Дед Костя

          Впрочем, так его называли только посторонние. Либо «дед Костя», либо «дед Румянцев». В нашей семье мы все называли его просто дедушкой и только сын его, мой отец, называл его папой.
           Родился дедушка в 1891 году в деревне Бариново Костромской губернии. Сызмальства помогал родителям во всех домашних делах, а дела все были направлены на одно – прокормить самих себя. Как я понял из рассказов моего отца, у Румянцевых было крепкое хозяйство, таких после революции называли середняками. Батраков они не нанимали, все тяготы крестьянской жизни переживали семейно и сообща.
           Мой прадед до последней секунды своей жизни трудился, не щадя себя и, насколько я понял, требовал такой же самоотдачи от всей семьи. Наверное, поэтому и не были бедняками. Прадед Ераст… Именно через Е, а не через Э. То ли это была ошибка в записи в святцах, то ли посчитали Е правильной буквой, но деда моего звали всю жизнь Константином Ерастовичем.
           О прадеде мне ничего не известно, кроме его кончины. Отец рассказывал, что дед поехал по зимнику за недалёкий лесок за сеном. Сказал, что к обеду вернётся. А в семье традиции домостроя строго блюлись – без главы семьи за стол никто не садился! Поэтому и ждали деда-отца с нетерпением.  Слышат – лошадь ржёт за закрытыми воротами. Кто-то выскочил ворота открыть, а Ераст сидит на копне сена с вожжами в руках и не живой. Было ему далеко за восемьдесят.
           Да…
           Дед Костя закончил четыре класса церковно-приходской школы. Не знаю, чему их там обучали, но я всю жизнь удивлялся дедушкиному великолепному почерку с вензелями и иногда проскакивающей буквой «ять». Этот почерк ему очень понадобился, когда его призвали в царскую армию. Служил при штабе писарем, но всё же попал в плен к немцам в первую империалистическую. Я, сколько ни пытался, так и не смог вытянуть из дедушки рассказ об этом периоде его жизни. Наверное, там пришлось ему несладко, хоть и отношение к пленным тогда было совсем не таким, как во время второго нашествия.
          После плена вернулся в родное Бариново к семье и к тяжкому сельскому труду.
          Когда началась коллективизация, дед Костя после долгих и мучительных раздумий один из первых в деревне свёл на общий двор лошадь со всей сбруей и корову. Жена и дети плакали, но он был непреклонен – не пропадём!В деревне был создан колхоз и дедушка вошёл в состав правления и даже стал председателем. Его дом на какое-то время стал своеобразным сельсоветом – с утра до поздней ночи собрания, заседания, споры до хрипоты, мужики нещадно курили и в комнате было не продохнуть от дыма.
           В то же самое время с дедом произошёл трагикомичный случай. К ним в Бариново на велосипеде приехал участковый милиционер по каким-то делам, но, не застав никого в правлении, пошел по домам, а велосипед оставил у крыльца. Тут, к своему несчастью, откуда-то вернулся дедушка (тогда ещё совсем не дедушка!!!) и, увидев велосипед, решил на нём прокатиться. Участковый, обнаружив отсутствие велосипеда, очень встревожился. Так встревожился, что «поставил на ноги» всех, кто в этот час не был в поле: детвору, старушек, беременных. Когда довольный дед Костя прикатил к сельсовету, он тут же был арестован «за кражу социалистической собственности». Пришлось какое-то время провести под арестом в своём же сарае. Односельчане с великим трудом отговорили участкового от возбуждения уголовного дела, а то неизвестно, чем бы это закончилось.
           Ниже привожу ссылку на мемуары моего отца Румянцева А.К.  «О том, что память сохранила»:
           «В 1935 году правительство издало ряд законов по заселению земель на Дальнем Востоке, где катастрофически не хватало рабочих рук. В этом краю надо было строить города, заводы и фабрики и укреплять дальневосточную границу.
Началось массовое заселение Дальнего Востока. Туда ехали все, кто пожелал, независимо от специальности. Для людей, изъявивших желание поехать на восток, создавались определённые условия, на них распространялись льготы.
Папа тоже начал колебаться – продолжать ли жить в Бариново или рискнуть и поехать в неизведанный край. Он много ночей не спал, сидя на табуретке и обхватив руками голову. Мама как-то спросила: «Ты о чём думаешь ночами напролёт?». Отец от неожиданности вздрогнул и ответил: «Хочу поехать на Дальний Восток, но как поехать? Где взять силу, чтобы решиться на это? Что вы будете делать и как жить без меня?». Отец всю жизнь прожил в Бариново в доме, который он когда-то построил со своим отцом Ерастом. Не дезертирство ли это? Отец всё же решился и написал заявление в правление колхоза, взял там характеристику и справку, в которой «Румянцев Константин Ерастович состоит членом колхоза с 1933 года, сын крестьянина-середняка, твёрдым налогом (заданием) не обкладывался, избирательных прав не лишался».
Все документы отправили в Буй,  ответ пришёл очень быстро и в семье закономерно началась предотъездная суета, слёзы, переживания, сборы.»
В 1937 году дедушка уехал на Дальний Восток в Амурскую область, где устроился на работу маляром на железной дороге и через несколько месяцев вызвал к себе сына Шурку – моего будущего отца.
Во время войны дедушка красил самолёты и занимался этим до самой пенсии.
Мой отец женился на Дальнем Востоке на украинской девушке Наде и у них родилась сначала дочь Люда, потом сын Вова. Дедушка тоже присоединился к их семье, всячески помогая по дому и работая с утра до ночи в обязательном в тех краях огороде и ухаживая за скотиной: корова, хрюшка и курицы. Мой отец был военным и поэтому семья часто переезжала с места на место и каждый раз начинала всё сначала: огород, живность… Без дедушкиной помощи им пришлось бы гораздо тяжелее.
Потом появился я. Родители долго не могли придумать мне имя, часто спорили по этому поводу и даже ругались. Однажды днём дедушка решил подремать чуток, но вскоре был разбужен тем, что папа и мама опять спорили по поводу меня – невинного и безымянного. В воздухе витали имена: Святослав, Владислав, Любомир (!!!). Хорошо, что имя Понтий Пилат тогда не было им известно! Дедушка повернулся к ним на своей солдатской кровати и буркнул: «Витькой назовите!» - и опять отвернулся к стенке. Так вот, с подачи дедушки, я не стал Любомиром. )
  Не могу знать, что дедушка во мне нашёл, но души во мне он не чаял. Я примерно в годовалом возрасте заболел воспалением лёгких и дед носил меня часами на руках, положив меня на подушку, поэтому я считаю, что как минимум третьей частью своей жизни я обязан именно ему. Остальные две части – маминому лечению и господу Богу.
   И я, естественно, тоже был к дедушке привязан. Меня не отправили в детский сад, как делали другие родители. А зачем, если рядом такая нянька? Впрочем, он меня не ограничивал в свободе передвижения и все уличные игры и частые разборки «до первой кровянки» мимо меня не проходили. Дед никогда не спрашивал меня: «А пОшто у тебя, андел мой, юшка кровяная под носом?». Он называл анделом и меня, и очередного поросёнка. Наверное, видел в чем-то между нами сходство.)
   Мы и кушали с дедушкой из одной миски до моих лет семи. Он любил всё перчить, а я всегда этому сопротивлялся, но дед говорил: «Андел мой, я не шибко поперчу и только со своей стороны! А шти без перцу – енто только для желудка, а не для сытости!» Ну да… Ем, слёзы текут, хоть он  «только со своей стороны». Да, и есть надо было быстро и… тщательно! Сидим, кушаем всей семьёй, а дед первым закончит, встанет и стоит у стола с грустным лицом, скрестив на груди руки. Только отвлечёшься на мгновение, как он тут же – хвать недоеденное и поросёнку в ведро: «Анделу (это уже не про меня!) тоже кушать надо!» Как невестка, мама моя, на него ни ругалась, так никак эту дедову привычку из него не вытравила.
   Дедушкин колоритный костромской говорок не смогло даже устранить многолетнее пребывание на Дальнем Востоке. В своей повести «Дядя Миша» я использовал речь дедушки Кости по максимуму, но только то, что я запомнил, а это всего лишь малая толика от его лексикона.
   Дед слыл отчаянным матершинником и ругался матом по поводу и без, но так это делал, что «уши не вяли». Я, когда был уже взрослым, как-то у него спросил: «Дедушка, а вот Вы ругаетесь матерно, но никогда по матушке – почему?» «Андел мой, я не ругаюсь, а разговариваю. У нас в Бариново все так говорили и все друга дружку понимали. А по матушке ругаться – грех большой, хоть и в Бога я не верю.» Да, дедушка не верил в Бога, но в последние месяцы жизни часто его упоминал, разговаривая сам с собой. Он очень плохо слышал и мне (каюсь) не составляло труда подслушивать его «беседы с Богом». А он с ним разговаривал. Да и мат его был каким-то особенным: «Ты, падера, куды лезешь, дьявол тебя забодай!» - это он на соседскую козу так. Я всегда думал, что «падера» - это переделанная «падла», ан нет! Залез в википедию и узнал, что падера – это буря с сильным ветром и ненастной погодой. Жаль, что не помню всех его «матерных» слов – наверняка у многих из них вполне нормальная трактовка.
    Зимы на Дальнем Востоке морозные да вьюжные. А ребятне только это и надо! Шаровары на валенки, ушанку на веревочку, шарфом нос и рот от тридцатиградусного мороза прикроешь – и на улицу, а вслед: «Андел мой, ты по сумётам (сугробам) не шибко лазай!».
    Дедушка много курил. Но не в затяжку. Так, дым пускал. Помню его «Красную Звезду» - «Звёздочку», которую воровали мой старший брат и я в …первом классе (Рассказ «Крапива»), потом «Беломор Канал», а потом на Украине – «Шахтёрские» и «Приму», но обязательно днепропетровскую! Как-то привёз деду в подарок приму из Прилук, так он её всю людям «роздал» - «Шибко мёрзкая этта твоя «Прима»! Ни крепости, ни вкусу. Тока, как затянешься, так сразу пупок в задницу проваливается, как в тот колодец, что рядом с Уразовыми, твои санки!» - это намёк на то, как я и Сашка Меркулов на Дальнем Востоке в колодце санки утопили, когда ведро нами же утопленное пытались вытащить ( Рассказ «Оглянуться вслед себе»).
           Зато он не пил! Совсем. Ни капли! Я как-то спросил у него – почему? «Не люблю и всё тут!»  - сказал дед как отрезал, а потом рассказал мне маленькую историю: «Поехали я с Раисой (с женой) в соседнюю деревню на свадьбу, а как на свадьбе не выпить? Хоть я и допрежь не пил, но тут хозяева обидеться пообешшали. Ну, выпил я вина красного чуть не стакан и так захмелел, что ни в какую домой не хотел ехать, как меня Раиса не ташшила. Куражиться начал, меня в тулуп запихнули хозяева, шапку нахлобучили и в сани усадили. Я Сивку погнал с гиканьем, Раиса шибко тогда испугалась. Сивка несется как оглашенная, а я всё подгоняю, кричу ей «грабют!!!» да кнутом пошшекочиваю. Оттого и шапку потерял, а шапка волчья, мне от отца ишшо досталась. На следуюшший день проснулся, погано в голове, а боле всего шапку жалко. С той поры и не пью совсем, потому как выпью – собой не владею».
    И ещё дедушка был сластёной и в этом отношении был жаден. Раз в месяц он выезжал в райцентр за пенсией, покупал там какие-нибудь карамельки и прятал их под подушкой. Вот откуда у него была такая слабость – никто не мог объяснить.
    Дедушка очень был недоволен выбранной мной профессией моряка: «Нехорошая у тебя работа! Грудь застудишь, кашелем измаешься! Лучче б в булгахтеры пошёл, сидел бы в нарукавниках и деньги шшытал рубель к рубелю. А так поди знай, в каких морях тебя болтает – в холодных али в тёплых?»
     Дедушка просыпался рано. Сразу же отрывал на календаре листок и выходил на улицу покурить на скамейке, что стояла прямо напротив нашего подъезда или в беседке, находящейся рядом, если дождь. Мои родители работали на режимном объекте и наш дом был рядом с проходной, поэтому все служащие шли на работу мимо скамейки, непременно здороваясь с дедом Румянцевым. Это было как ритуал. Когда дедушки не стало, многие по привычке ещё долго здоровались со скамейкой, на которой когда-то он сидел.
    Провожать дедушку в последний путь вышел весь посёлок. Даже пришли из соседних деревень. Я с молодой женой были после свадьбы в Ялте на «медовом месяце» и нам пришлось его срочно прервать, чтоб успеть на похороны. Успели! Дожил дедушка до восьмидесяти шести.
    После него осталось несколько упаковок днепропетровской «Примы» - мама раздавала её всем в память о Константине Ерастовиче.
    А ещё от него остался набор мельхиоровых вилок и ложек. Мама разделила поровну между мной, братом и сестрой. Я и сейчас пользуюсь и ложкой, и вилкой в память о дедушке Косте.
    Далеко могила, не доехать.

24.08.2025
Рига