожидали, что Макс под шерстью такая худая. С утратой шерсти она преобразилась в настоящую манекенщицу с выпирающими костями. Рафи, мой первенец, предложил называть её впредь Твигги*. Весьма глупая шутка. Сама же она, наша розовая мышка, умирала от стыда за свою сократившуюся внешность и больше не разговаривала с нами, а только с глазами, полными упрёка, приникла к прохладному оконному стеклу…

То, что произошло после этого, не поддаётся описанию.
Железные ворота нашего сада были сорваны с петель под напором новых легионов, и обезумевшие псы прыгали прямо на оконные стёкла, создавая атмосферу Линча. Если до сих пор нашу Макс жаждали все собаки нашего квартала, то  теперь о ней грезили собаки всего мира. Мне даже показалось, что среди множества её обожателей я заметил несколько эскимосских лаек, пришедших прямо с Северного полюса, чтобы переспать с Твигги.
Выяснилось, что без шерсти Макс стала ещё более сексапильной. Стрижка оказалась фатальной ошибкой: сейчас она была совершенно голой. И в витрине. Мы превратились в магазин «Интим»…
Когда один из ухажёров, настоящий чёрный бульдозер, сукин сын, сорвал одним ударом ручку входной двери, и пока псы не оборвали телефонный провод, мы бросились звонить в полицию, чтобы полицейские пришли и задержали хулиганов, но там было занято. Осада с каждой минутой усиливалась, так как проблема пола, несомненно – центральная жизненная проблема. Рафи предложил поджечь кусты в саду и под прикрытием пожара отступить вместе с Твигги к ближайшему почтовому отделению, как в фильмах с Тарзаном, когда нападают негры.
Тем временем Зулу спустился с крыши и ворвался в кухню. В его глазах явственно читалась угроза: «сперва овладею Твигги, а после покончу с очкариком!» Между нами завязалась рукопашная схватка за честь семьи. Макс в это время крутилась возле нас и болела за него.

Дикий лай дошёл до апогея. Моя маленькая семья забаррикадировалась  перевёрнутой мебелью, в то время как снаружи собаки скакали и стреляли в нашу сторону…
- Давай, - шепнула жена, с побледневшим от страха лицом, - выдадим им Макс.
- Ни за что, - прохрипел я в ответ. – Нельзя поддаваться шантажу!

И в этот момент – перо всё ещё дрожит в моей руке под впечатлением произошедшего – когда закончились наши боеприпасы и всё казалось безнадёжно пропавшим, лай снаружи ослабел, и собаки исчезли с той же скоростью, что и пришли. Я осторожно высунул голову, ожидая услышать трубы голубых всадников, которые появляются обычно в последний момент, чтобы спасти поселенцев от индейцев, но не было и следа какой бы то ни было спасательной организации. По-видимому, просто произошло чудо или что-то в этом роде…

На следующий день Драгомир всё объяснил:
- Знаешь, - сказал он, - в полдень  течка в городе прекратилась. Вот и всё.
С того дня всё вернулось к прежней рутинной жизни. Твигги, розовая мышка, снова превратилась в нашу белоснежную собаку и не удостаивает даже взглядом соседских собак. И те – точно так же, как она.
Позавчера я видел Зулу – этот подлец прошёл на улице около Макс и ухом не повёл, как будто она для него больше не существует. Очевидно, он отец тех маленьких внебрачных шнауцеров, которые, судя по всем внешним признакам, скоро у нас появятся. Кстати, кто сказал, что собаки – лучшие друзья человека? Они его копия, господа, точная копия.

* Твигги – псевдоним английской супермодели, Лесли Хорнби.