Коробочка Керенского

КОРОБОЧКА КЕРЕНСКОГО
Три исторические встречи

У Пяти углов

Я шел по четной стороне Загородного проспекта к Владимирскому собору, когда на противоположной стороне увидел грузного короткостриженого человека с бородкой, как сомнамбула бредущего в противоположную сторону, к Пяти углам.
Сомнений быть не могло! Я тотчас перешел на другую сторону, подошел, и, набравшись смелости, сказал:
– Здравствуйте, Александр Иванович!
Он остановился, будто запнувшись, поднял на меня тяжелый взгляд:
– Ты кто таков?
– Читатель и почитатель вашего таланта!
– Таланта… – пробурчал Куприн. – А проводи-ка меня до дому. Из «Капернаума» иду…
Я знал, что писатель был завсегдатаем этого трактира самого невысокого разбора на Владимирской площади. Ходил он и в «Вену» на Гороховой, но в «Капернауме» среди незатейливого люда, среди тамошних ракалий и шильников ему, вероятно, было проще.
– Конечно, конечно! Я знаю – до номера семь по Разъезжей. Сейчас дойдем до дома с башней на Пяти углах и повернем в Разъезжую.
– С какой башней? Что-то ты, братец, путаешь…
Я вскинул взгляд вверх. Ну конечно! Сейчас у нас не позднее 1907 года, когда Куприн с Разъезжей переберется, а дом с башней появится ближе к началу Первой мировой. Пока же на его месте невзрачная трехэтажка купцов Лапиных.
– Прошу прощения, Александр Иванович, анахронизм…
– Анахронизм!.. Что ж вы, молодые люди, с русским языком-то делаете?
(Эх, подумал я, знали б вы, господин Куприн, что с ним лет через сто будет!)
Пройдя несколько домов по Разъезжей, мы дошли до дома номер семь, где во втором этаже помещалась редакция журнала «Мир Божий», в котором Куприн сотрудничал, а в третьем – квартира, где он жил с женой, приемной дочерью издательницы журнала.
Я решился спросить:
– Александр Иванович, а ведь здесь неподалеку, в доме 31, живет Сологуб, Федор Кузьмич. Вы у него на литературных чтениях бывали?
Куприн снова удивился:
– Сологуб? Эк ты хватил, братец! Он на Васильевском живет, на казенной квартире. Путаник ты, однако!
(«Снова анахронизм!» – промелькнуло в голове. Действительно, Сологуб туда въедет через несколько лет, в 1910-м, когда Куприн с Разъезжей уже уберется. Но вслух ничего не сказал.)
– Впрочем, – добавил Куприн, – был у него третьего дни. Ужинал…
– И как поужинали, Александр Иванович?
– А как свинья! – встрепенувшись, рявкнул писатель. – Без водки! У него, видишь ты, по новой моде только слабенькое винцо подают...
Куприн вновь помрачнел:
– Ну-с, повлекусь на свою Голгофу! Прощай, неизвестный читатель! Люби хорошую литературу!
Этому завету писателя Александра Ивановича Куприна я и последовал, так и не полюбив многочисленных маститых писателей-каюров, которые «что перед собой вижу, то и пою…»

Коробочка Керенского

На известном фото министр юстиции (на тот момент) Временного правительства Александр Федорович Керенский сидит в своем кабинете в Зимнем дворце. Март 1917 года, самый пик его популярности в народе. Излюбленный френч военного образца, стрижка бобриком, ботинки с крагами… Сидит нога на ногу, читает какую-то брошюрку. Явно позирует фотографу.
А перед ним на столе шикарный письменный прибор. Настольные часы с амурами, два подсвечника с необгоревшими свечами, чернильницы, пресс-папье, еще какие-то мелкие предметы неясного назначения. И среди прочего – две особые коробочки на ножках. Вероятно, изготовлен этот шедевр на Петергофской гранильной фабрике.
Такая же коробочка есть и у меня. Подставка из нефрита, сама же коробочка и ножки подставки изготовлены из бронзы. Полукруглое дно, посередине – перегородка в виде фигурного столбика и полоски металла сверху. Видимо, коробочки эти предназначались для хранения мелких предметов, например, пёрышек или скрепок.
История моей коробочки такова. В 80-х годах в курилке работяг опытного производства НИИ, где я тогда трудился инженером, служила она пепельницей. И хотя вся была покрыта слоем черного нагара, что-то проблескивало и обещало...
Спросил – отвечают: вот, мучаемся, неудобная, окурки не выковырять. Назавтра купил и принес им большую стеклянную пепельницу, остались весьма довольны. А коробочку забрал.
Развинтил ее дома (вся она сборная), отчистил, бронза засверкала, нефрит, местами немного сколотый, заблестел. Чудо, а не коробочка!

…Не вспомнить уже, кто провел меня в Зимний, указал кабинет министра юстиции. За столом сидел он. Склонившись, скрипел пером. Нервически вскинулся на звук открываемой двери:
– Кто впустил? По какому вопросу?
Я окинул письменный стол быстрым взглядом. Коробочка была в единственном числе.
– Я, Александр Федорович, на секундочку. Хотел передать обнаруженную мною коробочку из письменного прибора. Она па;рная к той, что стоит у вас на столе.
Керенский повертел коробочку в руках, водрузил на письменный стол симметрично с уже стоявшей двойняшкой. 
– Ну что ж, юноша, похвально! Как раз сегодня жду фотографа. Для истории важна каждая деталь.
Я раскрыл было рот – вот, сейчас спрошу, узнаю наконец-то из первых рук, действительно ли… Но министр перебил:
– Не смею задерживать! Очень занят…
Я откланялся и вышел из кабинета.

…Вновь и вновь рассматриваю фотоснимок, сделанный в тот же день позже. Сомнений нет – на столе две коробочки. Но пройдет еще несколько месяцев, наступит октябрь, и нефритовый письменный прибор в числе прочего пойдет по рукам, чтобы через семьдесят лет один из его предметов медленными волнами бытия вынесло в мою заводь. Что ж, придется опять возвращать коробочку в 1917-й год, на ее место в Зимнем дворце…


Спортивные шаровары

После окончания электротехнического института в Ленинграде я пошел работать на завод «Коминтерн». Мы выпустили первый в СССР электронный телеприёмник ТК-1. В том же 1938 году был введен в эксплуатацию московский телецентр на Шаболовке. Телевидение в стране развивалось бурными темпами. Командировки в столицу были частыми.
Однажды, будучи в Москве, я стоял в магазине спортивной одежды и разглядывал безнадежно пустые полки. А мне так нужны были спортивные сатиновые шаровары!
И вдруг немного в стороне увидел человека, не узнать которого не мог: белоснежная рубашка с галстуком, черный костюм, а главное – эти усики, этот нос, который я не спутаю ни с одним другим.
Он разговаривал с военным в длинной кавалерийской шинели. Кивнул ему, военный козырнул, развернулся и двинулся к выходу.
И тут я решился, шагнул к нему и сказал по-уставному:
– Разрешите обратиться…
(И с ужасом запнулся на имени этого легендарного человека! Ну же, ну, вспоминай…)
…Анастас Иванович!
Два черных властных глаза уперлись в лицо. Боже, что я наделал…
– Слушаю вас, товарищ! – с заметным акцентом ответил он.
– Товарищ Микоян, я инженер, приехал в командировку из Ленинграда. Не могу вот шаровары спортивные сатиновые приобрести. Ни у нас в городе, ни в Москве нет…
Его непроницаемое лицо вдруг как-то неуловимо смягчилось, к глазах промелькнула задорная искорка:
– Ну что ж, товарищ физкультурник, раз уж обратились… Хоть я и нарком внешней торговли, придется помочь и в торговле внутренней!
Он махнул рукой ближайшей продавщице:
– Дарагая, подойди к нам пожалуйста!
Все продавцы магазина уже находились в полуобморочном состоянии, а эта средних лет женщина и вообще, вероятно, прокляла всё на свете. Но подошла на ватных ногах.
– Вот, не может товарищ спортивные штаны найти, не в чем ему спортом заниматься, здоровье укреплять. Что мы, как представители торговли нашей великой страны, сможем ему ответить?
Продавщица внезапно будто проснулась, какой-то профессиональный гонор в ней пробудился:
– Наша текстильная промышленность, товарищ Микоян, полностью обеспечивает потребности трудящихся! И если бы товарищ дошел до ЦУМа на Петровке…
– Э, зачем мы будем товарища командированного посылать в ЦУМ, – перебил Микоян, – если он уже находится в магазине спортивной адэжды? У него и других дел по горло. Борьба за высокую культуру обслуживания – центральная задача всех работников торговли. Подберите необходимое, моя большая просьба!
И, посмотрев куда-то вбок, добавил:
– Директора совсем не надо звать, времени нет…
И с этими словами он вышел из магазина.
Начинался дождь. Ловко лавируя между струйками, нарком совершенно сухим добрался до ожидавшей его машины.
Продавщица с ненавистью посмотрела на меня:
– Ну, пойдемте, раз уж сам товарищ Микоян…
По коридору мы дошли до обширной кладовки, стены которой были выкрашены «какой-то голубенькой краской вроде серенькой», по выражению классика. На стеллажах от пола до потолка лежали синие сатиновые шаровары.
– А можно две пары? Раз уж сам товарищ Микоян…
Сопровождаемый самыми разнообразными взглядами, с пакетом из толстой серой бумаги под мышкой, в котором были упакованы две пары вожделенных шаровар, я направился к выходу. Внезапно какая-то незнакомая женщина лет сорока, не поворачивая головы, прошептала мне тишайшим шепотом:
– А мужа моего, Иван Евграфыча, на авось посадили. На авось! Так и передайте товарищу Микояну…
Я вышел на улицу. Дождь уже закончился. «Что еще за „на авось “?!»
И тут вспомнилась семейная легенда, что бабушка, когда деда забрали, поехала в Москву за него просить. Да ведь и звали его, сгинувшего в лагерях, Иван Евграфович…
Я оглянулся, стал вглядываться вглубь магазина, но женщина уже исчезла.
Вышло солнышко. Засверкала свежеумытая столица, золотая моя Москва!

Опубликовано: "Семь искусств" №8 (181), август 2025