Юбилейное. 1825 2025. Выпуск 9

     Ал. Разумихин

     (Продолжение)

     Декабристы. Слова и дела.

     Факты и события. Выпуск 9

                Историю не переделаешь,
                её в своё время делать надобно.

     «ВЫ ХОТИТЕ, ЧТОБЫ Я ПРОЛИЛ КРОВЬ МОИХ ПОДДАННЫХ
            В ПЕРВЫЙ ДЕНЬ МОЕГО ЦАРСТВОВАНИЯ?»

   События того декабрьского дня отразились не только на самом Николае Павловиче, но имели последствия и для его семьи. Перенесённое супругой Александрой Фёдоровной нервное потрясение, беременной в тот момент, обернулось для неё потерей ребёнка, и ещё, более известный факт, после бунта у императрицы на лице появился нервный тик.

Однако вернёмся к утру 14 декабря. Как видим, шансы новоиспечённого императора потерять не только обретённую власть, но и жизнь, были велики.
Первый доклад о начале бунта поступил от начальника штаба Гвардейского корпуса генерала Александра Нейдгарда:

«Ваше величество! Московский полк в полном восстании; Шеншин и Фредерикс тяжело ранены, и мятежники идут к Сенату; я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите, пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка и конной гвардии».

Необходимые распоряжения последовали: первая пролитая кровь обязывала. Позже он вспоминал:

«Меня весть сия поразила как громом. Оставшись один, я спросил себя, что мне делать, и, перекрестясь, отдался в руки Божьи, решил сам идти туда, где опасность угрожала».

К месту событий (от Зимнего дворца до Сената на Петровской (Сенатской) площади два шага, если кто, засомневавшись, пожелает самолично измерить, скажу по-другому: рукой подать) Николай I привёл солдат Финляндского лейб-гвардии полка, входившего в состав руководимой им 2-й гвардейской пехотной дивизии, предварительно приказав зарядить ружья.

Есть картина, написанная маслом, живописца-баталиста А. И. Ладюрнера «Приход к Зимнему дворцу 1-го батальона Лейб-Гвардии Преображенского полка 14 декабря 1825» (1852). Француз по рождению, художник в 1830 году перебрался в Санкт-Петербург и вскоре приобрёл благосклонность императора. Картина известная, но интересна прежде всего тем, что написана по карандашному рисунку самого Николая Павловича. К слову, он со своим младшим братом Михаилом учились рисовать у прекрасного педагога, ректора Императорской Академии художеств В. К. Шебуева. Так что Адольф Игнатьевич пользовался вовсе не какими-нибудь почеркушками, а вполне даже грамотным с точки зрения рисования изображением. Насколько грамотным?

Свои первые уроки рисования Николай стал брать в семь лет у И. А. Акимова. Тот был одним из крупнейших представителей классицистической школы исторической живописи второй половины XVIII века. Среди известных его полотен картины «Великий князь Святослав, целующий мать и детей своих по возвращении с Дуная в Киев» и «Ратники ополчения 1812 года». Преподавал в Академии художеств. Среди его учеников были А. Е. Егоров и В. К. Шебуев. Потом обучение Николая продолжил Александр Иванович Зауервейд, который был мастер в изображении военных сцен и техники. Заодно он знакомил обоих сыновей Павла I с гравёрным искусством. В запасниках Третьяковки хранится около 30 работ, отразивших настоящую страсть императора рисовать солдатиков. Понимаю, не будь их создателем Николай I, вряд ли быть им даже в запасниках галереи, и тем не менее…

Когда Николай Павлович вышел на Дворцовую площадь, верный ему Финляндский лейб-гвардии полк ещё не подошёл. Зато уже собралось немало любопытствующего народу. Чтобы выиграть время, он начал размеренно (Сам Николай позже напишет: «…тихо протяжно, толкуя каждое слово». «Но сердце замирало, признаюсь», — будет он честен.) читать и объяснять Манифест о восшествии на престол с прилагаемым письменным отречением старшего брата Константина от престола.

Как только первый батальон лейб-гвардии Преображенского полка явился ему в помощь, они двинулись в сторону Адмиралтейства. Предварительно, правда, Николай направил роту для занятия Исаакиевского моста. Ситуация требовала предотвратить возможность восставшим воспользоваться им. Уроки военного дела пришлись кстати. Воевать так воевать — военную тактическую грамоту ещё никто не отменял. И тут новая заминка. Поступило донесение, что в Измайловском полку ропот, распропагандированные солдаты отказываются ему присягать. Николай приказывает генерал-адъютанту Левашову: правдами, неправдами, не зависимо от того, за него измайловцы, или против него, вывести полк из казарм и привести на площадь. Цель — не оставлять полк в тылу, откуда мог бы последовать неожиданный удар. Приказ меж тем, надо признать, удивителен не только по быстроте реакции и характеру тактической предусмотрительности. Он свидетельствует и о том, что мысль бить противника в положении, когда он скучен и занимает ограниченное пространство, уже тогда в голове Николая присутствовала. Артиллерия же вот-вот должна была прибыть.

Одновременно отдаётся распоряжение подготовить экипаж, как говорится, на всякий пожарный случай, для эвакуации матери, жены и детей в Царское Село. И новая напасть. Сообщают, что к воротам Зимнего подходит отряд гренадёров — возглавляет его некто Панов. Нет даже времени выяснить, кто такие. Уже позже станет известно: гренадёрам поставлена задача арестовать императорскую семью. Охрана, увидев в отряде знакомых, пропускает их во внутренний двор Дворца. К счастью, там выстроился сапёрный батальон. Панов разворачивается и уводит своих людей. Но не всех, часть отряда под командой князя Мещерского примыкает к сапёрам для защиты семьи Николая.

Перемещаясь в сторону площади с памятником Петру Великому, взирающему на строящихся вокруг него солдат, Николай Павлович с гренадёрами, присягнувшими ему, столкнулись с идущей нестройной толпой частью второго батальона лейб-гвардии Гренадёрского полка. Не сходя с коня, император скомандовал солдатам «Стой!». И услышал в ответ: «Мы за Константина!»

Решение было принято мгновенно: царь показал им на Петровскую (Сенатскую) площадь и сказал: «Когда так — то вот вам дорога». Гренадёры второго батальона беспрепятственно прошли мимо него, сквозь строй первого батальона, ставшего на сторону правительственных войск, и присоединились к восставшим. Николай I не решился в тот момент отдать приказ стрелять по мятежникам, как он писал, потому, что «участь бы наша была более чем сомнительна».

Имеет широкое хождение факт, что в 14.00, когда Николай следует на Петровскую (Сенатскую) площадь, к нему приближаются иностранные послы с предложением присоединиться, чтобы доказать законность его прав на престол. Николай вежливо отказывает им словами: «Это дело семейное. Незачем впутывать в него Европу». После чего послы остаются наблюдать за событиями со стороны. Ей-ей сцена, достойная Голливуда. Воображение рисует, как послы предлагают свои услуги, чтобы доказать законность прав Николая на престол. Впрямь, кто лучше их растолкует восставшим кто есть кто! А молодой царь объясняет им про семейное дело. И они после этого остаются наблюдать, стараясь не попасть в кадры исторического фильма «Петербургские каникулы».

Самое время сказать о том, что было в сознании у тех, кто противостоял Николаю. В воспоминаниях Н. А. Бестужева воспроизведены слова Рылеева, сказанные на совещании накануне:

«Неужели ты думаешь, что я сомневался хоть минуту в своём назначении. Верь мне, что каждый день убеждает меня в необходимости моих действий, в будущей погибели, которою мы должны купить нашу первую попытку для свободы России, и вместе с тем в необходимости примера для пробуждения спящих россиян».

Ему восторженно вторил юный Александр Одоевский: «Мы умрём! Ах, как славно мы умрём!» Два поэта отойти от словесных романтических красивостей не смогли даже в трагический момент. Да простят меня исторические педанты, всё протекало в полном соответствии с известными словами в фильме про Мюнхгаузена: «Сначала намечались торжества. Потом аресты. Потом решили совместить». Впрочем, дальнейший ход событий тоже не отходил далеко от сценария фильма о самом правдивом человеке на свете. Так и слышится голос Рылеева: «Революция — это не покер! Её нельзя объявлять, когда вздумается. Революция — это!.. Революция… А где наша гвардия? Гвардия где?» Трубецкой: «Очевидно, обходит с флангов». Рылеев: «Кого?» Одоевский: «Всех».
И снова обращаемся к «Воспоминаниям» Бестужева:

«Когда я пришёл на площадь с гвардейским экипажем, уже было поздно. Рылеев приветствовал меня первым целованием свободы и после некоторых объяснений отвёл меня на сторону и сказал:
— Предсказание наше сбывается, последние минуты наши близки, но это минуты нашей свободы: мы дышали ею, и я охотно отдаю за них жизнь свою.
Это были последние слова Рылеева, которые мне были сказаны».

Мятежники стояли спиной к Сенату. Меж тем батальоны, вставшие на сторону Николая, всё подходили и располагались вокруг тех, которыми руководили заговорщики. В итоге мятежников окружили с четырёх сторон, началась ружейная пальба, часто мятежные солдаты стреляли вверх. Начинало смеркаться, было очевидно, что ночью ситуация может полностью выйти из-под контроля. Слухи по городу распускались самые неимоверные, подлые.
Николай I в своих «Записках» так описывает этот момент:

«Шум и крик делались настойчивее, и частые ружейные выстрелы ранили многих в Конной гвардии и перелетали через войска; большая часть мятежных солдат стреляли вверх. Выехав на площадь, желал я осмотреть, будет ли возможность, окружив толпу, принудить к сдаче без кровопролития. В это время сделали по мне залп; пули просвистали мне через голову, и, к счастью, никого из нас не ранило. Рабочие Исаакиевского собора из-за заборов начали кидать в нас поленьями. Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда окруженные ею войска были бы в самом трудном положении».

Первоначально это был только московский полк. Стремясь иметь достоверную информацию, Николай Павлович поручает бывшему при нём флигель-адъютантом Иллариону Михайловичу Бибикову узнать, что делается с Экипажем (лейб-гвардии Морской экипаж), который встал на сторону восставших. Через некоторое время полковник вернулся, если точнее, смог вернуться живым, и предстал перед Николаем с кровавыми пятнами на белых панталонах, чтобы доложить о том, что удалось узнать. Тот сохранил в памяти его доклад:

«Флигель-адъютант Бибиков, директор канцелярии Главного штаба, был ими (мятежниками) схвачен и, жестоко избитый, от них вырвался и пришёл ко мне; от него узнали мы, что Оболенский предводительствует толпой».

О деталях выполнения Бибиковым данного ему поручения Николай Павлович узнает позже, когда начнутся допросы декабристов. Что ж, не будем забегать вперёд, и мы знакомство с историей оставим до того времени, когда повествование пойдёт о следствии. История очень даже примечательная, и касается непосредственно Николая Павловича.

А. Х. Бенкендорф, верный Николаю, описал в письме М. С. Воронцову, как младший брат царя Михаил Павлович, прибывший на площадь, и, не получив разрешения на штыковую атаку, приблизился к бунтовщикам и заговорил с ними. Безрезультатно.
Увещевали восставших митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский Серафим и митрополит Киевский и Галицкий Евгений. Но и по ним стреляли.

После этого решено было действовать силой: лейб-гвардии Конный полк под командованием генерала Алексея Орлова дважды атаковал ощетинившееся штыками каре мятежников. Безуспешно.

Тем временем толпа зевак составляла уже десятки тысяч человек. Одна часть публики окружала восставших, другая — правительственные войска. При этом настроение большинства зрителей складывалось явно не в пользу Николая I: в него и его окружение полетели камни и поленья.

Попытку мирно урезонить войска предпринял граф Милорадович. В какой-то момент восставшие уже вроде готовы были подчиниться пользовавшемуся авторитетом у солдат военачальнику. Но… далее необходим особый рассказ, который последует чуть позже. А пока скажу, что получившего несколько ранений (одно из них смертельное) героя Отечественной войны вынуждены были унести с площади.

Ещё одна знаковая фигура трагического дня — полковник лейб-гвардии Гренадёрского полка Николай Карлович Стюрлер, смертельно раненный на площади Петром Каховским. По рассказу барона М. А. Корфа, это произошло так:

«Встретив Стюрлера посреди самого скопища мятежников, у памятника Петра Великого, Каховский спросил его по-французски:

«А вы, полковник, на чьей стороне?»
— «Я присягал императору Николаю и остаюсь ему верен», — отвечал Стюрлер. Тогда Каховский выстрелил в него из пистолета, а другой офицер закричал: «Ребята! Рубите, колите его!» — и нанёс ему сам два удара саблей по голове. Стюрлер, смертельно раненный, сделал с усилием несколько шагов, зашатался и упал».

Полковника отнесли в один из ближайших домов, принадлежавший князю Лобанову-Ростовскому, где он и умер на следующий день в возрасте 42 лет.
После этих драматических эпизодов генерал-адъютант Васильчиков сказал Николаю о необходимости применить картечь. Николай I вспоминал:

«Я предчувствовал сию необходимость, но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную меру, и меня ужас объял. «Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования?» — отвечал я Васильчикову.
 
«Чтобы спасти вашу империю», — сказал он мне. Эти слова меня снова привели в себя; опомнившись, я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверняка всё; или, пощадив себя, жертвовать решительно Государством… Во мне надежда была, что мятежники устрашатся таких приготовлений (подготовки орудий) и сдадутся, не видя себе иного спасения. Но они оставались тверды; крик продолжался ещё упорнее. Наконец, послал я генерал-майора Сухозанета объявить им, что ежели сейчас не положат оружие, велю стрелять. Ура и прежние восклицания были ответом и вслед за этим — залп из ружей.

Тогда не видя иного способа, скомандовал: пали! Первый выстрел ударил высоко в Сенатское здание, и мятежники отвечали неистовым криком и беглым огнём. Второй и третий выстрелы от нас и с другой стороны из орудия Семёновского полка ударили в самую середину толпы, и мгновенно всё рассыпалось, спасаясь Английской набережной на Неву, по Галерной и даже навстречу выстрелов из орудия по Семёновскому полку, дабы достичь берега Крюкова канала… Одна толпа начала было выстраиваться на Неве, но два выстрела их рассеяли…».

Известна акварель Карла Кольмана «На Сенатской площади, 14 декабря 1825 года». (1825—1826). Карл Кольман был очевидцем событий на Сенатской площади. Он изобразил последний этап неудавшегося восстания. На заднем плане, за памятником Петру, — декабристы, на переднем — конногвардейцы, готовые подавить бунт, и офицеры, отдающие приказ стрелять картечью по восставшим. Рисунок находится во Всероссийском музее А. С. Пушкина (Санкт-Петербург). Акварель Кольмана одобрил сам император Николай I, сделав только одно принципиальное замечание: масть его лошади в тот день не была белой.

(Продолжение следует. Планирую каждые две недели выставлять очередной выпуск своей проды)