Фамильный город

Фамильный город

Родители разошлись, когда Костику исполнилось четыре – впрочем, удивительно было уже то, что продержались так долго. Если бы не сын, этот скоропалительный студенческий брак оба предпочли бы забыть. Отец не женился повторно довольно долго, и только десять лет назад у Кости, к тому времени уже подростка-старшеклассника, появились, друг за другом следом, с разницей буквально в полтора года, младшие сводные брат и сестрёнка. Виделись они нечасто, но номинально семейные связи поддерживались – в первую очередь, конечно, благодаря деду и бабушке.
Дед и бабушка, собственно, и вырастили мальчика, не очень нужного собственным родителям. Мать, в отличие от отца, быстро сменила статус на «снова замужем». Правда, второй ее брак также оказался не слишком удачным, но дочь, родившуюся через три года после появления Кости, она воспитывала сама, даже после развода с ее отцом – нельзя же постоянно повторять одинаковые ошибки, слегка патетически и в то же время суетливо, чувствуя вину перед старшим ребенком, заявляла Екатерина Сергеевна во время нечастых визитов к бывшим свекрам. Иногда она появлялась одна, иногда с Аленкой, к которой дед и бабушка относились спокойно-доброжелательно, как, в общем, и принято относиться к детям в принципе среди интеллигентных людей. Катю они не винили, уж во всяком случае не больше собственного сына, а ребенок – любой – тем более не несёт ответственности за поступки и ошибки взрослых.
Отношение Кости к родителям и их отпрыскам эволюционировало от недоумения в младших классах, когда на линейки и родительские собрания именно у него всегда ходила бабушка, а не мама, как у всех, до жгучей обиды в подростковом возрасте, когда ему казалось, что он стал ошибкой судьбы и обузой для стареющих предков.
Годам к двадцати обида ушла, уступив место осознанию благодарности деду и бабушке. Родители для Кости в его личной жизненной системе координат стали элементами неотъемлемыми, но не исключительными. Дежурные звонки, поздравления к праздникам, вопросы о мелких, туманные ответы на интерес к его собственной жизни – пожалуй, этим ограничивалось теперь присутствие и матери, и отца в его жизни.
Костиной семьёй были бабушка с дедом. Именно они переживали за его вступительные экзамены, каждый день приезжали в больницу, когда в пятом классе он сломал ногу, возили ребенка на отдых летом и в цирк-музеи-театры в течение учебного года – словом, делали все то, что выполняют миллионы родителей по всему миру в любые времена.
Теперь ребенок вырос и стал, можно сказать, почти самостоятельным. Почти – потому что в представлении и дедушки Василия, и соответственно самого Кости, самостоятельным мужчина по-настоящему становится тогда, когда начинает отвечать за кого-то, кроме себя. Дедушка в Костином возрасте – двадцать четыре – уже был женат на бабушке, и они ждали первенца. К сожалению, единственным ребенком их родительство и ограничилось. Подробностей, почему так случилось, внук не знал, но они с лихвой компенсировали это, воспитав самого Костю.
Ему же пока отвечать было не за кого. Периодически, конечно, барышни появлялись на холостяцком горизонте, благо жилищные условия позволяли. На двух старших курсах он активно подрабатывал, программирование для этого давало хорошие возможности. После окончания университета дед, оценив сознательность внука, помог с недостающей суммой, и, вдобавок оформив не такой уж обременительный кредит, Костя купил небольшую, однокомнатную, но отдельную квартиру-студию в относительно новом районе. Но так же плавно и достаточно бесконфликтно девушки исчезали, не успевая зацепить чувства и разум настолько, чтобы хотелось что-то изменить кардинально.
Так что Костя на торопился связывать себя глобальными обязательствами. Вон, родители поженились по большой (в скобках – студенческой) любви, и на сколько их хватило?
На то, чтобы появился умный и привлекательный ребенок, – спокойно пожимала плечами бабушка. Она слегка старомодно и тем не менее весьма трогательно всю жизнь считала, что дети оправдывают всё. Ну, почти всё. Во всяком случае, если уж они есть, то вся остальная жизнь оказывается не бессмысленной.
Дед обычно не вступал в разговоры на отвлеченные темы – он вообще скорее был человеком действия: сам получил образование, рано, ещё будучи школьником, потеряв обоих родителей, на работе за несколько десятков лет вырос от простого заводского мастера до главного инженера, хотя учиться приходилось на вечернем. С бабушкой, – тогда, конечно, не бабушкой, а молоденькой студенткой библиотечного техникума Людочкой – они познакомились и поженились, когда обоим только-только исполнилось по двадцать.
В этом году обоим исполнялось семьдесят. Глядя на родных, Костя порой искренне изумлялся, как можно провести вместе полвека, умудрившись при этом не просто не разбежаться – в конце концов, его родители тоже не самый типичный пример, – но, казалось, даже ни разу по-настоящему не поссориться.
За все годы, что внук провел в их доме, он не видел размолвок, длящихся больше суток. У бабушки было железное правило: на ночь ссору не переносить. Дед, может, втайне и не всегда готов был мириться, но она умудрялась лёгкой беззлобной усмешкой так повернуть разговор или даже молчание перед телевизором, что вечер неизменно заканчивался общим чаепитием, за которым обсуждались и прошедшие за день события, и завтрашние планы.
Нынче же Костя намеревался обсудить более глобальное предложение, заехав на выходных навестить – так не хотелось пока употреблять слово «стариков», хотя очевидно было, что возраст потиху начинает давать о себе знать, у обоих сразу, словно синхронно, хотя и по-разному. Дед, и без того не слишком суетливый, постепенно замедлялся в движениях, а бабушка, всю жизнь обладавшая зрением «на единицу», все реже читала перед сном. От многолетней привычки пришлось отказаться, потому что к вечеру глаза уставали так, что буквы будто начинали плясать, вместо того чтобы чинными рядами рассказывать очередную добрую, сложную или загадочную историю, которые – бабушка была твердо убеждена в этом всю сознательную жизнь – воспитывают не лучше поступков, в силу которых твердо верил дед.
– Ба, дед, – Костя хотел взять обоих за руки, но подумал, что это будет уж чересчур пафосно, ещё неизвестно, как они отнесутся к самой идее, – я хочу подарить вам подарок. По случаю вашего золотого юбилея. В этом году ведь пятьдесят лет, так?
Бабушка лукаво улыбнулась – в конце концов, какая женщина не любит подарки, в любом-то возрасте. Дед сохранял невозмутимое молчание, пытаясь не выдать, что заинтригован словами выросшего – глянь, не прошло и полжизни, да не прошло, а пролетело – внука.
– Я хочу, чтобы мы с вами съездили на море.
– Ты? С нами? Мы с тобой? – рассмеялась-таки бабушка. – Да зачем мы тебе, Костик? – назвала она его полузабытым детским именем. – Старые кости на солнце греть и в солёной водичке полоскать, конечно, полезно, но тебе бы с девушкой на курорт прокатиться или с компанией друзей, а ты вон что выдумал.
– Девушка, чтобы составить компанию, временно отсутствует, – выкрутился с ответом парень, – а вы послушайте. Я не просто лишь бы куда поездку нашел, тем более с этим трепетно вами любимым Крымом теперь все так непонятно. Давайте съездим в Болгарию. Дедов отец ведь оттуда. Кроме отдыха, посмотрим немножко страну, а может, найдем какие-то корни, так сказать, посетим историческую родину.
Про отца деда, или деда собственного отца, Костя знал немногое: то, что его назвали именно в память Константина-старшего, что тот оказался в Советском Союзе на излёте Великой Отечественной, хотя родиной его были Балканы, и именно от прадеда, считалось, мужчины в их роду наследовали темно-голубые глаза, высокий рост и смуглую кожу, почти безошибочно выдавая южное, хотя и не кавказское, происхождение. Впрочем, отец удался в бабушкину родню: невысокий, темно-русый и худощавый, он даже внешне отличался от остальных Смирновых. Зато при сравнении его с немногочисленными фотографиями бабушкиных северобелорусских родственников сразу было понятно, что и эта линия в их семье не осталась без продолжения. Младшие отцовские дети тоже больше походили на него самого, чем на деда или Костю.
Дед почему-то в ответ на Костино предложение, казалось, посуровел лицом. Но тот, пока не заметив, увлеченно продолжил.
– Чуть отвлекаясь от темы отдыха – я тут заинтересовался архивами по Второй мировой, искал сведения по базам данных, и про твоих родителей, бабушка, ты же говорила, отец в партизанах был, так? И по маминой линии кое-что накопал. А про прадеда Константина нашел несколько наградных листов, смотри, дед, я распечатал.
Он положил на стол документы и с удивлением, но теперь уже точно обратил внимание, что дедовы руки задрожали, когда тот взял бумаги.
– В Болгарии, – пояснил Василий Константинович, ¬ отец участвовал в сопротивлении. А когда советские войска уже были на подходе, его ранило, и наши его спасли, забрали в медсанчасть. И когда долечился, отец остался с русскими, попросил его оформить в Красную армию. Сорок четвертый и до Победы он воевал уже в составе Третьего Украинского фронта. А на медсестричке, которая его выходила, женился в сорок пятом, разыскал ее.
– А почему он не пытался вернуться на родину? Разве у него там никого не осталось, семьи, родных?
– Потому что Болгария и не была его родиной, – медленно сказал дед. – Но это в итоге вообще не имело значения. Прежде чем я родился, его ещё три года после войны проверяли, бабушка его из тюрьмы ждала. Он, конечно, не предатель советской родины, как сотни офицеров, попавших в плен в первые недели войны, но тоже – ненадежный элемент, Болгария-то во Второй мировой сначала была на стороне фашистов.
– Да это я знаю, – нетерпеливо отмахнулся Костя, – историю помню. Но почему ты говоришь, что он не болгарин?
– Потому что на самом деле он грек. Хотя об этом вообще упоминать раньше не стоило. Собственно, он и скрывал, всю жизнь в официальных анкетах писал, что родом из братской и дружеской славянской республики.

Почти сто лет тому назад
Темнота, как обычно, окутывала город стремительно, но уютно. То тут, то там за кружевными занавесками в окошках домов вспыхивали редкие электрические светильники, внизу на набережной фонарщик не спеша зажигал одну за другой уличные лампы, а вдали, почти на линии горизонта, подмигивали огоньками, возвращаясь в порт, большие корабли. Отсюда, с высоты, отдельную надпись на мощном британском линкоре было, конечно, не разглядеть, но Елена твердо знала, что там, среди множества военных, пассажирских и торговых судов, сотен матросов, говорящих на разных языках и верящих в разного Бога, и ее Петр. Слава Господу и спасибо соседу Василию, который, получив место, посоветовал английской команде и своего друга.
Мужчины Смирны с малолетства умели управляться с лодочными снастями, знали, в какую погоду лучше догрести до дальней бухты и где наверняка получишь хороший улов. Но полагаться на рыбацкий промысел – почти наверняка обрекать себя, а главное, семью на полунищее существование, зависимость не только от непредсказуемости ветра и моря, но и покупателей на базаре, половина из которых – такие же бедняки, а те, кто служит в благородных домах и выбирают рыбу, да и остальную еду не для себя, а для хозяев, слишком быстро перенимают господские привычки, лишний раз стараясь обжулить бывших товарищей, экономя на каждой драхме. Поэтому устроиться на любое, а тем более европейское судно считалось удачей. С началом войны кто только не пришвартовывался в порту: немецкие, турецкие, английские, французские, итальянские, даже американские корабли, а то, ходили слухи, однажды экипаж почти полностью состоял из узкоглазых, щупленьких, в отличие от многих европейцев, с желтоватым оттенком кожи матросов то ли из далёкой Японии, то ли из не менее таинственного Таиланда. Каких только народов Бог не придумал!
Елена отложила шитье и поднялась, держась за поясницу: после нескольких часов, проведенных с иглой в руках, спина начинала ощутимо ныть. Да и живот уже давал о себе знать: женщина ходила вторую половину беременности. Петр, как получил первое жалованье у англичан, долго уговаривал жену бросить рукоделие – он теперь заработает, боцман им доволен, несмотря на пока ещё плоховатое понимание чужого языка, и обещал повышение после очередного рейса.
За прошедшие после того, как Смирну заняли греческие войска, два года экипаж британского военного судна ходил в плавание не только вокруг островов и побережий бывшей Османской империи, решительно, но не очень эффективно пытающейся удержать былые владения, но и в Северную Африку, черноморские воды, а однажды и сквозь все Средиземное море и пролив на юге Португалии, да вдоль французских городов добрались до самой британской столицы. Кого и чего только не повидал за эти месяцы!
Елена и волновалась за мужа, и шутливо предостерегала, мол, не захочешь ли в чужих краях остаться – но в глубине души смиренно ждала и молилась каждый день Пресвятой Деве Марии о том, чтобы хранила мужа от всех искушений и невредимым позволила вернуться домой. До нее именно теми же словами и о том же просили на протяжении нескольких поколений женщины их рода: семья Елены, как и Петра, жила в Смирне столько, что никто и не помнил, когда и как появились они в этих краях.
Эта земля принадлежала грекам с незапамятных времён. Османы, армяне, евреи и все остальные пришли сюда гораздо позже, и до поры до времени мирно уживались друг с другом. Правда, мусульмане часто называли город «гяур Измир» – неверный Измир, а после войны, когда контроль над местными территориями по официальным условиям стало осуществлять греческое правительство, то тут, то там в разных кварталах все чаще вспыхивали стычки между турками и коренными жителями Смирны. Но хотелось верить, что наконец в город придет мирная жизнь.
Отказываться от собственного заработка Елена не хотела по нескольким причинам. Шитье помогало коротать ей долгие дни в ожидании мужа из плавания, да и деньги, пусть не такие большие, как жалованье Петра, лишними никогда не бывают: вон, Костас подрастает, скоро о школе задумываться пора, да и второй малыш на подходе. Пусть бы теперь родилась девочка! Елена уже загадала, что если будет дочка, она назовет ее Марией, как Богоматерь, которую одинаково почитают и греки, и их соседи-армяне, и даже в мечетях с уважением относятся к святой Марьям. А разве мешает то, что они ходят в разные храмы, их дружбе с соседкой Голдой? Уж всяко, пахлава самой Елены и кихелах Голды не становятся для каждой из них менее вкусными, если приготовлены с одинаковым старанием и любовью к близким людям.
От неспешных мыслей Елену оторвал стук в дверь. Незнакомый мальчишка, не дожидаясь ответа, сунул голову в щель и быстро выкрикнул: – Вам записка от мужа!
Значит, предчувствие Елену не обмануло, если не сегодня, то через пару дней Петр вернётся домой, хоть недельку отдохнёт перед очередным, может случиться, затяжным, до самого Рождества, плаванием – кто знает, куда воля Божья на этот раз отправит ее мужа...
Поблагодарив посыльного несколькими монетами и стаканом сладкого морса – подросток торопился разнести ещё несколько записочек по разным улицам, – Елена открыла бумагу.
И обмерла.
Словно в ответ на ее растерянность, ребенок резко толкнул изнутри: встрепенись, мать!
Петр наказал жене собрать самое необходимое, и чтобы к 9 вечера Елена и Константин непременно были дома. Слово «непременно» было жирно и косо подчёркнуто – муж, очевидно, писал в спешке, причины которой Елене, однако, были совершенно не очевидны.
Машинально взглянув на часы, женщина отметила, что до назначенного времени осталось чуть больше получаса. Четырехлетний Костас играл в соседней комнате. Елена растерянно обвела взглядом родные стены: куда, а главное, зачем нужно собираться так срочно? Ей рожать, ну пусть не через две недели, но совсем скоро, а Петр выдумал невесть что. Да ещё и самое необходимое собирай! Для нее самое необходимое, кроме детей, это иконы и швейная машинка.
– Елена, ты что, не получила мою записку? – голос мужа, но не спокойный и ласковый, как обычно, а усталый и напряжённый, выдернул ее из полузабытья. – Почему вы не готовы?
– Куда? зачем? Я ничего не понимаю, – прошептала женщина, удивлённая непохожестью сегодняшнего сурового Петра на мужчину, с которым она прожила бок о бок пять лет, а знала и того больше – с тех пор, как они оба босоногими носились по ближним, а бывало, и дальним, внизу, в чужом – турецком – районе, улочкам в дружной ватаге таких же соседских ребятишек обоих полов от пяти до двенадцати лет. Более младшие не поспевали за товарищами, а после этого возраста на подростков уже перекладывали часть взрослых обязанностей и времени на беззаботные игры, как в детстве, практически не оставалось.
– Елена, послушай, времени очень мало. На корабле среди турецких матросов прошли слухи, их войска готовят ответное наступление на греков. В городе наверняка будет неспокойно. Я могу уйти в рейс в любой день, а ты останешься совсем одна, с маленьким ребенком и на сносях. Помочь будет некому, если, не приведи Бог, начнутся беспорядки. Я договорился со знакомыми рыбаками, чтобы перевезли тебя подальше от Смирны, хотя бы на какое-то время.
– Но куда? У нас нигде никого нет, мы всю жизнь с тобой провели здесь, в городе. И кто согласится сейчас, среди ночи, пускаться в плавание?
– Об этом не волнуйся. Главное, чтобы вы успели уехать. На первое время денег хватит, снимете маленькую комнатку, а я постараюсь дать о себе знать, как только буду понимать дальнейшие маршруты. И пришлю ещё. Давай, собирайся, – он мягко, но решительно затормошил жену за плечо.

–И что было дальше? – пересохшими губами спросил Костя. Бабушка Люда, судя по выражению лица и слезам, не пролитым пока, но уже блестевшим в глубине глаз, окончание истории знала.
– Дед должен был вернуться на корабль в тот же вечер, иначе его бы выгнали, а работа была необходима. Бабушка отказалась уезжать сразу, но пообещала, что переночует в родном доме последний раз, в том числе и чтобы не пугать на ночь глядя маленького сына, а назавтра они будут готовы.
Назавтра в Смирну действительно вошли турецкие солдаты во главе с Мустафой Кемалем. В городе начался переполох, и уехать, как задумывал Петр, они уже не сумели.
Дом вместе со всем кварталом сгорел. Елена погибла. Надеюсь, быстро и не слишком болезненно. Но как именно – не знаю, отец вообще не любил рассказывать о прошлом. Я и узнал-то всю эту историю, только когда стало уже понятно, что ему совсем недолго осталось жить. Видимо, папа все же не хотел, чтобы прошлое исчезло окончательно. Его самого, четырехлетнего мальчика Константина, приютили те самые еврейские соседи, с которыми дружила Елена. Потом, когда Петр смог прийти на родное пепелище, ему посчастливилось, если так уместно здесь выразиться, отыскать сына, и он забрал его с собой на корабль. Там из Костаса растили этакого своеобразного сына, только не полка, а в данном случае судна, к нему привязались все, кто был на корабле, от капитана и шкипера до кока на камбузе, каждый чему-то учил, подкармливал – жалели, короче. Заменили и семью, и школу. У многих тоже ведь в Смирне оставались родные, и кто-то тоже лишился и детей, и жён... В общем, папа не только научился всем премудростям флотской службы, но и заодно неплохо подучил английский, да и на немецком мог вполне сносно объясниться, чуть-чуть понимал итальянский, говорил, вообще лёгкий язык. Хотя и не афишировал, конечно, свои знания, особенно потом. Греческий он тоже помнил, хотя без практики – а какая в Советском Союзе практика могла быть? – слова стали теряться. Английский-то он мог по моим школьным учебникам хоть мало-мальски вспоминать, ну а немецкого, сам понимаешь, в войну хватило с лихвой, где тут забудешь. Но к языкам у него удивительные способности были, жаль, что это не реализовалось в полной мере.
– А почему же всё-таки он считался болгарином? Зачем скрывал настоящую национальность? – не удержался от вопроса Костя.
– Он плавал вместе с отцом до начала Второй мировой. Возвращаться им было некуда, корабль заменил и дом, и родину, и капитан шел навстречу. Гражданство британское им, правда, не оформили, но и турками, конечно, они считаться не могли, после всего, что случилось. С Грецией тоже ничего не связывало, кроме полузабытых, полунеизвестных, по сути, корней. В общем, они были этакие люди мира...
А весной сорок первого  – Константину было чуть больше двадцати –их линкор торпедировала итальянская подлодка. Недалеко от Салоник. Погибли почти все, Петр в том числе. Константина подобрали греческие рыбаки, и потом отправили в горы. Эти территории, как и Балканы в целом, были родными одновременно для всех, до войны на них претендовала Греция, потом на какое-то время они оказались под болгарской властью, в общем, чехарда постоянная, мало войны, так ещё и политика – ну, или скорее наоборот. Отец выучил болгарский за эти пару лет в партизанах, там его все звали – Константин Смирнов, из Смирны, значит. И он сам себя называл так уже после войны, чтобы фамилия была похожа на славянскую.
– А настоящую он мне так и не назвал, – покачал головой Василий Константинович, и внук впервые за двадцать четыре года своей жизни, проведенных в постоянной любви и восхищении умным, сильным, добрым дедом, увидел, как тот плачет. – Сказал, что она сначала сгорела в пожаре, а потом утонула на глубине. Из пепла и песка, морской соли и солёных слез будущее не построишь, такие были его слова...
Все трое ненадолго замолчали. Встрепенувшись через пару минут, бабушка поставила чайник, а Костя и дед остались сидеть за столом, каждый по-своему осмысливая, заново и впервые, возвращенную из небытия историю и ее участников, плоть от плоти, дух от духа своего. Фамилии не осталось, но продолжение – вот оно, живое, молодое и, кажется, воспитанное в итоге с толком, – сидит перед ним, одновременно с грустью и гордостью подумал Василий Константинович.
– Так куда мы в итоге поедем? – спросил позже Костя. – Я все же настаиваю на морском путешествии, это будет мой подарок вам к свадебному юбилею. Можем выбрать Грецию. Пусть и не узнать ничего, но, может, проникнемся прошлым.
– А если хотите... – он не договорил, но дед понял его невысказанную мысль.
– Поедем в Смирну. Поблагодарить и помянуть. Как-никак, фамильный город.

11-13 августа 2025 г.
Оздере, Измир/Смирна, Турция