Маша и Медведевы 2

Из сборника Темные аллеи в полночь



Папенька обнимает своей левой рукой мою талию, прижимает меня к себе, а в правой руке у него розга, длинный прут сирени, очищенный от листьев. Он поворачивает меня голой задницей ко всем домашним, что сидят за утренним самоваром и говорит:
-Вот, дорогие мои… посмотрите, в каком виде я сегодня Марию застиг… в кустах малины лежала, под садовником Ванькой!
Мои тетки, Дарья и Варвара, ахают. А я смотрю в окно, пока мой голый зад на виду у всех моих сородичей, что собрались утром за самоваром. По моим ягодицам, от поясницы и ниже, ползут мурашки. И я понимаю, что сейчас меня будут сечь.
-Это ты зачем с утра из дому сбежала?! - говорит мне папенька, замахивается на меня розгой, и начинает пороть мой голый зад.
-Айййй!!! Папенька!!! Не надо!!! - начинаю вопить я.
Но отец продолжает обнимать мою талию, снова замахивается веткой сирени, и я опять получаю по попе.
Не то, чтобы мне было очень больно. Просто, ужасно обидно. Садовник Иван красив, как греческий полубог, голубоглаз, плечист, высок ростом. И вдруг, мне нельзя даже поцеловаться с ним? Нельзя позволить ему стянуть вниз мои шаровары? Нельзя пропустить в свое тело его напряженную мужскую плоть? Что мне тогда вообще можно, если каждой, буквально каждой деревенской девке можно лежать под Ванечкой, за кустами сирени, а мне этого нельзя, почему-то?
-Папенька, я его люблю!!! - объясняю я отцу, но он не внемлет, и снова сечет розгой мои оголенные ягодицы. Потом, все же, спрашивает:
-Это кого ты так сильно полюбила, Мария?
-Ванечку! - со слезами на глазах говорю я.
-Твой Ванечка прямо сейчас на конюшне, получает две дюжины розог за вашу с ним любовь! - говорит папа, и продолжает хлестать меня по попе.
На мои глаза наворачиваются слезы. Я не понимаю, как в жизни простых деревенских девок могут быть такие удовольствия, которые запрещены мне по причине того, что я - графская дочка. Это несправедливо, просто ужасно, до чего несправедливо.
-А Ивана я женю на дочке дворецкого, Митрофаныча! - жестоко говорит мне отец, - А будешь с ним любовь крутить, я его в солдаты забрею, вот и вся любовь!
И я вдруг чувствую, как нашкодившая пятилетка, забравшаяся в погреб, наевшаяся сметаны и теперь пожинающая плоды своего бесчинства, терпящая удары розгами по голой попе на глазах у всех домашних. Мои младшие сестры всхлипывают и уже готовы разреветься, видя, как папенька меня наказывает. Мой старший брат сидит, насупившись. Он уже понял, наверное, что наши с ним объятия и поцелуи за сараем тоже были весьма преступного свойства, и он понимает, что, раскройся наша с ним небольшая тайна, ему тоже придется идти на конюшню, скидывать свои портки и получать розог по заднице.

На следующий день, с утра, вся семья усаживается в карету и отбывает в Москву, в гости к тетке. Меня тоже берут в карету, но высаживают у кованых ворот поместья графов Медведевых, и отец говорит мне:
-Ничего, дальше сама дойдешь… и скажи Михайло Потапычу, чтоб дал тебе еще пяток горячих, за плохое поведение…
С тем меня и оставляют у ворот поместья Медведевых, и я вижу только, как под копытами лошадей пылит дорога, что идет краешком леса. Передо мною - кованые ворота поместья Медведевых, а справа, за зарослями осоки, начинается большое озеро, которое и отделяет поместье Медведевых от имения папеньки.
Я не спешу на встречу с Медведевыми, вместо этого, я скидываю свое платье и захожу в воду. Я развожу руками ряску, плыву на середину озера, где располагается маленький островок с декоративной беседкой, потом плыву обратно, и прохладная озерная вода охлаждает кожу моих ягодиц, накануне высеченных папенькой. Мне становится немного легче. Искупавшись, я понимаю, что голодна, проскальзываю меж створок полуоткрытых ворот поместья Медведевых, и иду к господскому дому, несу свои башмаки в руках, поднимаю пыль столбом на подъездной аллее, пиная песок своими босыми ступнями.