Великий Октябрь в свете освоения 5

Ш.Г. Алиев


 Великий Октябрь в свете освоения

(кое-что к учебнику)


Горловка (ДНР) — 2025
;

** *
Напомним еще раз, чем и как живет человек, что создало, привело в мир, также многообразные дела и результаты его жизнепроявления, — все есть труд (производство, практическая деятельность, практика). И, что чрезвычайно важно, «труд», «практика» никак не ограничиваема предметным полем производящей деятельности, хоть терминами последнего обычно (по привычке, даже «одурманенные» производством) описывают ее, пытаются понять, утверждать. Практическая истина, истина практики открываема внутренним, содержательно-смысловым путем постижения. Причем, не только освоения и присвоения с означенными предметами («собственность», «отчуждение», «труд»), но также других, устилающих, в конечном счете, путь ее развертывания. Опять же, насыщенный с самого начала освоением или присвоением, труд (практика) как таковой, подобно собственности, согласно означенной диалектике, не выступает сам по себе, в чистом виде. Аналогично остальным вещам, Он подразделяется на качественные разновидности, специфицированные содержательно присвоением и освоением, а также конкретно-материальным субстратом, способом существования (способом производства) чего они выступают. Не забудем также движение, претерпеваемое трудом, будучи одействлением периодико-уровневой (духовно-практической) динамики, соответственно, освоения и присвоения [См. об этом: Алиев Ш.Г Практика: общий охват извне. — http://proza.ru/2023/04/11/987; Народ и коммунисты в буржуазном сететворчестве / http://proza.ru/2024/11/18/383; Любовь, смерть, бессмертие и осваивающий человек / http://proza.ru/2021/07/12/1061].

Так что, не разобравшись содержательно, изнутри, что это за разновидности труда, типизированные освоением и присвоением (тоже претерпевающими динамику), — как вершится, протекает присваивающее и осваивающее движения, отношения (ведь они тоже есть труд) к вещам, как и почему, в частности, присваивающий труд предполагает частную собственность с производством, а труд осваивающий требует собственность общественную и произведение, преодолевая частно-собственнические порядки и будучи их истиной, —не понять существа, специфики того и другого. Собственно, также детерминируемых и отмериваемых ими, предметов: производства, произведения, собственности, способа производства, человека, общества... Социальной революции, наконец. Причем, —какие бы структурные моменты, подразделения здесь ни выделять, анализировать (в количественной ли, формальной, технической плоскости, что обычно делается в имеющейся литературе, оставляющей без внимания означенный содержательно-смысловой план).

 Так что, практика в ее содержательно-всеобщей, основательной данности довольно сложна, опосредствована многими формами и понятиями. Часто передающие термины (синонимы) как-то выражают практику неполно, даже однобоко. Было бы, между прочим, не бесполезным разобраться с ними в данном отношении, проясняя прецеденты неточной, неверной, даже ошибочной трансляции ее смыслов.

Уж на что «труд» (Кстати, постоянно используемый нами) синонимом практики, — он просто подмывает нас, замороченных производящестью, свести то и другое к работе, затрате усилий («жертве»), функции и т.п., которую, между прочим, вполне вершат и животные, неживые сущие. Выражение же «деятельность» ведет к физической категории «действие», «акт» (об этом несколько ниже). «Творчество» же сводит практику (деятельность) к технологии, оперативности. О термине «производство» и букете, идущем от него, — и говорить не приходится. Точно так же обстоит и с другими «заменителями» практики. Один термин «дело» чего стоит! А «работа»? Вроде, «творчество» должно бы всего полней выражать существо практики. Тем не менее, оно, как правило (кстати, производящее), уводит нас снова в ту же технику, действующую активность и проч...

Поскольку «практика» как весьма емкое обобщение не доступна ближайшему и адекватному видению из непосредственной встречи, обычное или приступающее к осмыслению, сознание обходится, пользуется ею на весьма поверхностно-доступном уровне. Особенно это касается производящей практики, не только сложной для схватывания, понимания, но также разнообразно отчуждающей человека принимаемой в отчужденной данности. Как таковое оно наделяется таким огромным множеством заменителей (особенно из бранного лексикона, ругательных выражений), что, иной раз, можно диву даваться, как и почему имеет место такое...

Тем временем, в современной истории, с приходом капитализма уже довольно долго и безраздельно царит труд в качестве производства, присваивающе-производящей практики со всеми вытекающими следствиями. Причем, «царствование» — как объективно, так и субъективно. То есть, люди не просто имеют с ней дело сплошь да рядом, но, что важно, открывают для себя факт своего практического существования как бы во весь рост, — что вся их жизнь от мала до велика обязана практике, ничего вне практики не значит. И не важно для нас пока, что и как они понимают это основание, способ своего существования. Важно, что, будучи преодоленными ТАКОЙ (производящей) практикой, произведение с освоением еле-еле, не примечаемые, прозябают где-то «на задворках» актуальности.

С Нового времени человек, далее, открывает практику как процесс, где люди не только образуются, творятся (так она видится в традиционности), но и (причем, главенствующим образом) процессом предметотворчества (создания «вещей»). При этом, повторяем, дела так складываются, что сознание, — какой бы уровень, сферу ни взять, — открывает, знает практику лишь как производство (вернее, «вещепроизводство», производство вещей в качестве товаров) [См. обо всем этом: Алиев Ш.Г. Практика: общий охват извне / http://proza.ru/2023/04/13/1421].

Вот, эта-то «вещепроизводящая» сторона, застит отныне все поле зрения. Возведенная в ранг, единственно заслуживающего внимания, момента практики, «вещепроизводство» вытесняет человекотворческую сторону (кстати, тоже «овещненную») куда-то на задний, малоприметный план. Практика, в конечном счете, принимается только как предметопроизводящая активность человека. Отсюда, конечно же, — поскольку предметотворчество легко сводимо к «технике дела», к «делу техники», — «практика» ближайшим образом регистрируется различными утилитарно-потребительскими, манипулятивно-техническими, прагматистскими терминами. Выражения «труд», «производство», «дело», разумеется, «чувственно-предметная деятельность», «материальное производство» и т.п.

Из всего этого, конечно же, как бы полностью вытеснены бытийные, личностное, духовно-душевное, осваивающее моменты. Практика, процесс ее протекания, технизуясь, «овещняясь», утилизуясь, полностью отчуждает человека, его подлинное творчество, существо, отпавшее от бытия, обуржуазненное. «Овещняется» все, в том числе и сам человек, его отношения, даже мысли. Сама присваивающая активность производящего человека принимает вещно-потребительские состояния.

Больше того. Предстоя так, производящая практика, среди прочего, легко сводима к физическому (механическому или какому аналогичному) движению, работе («труду», технологии). Она, тем самым, впрямь, мало чем, каким местом преломляется на специфике социально-исторических явлений. Вернее, отливается, однако, как-то поверхностно, одинаково во всех случаях жизни, подобно тому, как, скажем, механическая деятельность (воздействие, работа, движение), совершаемое физическими явлениями, выражается на их особенностях.

Так и складывается, что практика вообще, специфический способ человеческого бытия в мире, дополняя указанные выше, именуется, — особенно марксиствующим обыкновением как: «деятельность» (соответственно, «чувственно-предметная деятельность», «предметная деятельность», «материально-предметная деятельность», «целесообразная деятельность», «производящая деятельность», «трудовая деятельность», «деятельный труд»), «труд», «творчество», «движение истории», «человеческая активность» и проч. Во всем этом многообразии синонимов, практика предстает не иначе, как производство, производящее (осуществляющее) действие, т.е., расходуя некую (физическую, химическую, биологическую и проч.) энергию, затраты, «работу». Вот, до какой оскопленности она доводится! Да и сами выражения ее (названные только что и остальные) обычно используются в сочетании с терминами от производства, или просто производяще насыщенными. А главное — техничными, утилитарными. В силу своей однородности, безличности, механистичности и проч., как «деятельности», они не могут не быть производными от того, что называется «действие» (Act, Actus).

Собственно, из редукции практики к производству (труду как действию) — вышеназванные отпроизводственные (технизированные) выражения данного процесса. Ряд других параметров общественной жизни тоже передают эту сведенность. Отсюда, и человек не предстает иначе, как производящее (производяще-технически действующее) сущее («Homo faber», «приставка к машине», киборг, постхуман, симулякр и проч.), с, вытекающими отсюда (особенно на закатных этапах производства), негативами. Последние кричат, даже в плоскости узко производящего (буржуазного) видения. Вернее, именно тут они всего более и «кричат».

О них мы не раз уже говорили, коснемся еще ниже. А пока отметим, что внешне (технико-эргономически, утилитарно-потребительски), механистически связанную с вещами, практику (движение, работу, труд), между прочим, можно даже как бы «вывести за скобки», отвлечься (стало быть, «избавиться», «отстраниться») от присутствия данной «константы» в описываемых предметах, что, собственно, и делается по умолчанию. Тем самым, как бы обеспечивается означенный результат «избавления» от практики, не понимания ее всеопределяющей субстанциально-творческой, своящей природы, обхождение с ней в духе созерцательности (внепрактичности), в чем, как раз, упрекают старую философию «Тезисы» Маркса.

Важно понимать, означенный подход обусловлен не столько идущей издавна рационалистической традицией небрежения, неведения действительной роли практики в познании и, вообще, жизни, сколько абсолютизацией, некритическим схватыванием ее производяще-технической представленности. Что верно, во многом такое видение себя диктует и само присваивающее производство как таковое из-за, например, технической сути своей и, характерного ему, отчуждения, с проистекающими следствиями, в частности, оскопляющей человека и труд, специфики, наконец, полнейшей захваченности буржуазного человека им.

Но, по любому, редуцированная к технике, — причем, механистического типа, в добавок, производяще выступая, — она (практика), если впрямь влияет, определяет социальные (скажем, революционные) события, явления, то, разве что, внешне. Считай, одинаково с тем, как участвует в инородных вещах (включая физические). Иначе говоря, — «участвует» почти никак, если не просто обессмысливая их. Потому, описывая процессы и дела революции (и не только), сложившемуся видению (кстати, не единственно буржуазному) от вопросов практики (пусть и производящей, к тому же, в субстанциальной данности) ничто не мешает отстраняться, как от чего-то «лишнего», своего рода «помехи»...

Каковы результаты захваченности так принимаемой деятельностью, что дают апелляции к ней, в добавок, в качестве критерия, мерила дел и событий? Как и кому она служит, насколько эффективно и значимо, ведет ли к истине, — это очень даже не простые вопросы. Но и не так уж сложны, имея в виду прагматичные результаты от такой деятельности, поскольку сложилась, «работает». Ведь она, действительно, приносят (например, мне, как бизнесмену или даже простому гражданину) ожидаемый «эффект», результат, позволяет успешно орудовать «вещами»: наживаться, накапливать богатство, осуществлять волю к власти, испытывать свободу в делах, достигать поставленные цели... Описанная деятельность не только «не мешает жить», напротив, лишь обеспечивает означенные «вещи», служит, причем, наилучшим образом.

Не в том ведь дело, правильно, истинно ли я действую, иду ли по верному пути. А прагматика: успех, результат, достижение ожидаемого, реализация намеченного. Все это представшая и понимаемая практика вполне устраивает.

Нет нужды, отсюда, особо зацикливаться над тем, что есть практика на самом деле, как полно мы ее знаем и реализуем. Важно, что она есть и что вполне нормально обращаться к ней, стремясь, желая чего-либо. А то, — «грязно-торгашеская» она, безличная, «вещная», «техничная», — не совсем важно. Значимы скорые полезные дела, эффективные результаты, успехи. И все это вполне может быть названо практикой (прагматикой), практичностью (прагматичностью).

Оно действительно так. Буржуазному сознанию и активности, по сути, не очень-то нужно знать что и по чем есть практика. То, что «справно работает» (не важно как), полезно, принося успех, — вот с самого начала что есть практика! Вот за что нужно держаться, чем жить, творить.

В конце концов, далеко не все ведь мы знаем, как оно на самом деле есть, выражает ли истину. Мы, вообще, можем не знать что-то, однако, вполне довольствуемся, как-либо истолковывая его. Это не мешает успешно пользоваться, совладать с ним, и оно на деле «прекрасно служит», удовлетворяя нас.

Поскольку практика предстает в качестве присваивающей, использующе-потребительской, утилизующей, манипулятивной технической, «вещефицированной» и проч. в прагматистском смысле активности человека, помимо такой по проявлениям деятельности, людям ничего не ведомо. К так представшей производством, трудом, творчеством, практикой , деятельности апеллируют в поисках истины, мерила и оправдания своих деяний, устройств. На ее основаниях воздвигают науку, познание, стремятся жить. «Практика» («деятельность») в таком виде становится даже своеобразным открытием, новым подходом к действительности в противоположность установкам и ориентациям, коими до недавно люди жили. В ней находимы истоки, реалии, смыслы человеческого бытия, истории, включая многообразные проявления жизни.

Тем более данная захваченность, видение практики (установкой-принципом) в сознании людей крепится, приняв, что где-то, на начальных этапах прихода в мир труд как производящая практика в означенном плане был весьма терпим, удобоварим: нес положительные плоды, служил всемерному прогрессу. И не важно, что по мере развертывания, — уже в классическую пору, не говоря о закатных этапах, — практика полностью изживает себя. Сеет деструкцию, смерть человеку и миру. Не оставляет никакой альтернативы, если оставить дела на заведенный «самотек»... И, кстати, если даже люди спохватятся что-либо и как-либо переменить в своих отношениях к тому, что творят, к способу своего существования, — не опоздало ли их прозрение?.. Вообще-то, по большому и конечному счету, прагматика никогда к хорошему не приведет...

Конечно, утвердившись в мире, производство не избавляет людей от частной собственности, отчуждения, иных «социальных болячек». Напротив, лишь усугубляет их, пусть, по сравнению с предшествующими этапами истории поднимает человечество на ступеньку выше, улучшает (вроде, «облегчая») жизнь немалым числом «положительностей»: в экономике, социальной сфере, культуре, НТП и т.д. Однако, приходят в мир и такие беды, коллизии, причем, безоговорочно инфернальные, неотвратимые, которые без производства никогда бы и не случились, людям их не довелось знать. И не устрани их, следовательно, не избавься от производящего способа существования, — человечеству, миру не избежать полного краха...

И все же, самая большая беда тут не столько в означенных и других негативах, которые производство, придя, сеет, сколько в том, что оно мыслится «вечным», раз навсегда данной, отвечной «инвариантой». И это — вопреки даже явно противоречащим фактам, когда подсознательно, нерефлективно люди-таки, часто апеллируют к буквально напрашивающейся идее множественности практики (труда), принципиально иной ее природы, нежели принимают, пользуют. Причем, — не только на ходячем уровне. а Маркс ее уже разворачивает в означенных «Тезисах».

Итак, Производящие, отчужденные в буржуазность, люди (особенно современные), — в принципе, не ведающие существа того, что с ними происходит, что сами вершат, — обречены фиксировать практику преимущественно грязно-торгашески. В лучшем случае — утилизаторски, инструментально-прагматистски. Потому-то и скрываются (кстати, не без идеологических соображений) многие ее, прежде всего, как человекобытийного творчества, своящего, экзистенциально-содержательного характера черты, моменты. Повторяем, о практике как освоении и присвоении, как специфическом способе человеческого бытия непосредственное сознание мало что толком может сказать. Да и о присваивающей природе того, что творят и творится, им мало что ведомо.

Говорят же (и далеко не обязательно верно) о том, что всегда «на виду», постоянно творишь, ощущаешь в качестве некоторой очевидной конкретности. Так, ближайшим образом присваивающий труд (об осваивающем и говорить нечего) схватывается более «заземленными» формами, непосредственно доступными фиксации, описанию. Верно! В глаза бросаются такие вещи, как «частная собственность», «отчуждение», «производство» («труд» в его непосредственной технико-манипулятивной, «жертвенной» видимости) и нечто, альтернативное всему этому: «не работа», тот же труд, но лишь на себя, не под давлением внешней «необходимости», а по своему «хотению», «развлечение», богемничание, легкое времяпрепровождение, утешительство (вплоть до животности), путешествие, «отдых», созерцание  и проч. Даже не совсем ясное, все же, не выводящее за обычное понимание труда как производяще-технической активности, «дело», на фоне чего частная собственность (особенно «чужая») и отчуждение (однако) принимается негативно. С них, стало быть, обычно пытаются описывать, объяснять свое существование, проблемы, выходы и т.п. Примерно в таком ключе и мы продвигались в предыдущих разделах к осваивающей и присваивающей сути практики, начав с непосредственного труда, частной собственности и отчуждения.

Обычное сознание, а буржуазные авторы (увы, не только) в основном выражают его, как правило, пытаясь совладать с наваливающимся ворохом злободневности неутрясок и бед, на этих началах застревают. Топчутся и в пустом барахтании, цепляясь за те либо иные мелочи, беспомощные «луковички», тащат за собой мир в бездну.

Разумеется, никто не озабочен (нет зачем) преодолением производства, присваивающего существования человека вообще, ценностей, коими живет наличный мир, равно самого последнего. Разговор, разве что, идет об улучшении, совершенствовании того (техники), что уже есть.

Все же, много говорят о «революциях», вкладывая в это понятие что только можно, из области эстетики (чувственной эмоциональности, видимого, «эффекта», «шума», блефа, «острых ощущений» и т.п.) вкупе с техникой. Говорят, кстати, не столько в положительном смысле, сколько в противоположном, присваивая революции, коль скоро связывают с обществом, всякого рода негативы: «терроры», «разоры», «смертоубийства», «шоки», различные лишения, социальные беды. Слова «революционер», «революция» даже отдают чем-то ругательным, поносным.

Правда, не отказываются от признания, что строй, собственность, вообще, действительность, коими живут, достались им на путях «революции». Причем, — заведомо от «старого» (безоговорочно «дурного», «несправедливого») к их жизнеустройству, во всех отношениях «нормальному». Потому, исключающему к себе какие-либо «революции». Если последние-таки допустимы, то лишь в означенном («шумном», резонансном) смысле: когда, скажем, «наверху» власть, собственность перехватывается столь же господствующим «соседом» (группировкой, партией, общностью), принимаются законы и меры радикального характера, хоть и не меняющие существо власти и собственности, производственных отношений, политику в целом.

В этом ключе доходят даже до признания революции как средство преодоления «несправедливости», «социальных болячек», коллизий, «эксплуатации», «неравенства» и проч., вкладывая в данные понятия сугубо буржуазные смыслы. Принято называть «революциями» также социально-политические победы (явно контрреволюционные по существу), которые возвращают жизнь к, угодной власть имущим, наличности, коль скоро так случилось, что кому-то (из народов) удалось-таки вырваться дальше в социально-историческом прогрессе.

Немало также говорится о революциях в науке, технике, в той либо иной сфере жизни, скажем, в прогрессе искусства, музыки. Даже в природе могут отвести место революциям (что не сложно из ее понимания). Но, подчеркнем, революции допускаются, поскольку не нарушают наличный социальный status Qwo. Могут даже доходить до «революций» в плане научно-технического прогресса, которые, хоть и обновляют качественно общество, тем не менее, исключают революционность данных новаций. Эволюция, реформа, постепенные преобразования, — все это да! Но... Только не революции, к тому же, несущие катастрофы, «невосполнимые ущербы» в современных условиях...

Вот, в таком ключе весьма часты разговоры о подвижках в производительных силах, о значении техники и НТП для «оздоровления общества», в том числе преодоления извечных частно-собственнических коллизий... Однако, поскольку вещественный фактор производительных силл сведен к производящей технике, понимание не дорастает до теснейшей связи науки, техники, вообще, прогресса в данных областях с человеческим фактором. Первое и второе «вещефицированы». Не усматривается (другой вопрос, почему) качественная специфика в становлении труда и собственности, прямо сопряженных с особенностями освоения и присвоения. Потому производящее сознание, «устроители жизни» в основном выискивают (точнее, вспоминают) «удобный», приемлемый, «нереволюционный путь». Следуя им, рассчитывают на многое: «улучшить общество, избавить его от социальных «болячек», обеспечить «справедливость». Заодно избранный «путь» умножит приток прибылей, ускорит экономику, выведет ее из сложившихся тупиков. Главное — удержит, закрепит богатство и власть в руках господствующих структур. И такое «счастье» достигается «избавлением» от частной собственности, «обобществлением» (обобщением, ничьелизацией) собственности, опираясь на предоставляемые возможности научно-технического прогресса, «без всяких там левацких революций».

Не важно при сем, что вековечные упования людей утверждаются «новым миропорядком» от депопуляторства и трансгуманизации под названием «инклюзивный капитализм» или как-либо иначе (вплоть до «коммунизма», если угодно). Важно, что дела ведут, как говорилось, к тому, что, заправляющий от имени планетарно правительствующей закулисы (объединенного конгломерата транснациональной корпоратократии и «дигитальных генералов»), «цифровой левиафан», лишая собственности всех людей, присваивает ее себе. То есть, своим владельцам.... Не станем разбираться, как конкретно депопуляторы, обходя всякие там «революции», намерены техническими средствами принести человечеству и истории «избавление от вековечных бед», «справиться» с частной собственностью, учредить собственность «общественную» («ничью», «общую»), тем самым, удержать в руках власть над планетой, — сославшись на уже написанное в другом месте [См.: Алиев Ш.Г. Народ и коммунисты в буржуазном сететворчестве / http://proza.ru/2024/11/18/383 ].

Отметим лишь, что упования на технику, машины (орудия труда), которые заместят человека-работника, в частности, на поприще организации и управления, особенно создания материальных благ, преумножения наваров собственников, — благодаря чему «отпадает нужда содержать» работников, главное, «оттесняемы» вопросы распределения, «теряет смысл» эксплуатация человека человеком, нужда в частной собственности, в каких-то там «революциях», — уже возникали на заре человечества. Особенно распространены подобные веяния, разумеется, с приходом капитализма как самой нетерпимой и технической разновидности частной собственности, соответственно, отчуждения человека и труда.

Разумеется, при переносе данного, «нереволюционного пути» решения проблемы отчуждения, собственности, труда и, вообще, ускорения производства с моментов производственных отношений на вещественно-технический фактор производительных сил нет ни намека о сути труда (освоении и, соответственно, присвоении), его качестве, содержании, вообще, о «субъективном (человеческом) факторе», что то же, «человеческом капитале». Труд совершенно обезличен, разбытийствлен, техничен, стало быть, бесчеловечен, античеловечен, как понятно, с соответствующими последствиями.

Все же, в целях упрочения частной собственности (даже путем видимого ее «обобществления»), преодоления проблем распределения и потребления, шире, дальнейшего развития экономики, общества посредством интенсификации, ведутся разговоры также о субъективном (трудовом) факторе производительных сил, вмещающих, как известно его в себе. Много говорят относительно труда: о повышении его производительности, соответственно, организации (особенно научной), «оптимизации», «эффективизации», об отношениях людей здесь (социометрия). Даже построена целая наука (эргономика), исследующая труд в плане энергетических затрат людей и проч. Как очевидно, труд в данных прагматических околонауках производяще прикладного достоинства, соответственно, сознанием, живящимся ими, не понимается в содержательно-смысловом, если угодно, экзистенциальном, человекобытийном плане. Он описываем какой-то манипулятивно-технической работой, ничем не отличающей человека от любой другой вещи, механизма, организма. Суть труда (деятельности, практики) как специфически человеческого способа существования в мире, тем самым, остается совершенно обойденной. Разговоры не поднимаются за пределы количественно-формального (подчас даже скрупулезного) анализа труда («работы» по расходованию, «жертве» сил) и т.п. [См. об этом также: http://proza.ru/2024/11/17/778].

Столь абстрактно-бессодержательные, безличное видение труда доходит до того опыта, который, кстати, довольно скоро обретает стихийная морально-нравственная оценка производства, производящего труда и, вообще, порядков, основанных на нем. Отмеченная выше, фиксация труда в бранных выражениях, как раз, передает этот опыт в негативно-неприятных выражениях. Нравственно, религиозно, живо-созерцательно люди довольно быстро, на много раньше схватывают и реагируют на обстоятельства, перемены окружения по сравнению с рефлективным, рациональным постижением. И их оценки, реакция часто куда верней, ближе к истине, нежели результаты рационального объяснения. Но об этом несколько ниже.

В описываемых условиях немало говорится (обычно заигрывающими с марксизмом авторами) о тоже внешних проявлениях труда, отличающих человека от иных сущих на, скажем так, социально-антропологическом уровне. Указывается, например, что труд как специфически человеческий способ бытия носит предметный, орудийный, родовой, сознательный, продуктивно-репродуктивный, целе-мотивированный и проч. характер. Однако, о том, что он такое содержательно, — как внутренне вершится, как конкретно названные и другие особенности проявляются в процессе развития труда, обусловливая его качественное разнообразие, — обходятся стороной. Да! Каково место и роль человека в данном процессе, как связаны человек и природа (бытие), как конкретно создаются (творятся) предметы, какими ценностями люди руководствуются, как настроены, куда и как относят (сваивают) вещи— это все упускается из внимания, умалчивается. Больше. Где-то рядом говорят о «труде» лошадей, машин, природных стихий... Где-то наряду с разговорами о практике рассуждают также о человеке... Увы, марксисты тоже в этом смысле очень даже не далеко уходят от своих «оппонентов».

Поскольку, тем самым, в лучшем случае, представления застревают на технико-инструментальной, прагматистской данности труда, он как человеческая деятельность, практика, предстает чем-то себе равным, постоянным, свойственным в одинаковой мере (развитой или нет, другой вопрос) на любом историческом этапе, каждому человеку (и не только). Доходят, иной раз, даже до признания, что труд на самых ранних этапах носит «собирательский характер», а, вот, на стадии неолита, во всяком случае, со складыванием частной собственности он, вроде, уже начинает производить. Ну, и с тех пор, собственно, вершится таким, как есть: все более отпадая от бытия, теряя (за ненадобностью) изначально присущие черты осваивающей природы, расчеловечиваясь, лишаясь даже связи с присвоением. Одним словом, — «все та же песня», те же разговоры, обезличка и технизация труда, вплоть до прибавки, которую делает Ж. Деррида...

Нет никакой связи такого труда с собственностью (помимо, разве что, частной, и то, внешним образом), нет смысла искать здесь спецификации, разновидности, осваивающей или присваивающей сущности его. Нечего говорить о том, стало быть, как, утверждаясь и в свете такого труда человек способен жить и быть с вещами нормально (в Марксовском смысле), как говорится, пребывая «у себя дома». Тут человек изначально обречен отчужденно «прозябать» в смутном ожидании, когда, в итоге производящего прагматико-дигитального существования просто исчезнет [См. об этом: Владимир Кутырёв. Последнее целование. Человек как традиция/ © В.А. Кутырёв, 2015 / Издательство «Алетейя», СПб., 2015].

Но может неизбежная участь труда быть сведенным к манипулятивно-технической безличной деятельности (от «действие», «работа», «польза», а в последнее время зачастила «сделка») отпадет, коль скоро внимание сосредоточится именно на человеческом факторе, другими словами «человеческом капитале»? Может, удастся подобраться к содержательному осмыслению труда, соответственно, его сути (в зависимости от спецификации осваивающей или присваивающей природы), поднявшись по линии обобщения на уровень осмысления труда как весьма конкретного синтеза многообразных сторон и моментов специфически человеческого существования в мире? Тем более — коль скоро разобраться с самим человеком: отправляясь от того, кто он, как существует, насколько полна его жизнь, реализация в мире. Чем, далее, отличаются одни люди от других, к тому же, на уровне эпох, классов, формаций, в периодико-уровневой диалектике отношения к действительности и т.д.? Кстати, двигаясь именно в таком русле великий Маркс постигает существо человеческого бытия и специфики его существования.

Важно, далее, понимать, как человек, практически реализуясь миром, выражает своящую активность. Как на данном основании строятся взаимоотношения людей? В том числе отношение их к природе, предметам с коими приходится взаимодействовать, над коими трудятся. Чем в каждом конкретном случае мотивирован человеческий труд (активность), на что он нацелен, какими морально-нравственными, а также правовыми регулятивами определен? Как человек, вообще, настроен, чем живет, каким мировоззрением, ценностями, смыслами? Одним словом, чему, кем и как он образован, как научен потреблять (в смысле самообразования, самоутверждения, собственного роста и проч.)? Как, благодаря своему образованию, способности потреблять (строить себя и мир), люди мыслят, что чувствуют, переживают? Как полно и разносторонне развиты их созидательные способности, возможности, потребности, — на что направлены, насколько продуктивны? Как во всем, что они творят соприсутствует бытие, в какой связи с бытием они, их дела и следствия находятся и многое другое.

Выраженный подход к осмыслению того, как человек трудится, как своит вещи, что он (и его труд) есть по сути своей как специфический способ существования в мире, конечно же, вполне оправдан. Не единственно ли правомерен, выражает истину. В частности, того, — что называется «человеческий фактор», способный действительно послужить интенсификации современной экономики, дальнейшему прогрессу и обогащению общества. Повторяем, именно данным путем строит свои разыскания Маркс. Оно и понятно. Ведь разобраться в существе практики, — тем более, по содержанию, смыслам, — принципиально невозможно без разбирательства с самим человеком (чтойностью способа существования, практики), как его образовывать, научить, в частности, осваивающему потреблению информации, совладанию с современными MBIC технологиями, ответствуя тенденциям четвертой волны НТП.

Но, увы, намеченный путь постижения истины человека и его труда не может найти себе реализацию при господстве производяще-капиталистической действительности, для буржуазно настроенного сознания и мироотношения. Причем, — не столько по причинам, так сказать, «объективным», практическим, но (и это не главное ли?) по соображениям классово-идеологическим, мировоззренческим. В частности, — «сугубо прагматическим», так «любезным» современному буржуитету, что примечательно, отечественному также...

Факт оттесненности человекотворческого момента (что всего более выражает сегодня существо «человеческого капитала») на задворки общественной жизни, отношение к нему, по горе известному «остаточному принципу», — далеко не случайно, но закономерность описываемого общества. Оно, разве что, учит, формирует человека в качестве функционера-потребителя (потребляста), прагматически «полезного», но только не способного подлинно потреблять информацию, что, как мы показываем в другом месте [См.: Алиев Ш.Г. Философские основания образования событийного человеческого бытия // предполагает осваивающее мироотношение, которое при господстве частно-собственнических условий принципиально не может сложиться. Не следует, осмысливая все эти вещи, забывать также, что субъекты-устроители буржуазного мира, — кто и где бы ни были, какое бы место ни занимали в общественной жизни, — непременно отчуждены (вплоть до симулякрованности, аватаризованности, трансхуманов в наши дни)...

Потому, и по ряду других причин, неизбежно участь труда быть сведенным к манипулятивно-технической активности в означенном смысле при даже непосредственном обращении к «человеческому капиталу». И это — несмотря, что именно осмысливать и опираться на данный фактор в решении жизненных вопросов нацеливает, требует вся логика постиндустриального развития. Везде и всюду тут говорят о «человеческом факторе», о «человеческом капитале», предполагая, стало быть, отталкиваясь от него, обеспечивать дальнейший прогресс, даже выходы из тупиков, куда непременно заводит уже индустриальное производство.

Много также говорится об образовании (потреблении) человека, о том, каким он должен быть для решения предстоящих задач, в частности, интенсификации экономического развития. Однако, в конечном итоге, на практике (вернее, из присваивающе-потребительских, прагматических соображений, «любезных» буржуазному вкусу) результат всех «стараний» выливается в сведение потребления (образования, развития) человека к, что называется «потребительство» («потреблятство»). К тому же, в последнее время заворачиваемое в трансхуманную дигитализацию [См. об этом: Практика... / http://proza.ru/2023/06/23/1080 и два следующих раздела].

И, что характерно, «потребительски-потреблятский крен», по крайней мере, на первых порах, выглядит весьма заманчивым, привлекательным, несущим ближайшие выгоды. Так получает бурное развитие модель экономики, которую мы называем «инновацией наизнанку». Здесь потребительство, эксплуатация потребительских способностей людей, возможности извлечения из нее заветных прибылей [См. об этом: Практика: общий охват извне / http://proza.ru/2023/08/25/123; http://proza.ru/2023/08/25/129] доходит до подлейшей филигранности, затмевает все остальные моменты, так называемой «активизации человеческого фактора».

Дело тем более усугубляется с переходом к утверждению нового мирового порядка на депопуляторски-трансхуманных началах. Действительно. В последнее время, депопуляторски устраиваемый на эксплуатации достижений третьей волны НТП, «новый миропорядок», нацелен всецело заменить человека, встроенными в господствующую техно систему, постхуманами. Напрочь технизированные, они наделяются средствами биоинженерии, информатики и дигитализации практически неиссякаемыми возможностями производительности, трудоспособности и безропотной исполнительности, соответственно, используемости. Об эксплуатации уже речи не может быть, ибо, по сути, не остается самого человека...

Тем самым, считай, все, до сих пор злободневные вопросы взаимоотношений людей на производстве, — богатства и бедности, распределения и потребительства, господства и подчинения, собственности, справедливости, свободы и проч., — просто окажутся снятыми. Реализуйся трансхуманные проекты, человек (вернее, те, коим повезло как-то, остаться, избежать «встройку» в господствующую техно систему), в лучшем случае, вытесняем из общественного производства и удостаивается участи того, что касательно братьев наших меньших принято употреблять термин «домашние питомцы».

Понятно, в складывающемся таким образом, по предвидению О. Хаксли, «Дивном, новом мире» совершенно не интересно, что есть сам труд (это дело техники) по своему содержанию, нутру, каково существо его вершения, в чем сущность труда как специфически человеческого способа реализации в мире... Разговоры, поскольку и самого человека-то не остается, бессмысленно поднимать за пределы технического, количественно-формального анализа труда («работы» по расходованию, «жертве» сил, энергии). Как «работа» содержательно протекает, что за (какого рода) движение она реализует, тем более, каковы ценностно-смысловые ориентации человека, как здесь соотнесены человек и природа (бытие), человек и техника, форма и содержание, — об этих (ставших бессмысленными) «вещах» некому и голос подать. Кстати, также потому, что везде тут, по причине присваивающей настроенности, не усматривается выгода, ближайшая возможность обогащения, «гонки наваров» и т.п. вместе с коренными интересами господствующих «миродержателей», уподобивших себя всесильным «Богам». Но, одновременно — утратившим достоинство, качество человека, который, как известно, «не Бог», и не в этом ли находит свое исключительное преимущество перед всем остальным сущим, включая богов...

Закончим осмысление активности буржуазного человека касательно революции и будущего, вытекающей из всего сказанного, констатацией. Уплощенно понимаемые и реализуемые буржуазностью, обреченной на присвоение, производство, как мы показали, «труд» и «человек», нисколько не приобщают к истине, не способны полномерно жить и утверждаться в открытости бытия. И, увы, от злосчастий (вплоть до смертельных) своим производящим трудом, к тому же, прагматического уклона  человек себя не обезопасит, не убережет, исчезнет...

Не позволяет также, означенно реализуемый и понимаемый «труд» («практика») выдавать себя за, между прочим, общепризнанный критерий истинности того, что мы знаем, как относимся к себе и окружению. Коль скоро практику свели к голой технике, цифре, — а то и вовсе растворили в безвестности, в том, что каждому угодно видеть и выдавать, не понимая, ложно реализуя, главное, не возвышая до осваивающей (или присваивающей) своей сути, — что тогда? О какой практике речь? Куда исчезает, где скоропортящийся продукт, «польза»? Где, на самом деле, действительный критерий и мерило наших знаний, всего, что творим, как живем, к чему и от чего идем? Или «Да здравствует постмодернистский плюрализм истин и миров», сводящийся в конечном счете к грязно-торгашеству, к «игре в фантики» (что тоже, «бисер» с «кварталами95»)?..

Нет! Несложно уяснить: коль скоро мы лишены адекватного понимания и реализации специфически человеческого способа существования в мире, или как-либо его размываем, отрицаем, грязно-торгашествуем, «сдельничаем», «кварталим», невозможно, оставаясь в истине, судить, что здесь творится, что вообще есть человек, каковы его поступки, куда идет, от каких бед не спасется, какие плодит, нагнетает. Он лишаем будущего, не нужна революция, некуда идти, помимо цепляния за доступную наличность...

Такое непрактичное (в полноте всех смыслов) существование заведомо обречено, невозможно! Кстати, это уже констатирует Маркс, соответственно, фиксирует роковую ограниченность непрактических («созерцательских», ложных) мироотношений в «Тезисах о Фейербахе». Обо всем этом мы говорим также в ряде публикаций.


** *
А между тем, в понимании и реализации труда (практики) по истине (к тому же, единственной) не в первую ли очередь выражено, как человек ведет (поступает) себя, творит, живет, — осваивающе или присваивающе! Ведь именно первое и второе, — размещая (своя) предметы по местам, наделяя их достоинствами, значимостью, ценностью, смыслами, соответственно, выражая отношение к ним человека и наоборот, наконец, определяя, каким образом конкретно предмето-и человекотворчество протекает, как здесь реализована человекобытийная связь, — отливаются специфическими разновидностями труда. Причем, значимо различными. Вместе с тем, утверждаясь осваивающим мироотношением, труд никак не вершится в форме того, что под видом так называемой «работы», «производства» прагматистски-буржуазная эргономика, такие же экономика, разная там социология и проч., вплоть до физики с цифровизацией, не лучше, «грязно-торгашество» (Маркс), фалло-техно-лого-центрически готовы признавать.

Больше того. Выше показано, не только труд, но также остальные вещи, коими мы опредмечиваемся и распредмечиваем, утверждаем себя в мире, сам последний, — все, коль скоро мы научились осваивающе смотреть, относиться, поступать, — предстают в своем подлинном свете. То есть, теми, чем действительно выступают. Потому-то, лишь осваивающая практика по-настоящему способна служить критерием, мерилом дел и событий человеческого бытия. Лишь она есть единственно возможный способ специфического существования человека в мире, включая революционные, во всяком случае, коммунистически- революционные свершения. В другом месте мы показываем, что, по большому счету, если на уровне индивидуального существования в жизни отдельных человеческих носителей и представителей исторической реальности, общества труд, на самом деле, протекает в означенной, отчужденной, доходящей до безбытийности, превращенной форме, то на уровне общеисторическом, общественного целого, социально-материального движения как такового человеческий труд не перестает, по большому счету, выражать осваивающее течение. Поскольку в свете осваивающей практики, наше творчество обретает и реализуется в своей истине, — чем и как действительно есть, — на ее путях только человечество избежит гибели, обретет спасительный подлинно-исторический путь движения, ответствующее бытию и человечности, будущее.

Но как же обрести данный путь человеку, сплошь погруженному в океан производящести? Как ему «выгрести» при тотальном господстве описанного отношения к труду (практике)? Как «доплыть» до осваивающе-произведенческого мироотношения, дабы покончить с производящим существованием? А труд как производство перестал плодить нетерпимые пагубы, громоздить барьеры на путях прогресса. Вместе с тем, люди отказались бы от присваивающего существования. Ведь оно, как мы видели выше, лежит, по большому счету, в основе всех бедствий, испытываемых современным человеком и миром.

Отвечая на эти вопросы, следует не забывать, что производящее существование человека, сколь бы безбытийным и античеловечным ни было, все же, на известном этапе своего развертывания позволяет осмысляющему мышлению, — пытливому уму, тем, кто по-настоящему ищет избавления от наваливающихся бед, — «выплывать», узревать мироспасительную истину, нащупав выходы из сложившегося крайне опасного положения вещей и дел. В каком-то смысле даже бытие способствует здесь, открывая достойному исканию «спасительные тропы», запрашивая (и не «забрасывая» ли?) известных «буревестников». Говорят же: «Где наибольшая опасность, — там и спасение!»...

В недрах самого производства объективно складываются, проклевываются факторы (-«побеги»), держась, пестуя и служа прорастанию коих, одновременно создавая новые «заслоны», перспективы дальнейшего движения, удастся-таки (по крайней мере, открываются реальные возможности) вырваться из падения в смертельную пропасть, куда мир, увы, уже ввергнут. Наиболее продвинутые головы, общественные движения (те же «Соколы»), действительно стремящиеся вытащить человека и мир из данного падения, способны (им открывается) нащупать, отыскать спасительные тропы в будущее.

И, разумеется, ведущую роль в данных стремлениях, поисках и нахождениях истинных путей следует отвести революционно-освободительным силам, во главе которых стоит движение коммунистов. А еще точнее, научны коммунизм в лице своих основоположников, первопроходцев.

Выше мы показали, — правда, весьма сжато, — опираясь на движения ищущей мысли Маркса, который оговоренным диалектическим методом научного познания, обретает означенный спасительный путь, отталкиваясь от присваивающе-производящего отношения к действительности, безоговорочно характерного буржуазному человеку, всему его окружению. Мы видели, поначалу Маркс восходит, абстрагируясь, от непосредственно данной производящей частной собственности, через присвоение к собственности и практике в ее всеобщности и конкретной полноте. От этого всеобщего основания («теории»), — где вещи только и находят себе подобающее развертывание, реализацию, связь с окружением (часто невидимые под иным углом зрения), — великий мыслитель как бы возвращается к собственности. А от нее — к категориям освоения и присвоения. Осмысливая на таком пути их диалектику, — как они конкретизуются в непосредственной жизни людей частной и общественной собственностями по истине, опять-таки, соотнося последние, делая соответствующие выводы, — Марксу удается открыть, сконкретизировать подлинно спасительное движение в борьбе за торжество коммунизма как осваивающего бытия человека в мире. Все, чем мы жили, будучи отчужденными и отчуждая вне своей подлинно практической реализации, отныне выступает и реализуется как бы заново, в своей истине. То есть, тем и как, действительно, есть, алетейно в бытийно-человечной полноте.

Разумеется, описанное (крайне общо, абстрактно) движение не может быть реализовано исключительно означенными и даже ближайшими с ними понятиями, определениями. Так либо иначе, тут придется иметь дело со всеми остальными. Больше, с непосредственными заботами, тяготениями, борениями людей, классов, социально-политических сил. Ибо без всего этого реальное «древо жизни» не «зеленеет», просто не обходится. Но главным образом суть движения-таки, (пусть и «серой теорией») выражает означенный путь, в нем существо дела.

К тому же, Маркс ничуть не является открывателем коммунизма, коммунистического движения вообще. Оно возникло и существует задолго и во многом до и без него. Однако, заслуга Маркса и его ближайших соратников в том, как раз, что коммунизм их усилиями высвобождается из плена иллюзий, отчужденных форм представительства, возводится на действительно научное основание (о чем речь еще ниже). И все это потому, главным образом, что коммунистическое учение насыщается подлинно практическим (осваивающе-произведенческим) содержанием, без чего вряд ли, вообще, преодолим капитализм, производящее существование человека в мире.

Сколь ни верен описанный путь открытия коммунистического пути, он, все же, как-то еще не исчерпывает дело, не достаточен сам по себе. Это, конечно же, сознавали и основоположники. Потому-то одновременно с осваивающе-присваивающим осмыслением реалий жизни и спасительных путей они ведут поиски также в других направлениях, поприщах. В частности, — посредством разработки понятия «труд», к тому же, теснейше сопряженного с понятиями освоения и присвоения, одновременно являющегося непосредственным обнаружением практики как таковой. Потому-то, с него, наряду с частной собственностью как причиной отчуждения, Маркс в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» начинает свой анализ буржуазной экономики, общества. И, опять же, открывает означенный спасительный путь, руководствуясь все тем же методом постижения истины.

Хорошо сознавая «ненормальное» состояние современного ему общества, — что оно несправедливо, страдает противоречиями, «болячками, человеческая жизнь здесь полностью отчуждена, — Маркс, вместе с предшественниками и современниками, не может не задаться, как «вылечить» общество, избавить от, раздирающих его коллизий, бед и зла, как привести действительность в «нормальное» состояние»? Вслед за другими прогрессивными авторами, он сознает, что почти все злосчастья наличного мира проистекают из господствующей здесь частной собственности и отчуждающе-отчужденного труда. Сама частная собственность есть выражением этого самого отчуждения, ибо неотчужденный труд избавляется от частно-собственнического протекания, от частной собственности вообще.

Уже из самого факта что последняя господствует, порождая отчуждение, выражающееся в многочисленных формах деструктивного существования мира и человека, ищущая мысль, конечно же, не может не задуматься о таком мире, соответственно, труде и формах жизни, где бы люди не возрождали частно-собственнические отношения с вытекающими «негативами». Поскольку, как мы видели, Маркс в своих разысканиях исходит из теснейшей сращенности труда и собственности (в форме освоения и присвоения), он сразу же пошел по означенному пути решения поставленных вопросов и целей. И выше мы видели, каких результатов ему удалось достичь, осмысливая труд «нормального» человека как осваивающее произведение.

Собственно, предыдущий раздел позволяет прийти к примерно такому же выводу, даже пользуясь методом рассуждения от противного, если взять в качестве исходного труд (производство) как непреложную для буржуазного сознания данность в качестве раз навсегда определенной технико-манипулятивной и проч. активности в означенном выше плане. Осмысливая такой труд без классово-буржуазных предвзятостей, Делая выводы, обнаруживая, указанные выше, негативные следствия, к коим такой труд ведет, пытаясь находить альтернативы последним, мы, так либо иначе, приходим к необходимости понимания множественности разновидностей труда, к, наконец, такому здесь, — который бы был свободен от этих негативов. Собственно, он-то и окажется осваивающим (коммунистическим) трудом, найденным и Марксом.

Выходит, круг наших разысканий замкнулся. Параллельно тому, как, осмысливая частную собственность, мы восходим к освоению и присвоению как самообнаружениям собственности, осмысливая труд (в частности, как производство), мы через понятие «способ производства», выбираемся к тем же путеводным вехам, к их диалектике. И разговоры, дела, связанные с коммунистической революцией, с «положительным упразднением» частной собственности и отчужденного труда, с коренным преобразованием буржуазного мира, — без понимания и реализации практики в истинной полноте, без опоры, осветления в ее лучах вершимого, — что ни говори, просто бессмысленны, безрезультатны.