Лютик

Пролог
В деревне Заречной, что приютилась в долине меж двух холмов, знали: если заболело так, что ни знахарка, ни травница не помогают, надо идти к Лютику. Не к цветку, а к девушке. Её не звали иначе. Настоящее имя стёрлось, как стёрся бы в ручейке мягкий камень, под грузом взглядов, в которых смешивались надежда, отчаяние и страх.
Лютик жила на отшибе, в старой избе, срубленной ещё её прабабкой. Изба дышала сушёными травами, мёдом и тишиной. А Лютик… Лютик была похожа на свой цветок – хрупкая, с золотыми искорками в глазах, но с горькой, ядовитой тайной внутри. Она дарила здоровье другим, но сама была вечно больна – чужая боль въедалась в неё, оставляя на коже бледные узоры, похожие на морозные узоры на стекле, и вытягивая силы долгими ночами.
Её дар был проклятием. И благословением. И единственным, что у неё было.

Часть первая: Роса на лепестках
Глава 1
Тот день начался с тумана, белого и молочного, окутавшего долину. Лютик, как всегда, проснулась от собственного тихого стона. По спине ползли ледяные мурашки – отголосок вчерашнего исцеления. Старик Григорий мучился болями в сердце, и теперь её собственная грудь сжималась тяжёлым, чужим комом.
Она вышла на крыльцо, босая, впрочем, на тонкую холстину сорочки. Туман лизал её щиколотки, холодный и влажный. Вдыхая воздух, пахнущий прелой листвой и речной водой, она пыталась унять дрожь. Руки сами потянулись к грядке у плетня – не к овощам, а к семейке скромных, ярко-жёлтых цветов. Лютики. Она касалась их лепестков, и на миг ей становилось легче. Они были её якорем, её тёзками, её болью и её отрадой.
Вернувшись в избу, она принялась за обычные дела: развешивала пучки душицы, проверяла настой зверобоя. Вдруг снаружи послышался топот и прерывистое дыхание. Дверь распахнулась, и на пороге возникла соседская девочка, Машка, с раскрасневшимся от бега лицом.
— Лютик! Беги к нам! Отец… с поля… кровь… — слова путались, слёзы катились по щекам.
Лютик не спросила ни о чём. Она схватила свою потрёпанную сумку с сборами, мазями и чистыми тряпицами и побежала вслед за девочкой.
В избе у Машки пахло страхом и железом. Семён, её отец, лежал на лавке, бледный как полотно. Рукава его рубахи были закатаны, на предплечье зияла рваная рана от косы, кровь сочилась упрямо и густо. Жена его, Арина, беспомощно металась, прижимая к груди окровавленные тряпки.
— Отойди, — тихо сказала Лютик. Её голос, обычно мягкий, приобрёл металлический оттенок.
Она опустилась на колени, вынула из сумки пузырёк с прозрачной жидкостью – вытяжкой из паутины и тысячелистника – и начала промывать рану. Потом её тонкие пальцы облетели края раны. Лютик закрыла глаза. Тишину нарушали только тяжёлое дыхание Семёна и тиканье стенных часов.
Арина и Машка замерли, наблюдая за знакомым и оттого не менее жутким ритуалом. Они видели, как кожа на лице Лютик становилась прозрачной, как сквозь неё проступали синие жилки. Видели, как её губы побелели, а на лбу выступила испарина. Но рана на руке Семёна под её пальцами будто оживала: плоть стягивалась, кровотечение останавливалось, оставаясь лишь розоватой полоской новой кожи.
Когда всё было кончено, Лютик отшатнулась, опёрлась ладонью о пол. Её трясло.
— Спасибо, — прошептала Арина, уже протягивая ей узелок с едой – яйца, кусок сала, лепёшки. Это была плата. Деньги Лютик никогда не брала.
Девушка кивнула, не в силах говорить, и, шатаясь, вышла. По пути к дому её вырвало в кусты у тропинки. Горькая желчь смешалась со вкусом чужой боли. Она доплелась до избы и рухнула на кровать, в забытьи, где не было ни сна, ни яви, а лишь хаос чужих страданий.

Глава 2
Очнулась она от стука в дверь. Солнце уже клонилось к западу, окрашивая стены в избы в золотой цвет. Стук был настойчивый, но не испуганный. Чужой.
На пороге стоял незнакомец. Высокий, в дорожном плаще, с котомкой за плечами. Его лицо было усталым, но глаза – внимательными и живыми. Он смотрел на неё не так, как смотрели деревенские – не с надеждой и не со страхом, а с любопытством.
— Прошу прощения за беспокойство, — голос у него был низкий, приятный. — Меня зовут Артем. Я ищу целительницу. Говорят, здесь живёт девушка по имени Лютик.
Она молча отступила, позволяя ему войти. Он был первым путником за долгое время, кто искал её специально.
— Вы больны? — спросила она, усаживая его за стол и наливая чаю из ковшика.
— Нет. Я… исследователь. Собираю истории о народной медицине, о редких дарах. О вас ходят легенды.
Лютик горько усмехнулась.
— Легенды обычно приукрашены. Я не колдую. Я просто… принимаю боль других на себя. Ненадолго. Потом она уходит, оставив мне на память лишь малую толику.
Артем внимательно слушал, не перебивая. Он достал блокнот, но не стал ничего записывать, лишь смотрел на её руки, на бледную кожу, на тени под глазами.
— Это должно быть невыносимо тяжело, — сказал он наконец.
Эти простые слова, произнесённые без подобострастия и без ужаса, тронули её сильнее, чем все мольбы о помощи. От них в горле встал ком. Она отвернулась.
— Это моя доля.
Он пробыл у неё несколько часов. Рассказывал о своих путешествиях, о книгах, которые читал, о других людях с необычными способностями, которых встречал. Мир для неё, жившей в четырёх стенах своей избы и чужих страданий, вдруг расширился. Он был первым, кто увидел в ней не инструмент, не чудо, а человека.
Провожая его, у калитки, она неожиданно для себя спросила:
— Вы ещё придёте?
Артем улыбнулся.
— Если разрешите. Мне кажется, ваша история только начинается.
Она смотрела, как его фигура растворяется в вечерних сумерках, и впервые за долгие годы почувствовала не боль, а щемящее, незнакомое чувство – смесь тоски и надежды.

Часть вторая: Корни и яд
Глава 3
Артем стал приходить часто. Сначала раз в неделю, потом почти каждый день. Он помогал ей по хозяйству: чинил покосившееся крыльцо, колол дрова. Они подолгу разговаривали. Он расспрашивал о её даре, и она, к собственному удивлению, начала рассказывать. О первом случае, когда в пять лет она приложила руку к щеке плачущей подруги, и та перестала плакать, а у Лютика щека распухла и покраснела. О том, как мать, тоже обладавшая даром, но слабее, учила её снимать боль понемногу, чтобы не умереть самой. О том, как мать умерла, истощённая чужими болезнями.
— Она говорила, что наш дар – как цветок лютика, — тихо говорила Лютик, глядя на пламя в печи. — Ярок, притягателен, но ядовит для того, кто его носит в себе. Мы лечим людей, но они нас боятся. Они пользуются нами и отворачиваются, словно мы напоминаем им об их собственной слабости.
Артем брал её руку – осторожно, как драгоценность. Он изучал едва заметные белые шрамы на её запястьях, ладонях.
— А ты никогда не думала отказаться? Перестать исцелять?
— Они не дадут, — она качнула головой в сторону деревни. — И я не смогу. Если я узнаю, что кто-то страдает, а я могу помочь… это уже не выбор. Это need. Жажда. Как голод.
Однажды он принёс ей книгу – толстый фолиант в потрёпанном переплёте. «Травник и Bestiarium». Там были рисунки растений, которых она не знала, описания существ, в существование которых не верила.
— Мир огромен, Лютик, — говорил Артем. — И есть много видов силы. Не только та, что приносит боль.
Он читал ей стихи, и слова о любви, о далёких морях, о звёздах ложились на её душу целебной мазью. Она начала меняться. Реже проваливалась в дни немоты после исцеления, чаще улыбалась. В её глазах, всегда печальных, стал появляться огонёк – не отблеск золотистого цветка, а её собственный, внутренний свет.
Но деревня не дремала. Сначала пошли шепотки. Потом открытые разговоры.
«Чужой крутится возле нашей целительницы. Сглазит ещё, научит бог знает чему».
«Она стала скупа на исцеление. Вчера Петру с зубом пришёл, а она его чуть не за дверь выставила, говорит, сил нет. А сама с тем писарем по лесам гуляет!»
«Наверное, любовное зелье ему варит. Зачем ещё здоровому мужчине к ней ходить?»
Страх перед тем, чего не понимают, смешивался с завистью и злобой. Их благодетельница, их страдалица и искупительная жертва вдруг захотела иметь что-то своё, личное. И это «свое» было чужим.

Глава 4
Гроза разразилась, когда заболел сын старосты. Мальчик, резвый и весёлый, подхватил лихорадку. Деревенский знахарь развёл руками. Староста, важный и надменный мужчина, пришёл к Лютику.
— Иди, помоги. Плату дам любую.
Лютик взглянула на него. Она только что вернулась с прогулки с Артемом. На её губах застыла улыбка, а тело не было истощено болью. Она чувствовала себя… живой.
— Я не могу, Игнат Петрович. Сегодня не могу. Я ослабла. Дайте мне день, всего один день.
— Как это не можешь? — голос старосты загремел. — Мой сын умирает, а ты не можешь? Это из-за того шарлатана, что тебе голову заморочил? Он тебе не даёт лечить? Я его сейчас кнутом из деревни выбью!
В её глазах вспыхнул огонь. Раньше она бы опустила взгляд и покорно пошла. Но теперь в ней жило что-то новое – чувство собственного достоинства, посеянное Артемом.
— Вы не тронете Артема. А я отдохну сегодня и завтра приду к мальчику. Лихорадка не убьёт его за ночь.
Староста побагровел. Он не привык, чтобы ему перечили, а уж тем более какая-то ведьмачка с окраины.
— Ах так? — прошипел он. — Ну смотри, Лютик. Если с моим сыном что-то случится, твоему приезжему не поздоровится. И тебе тоже. Мы тебя пригрели, кормим, а ты…
Он не договорил, развернулся и ушёл, хлопнув дверью.
Лютик просидела всю ночь у окна, кутая плечи в платок. Она чувствовала вину. Но впервые в жизни она также чувствовала право на свою жизнь, на свою слабость. Она плакала – не от физической боли, а от страха и несправедливости.
Утром мальчику стало хуже. Лютик, не выдержав, пошла к ним. Она исцелила его, потратив на это несколько часов и все свои силы. Её вынесли из избы старосты без чувств. Очнулась она уже у себя, на кровати. Над ней склонился встревоженный Артем.
— Что они с тобой сделали? — в его голосе дрожала ярость.
— Это я… я так всегда… — прошептала она.
— Нет, не всегда! Раньше ты так не угасала! Ты борешься, Лютик. Ты разрываешься между долгом и желанием жить. Это съедает тебя изнутри.
Он был прав. Её дар питался её покорностью. Сопротивление делало его только ядовитее.
— Тебе нужно уйти отсюда, — сказал Артем твёрдо. — Уехать со мной. Я покажу тебе мир. Ты научишься жить для себя.
Уйти? Покинуть Заречную? Это было немыслимо. Это было равноценно смерти. Или рождению заново. Она с ужасом и тоской смотрела на него.
— Я не могу. Они… они не отпустят.
— Они убьют тебя, — сурово сказал он. — Медленно и с благодарностью.
В ту ночь у её дома собралась толпа. Во главе со старостой. Они требовали выйти.
— Выходи, колдунья! Твоего приезжего видели, как он рвал белладонну на болоте! Он отравил колодец! У нас скотина дохнет!
Это был абсурдный, дикий навет. Но страх людей сделал его реальным.
Артем вышел на крыльцо, чтобы reason с ними. Камень, брошенный кем-то из толпы, угодил ему в висок. Он рухнул без звука.
Крик, который издала Лютик, не был похож на человеческий. Это был вопль раненого зверя, отчаяние и ярость, вырвавшиеся наружу. Она выбежала из дома и упала на колени рядом с ним, касаясь его лица, его раны.
И тут случилось нечто новое. Вся боль, весь гнев, вся накопленная за годы обида хлынули из неё не внутрь, а наружу. Не исцеляющая энергия, а губительная волна. Цветы на грядке у плетня завяли в одно мгновение. Люди в толпе почувствовали sudden nausea, головокружение, слабость. Их охватил необъяснимый, животный ужас. Они бросились прочь, давя друг друга.
Лютик не видела этого. Она концентрировалась на Артеме. Она вытягивала его боль, его повреждение, принимала его в себя, как всегда. Но на этот раз вместе с болью в неё вошло нечто иное – его любовь, его memories, его сила. Она исцелила его, но не истощилась, а… наполнилась. Его жизнь стала её щитом.
Он открыл глаза.
— Что… что случилось?
Она смотрела на него, и в её золотых глазах горел новый огонь – сильный и ясный.
— Я сделала выбор.

Часть третья: Цветение
Эпилог
Повозка, гружёная нехитрым скарбом, выезжала из деревни на рассвете. Никто не вышел их провожать. Ставни были закрыты. Заречная осталась позади – спящая, напуганная, отравленная собственным страхом.
Лютик сидела рядом с Артемом, который правил лошадью. На её коленях лежал горшок с жёлтым цветком. Лютиком.
Она смотрела на дорогу, убегающую вдаль, в незнакомые земли. На её руках, обнявших горшок, белели свежие шрамы – last marks деревни. Но больше не будет новых.
— Куда мы едем? — спросила она тихо.
— Вперёд, — ответил Артем, касаясь её руки. — Просто вперёд.
Она кивнула и улыбнулась. Впервые улыбнулась так, что глаза не оставались печальными. Она больше не была цветком, ядовитым лишь для себя. Она стала целительницей, нашедшей источник силы не в страдании, а в любви. И впереди была целая жизнь.
Их повозка скрылась за поворотом, а в Заречной ещё долго ходили легенды о Лютике-колдунье, которая могла не только исцелять, но и карать. Но теперь это были лишь сказки, чтобы пустить детей. Настоящая же Лютик уехала искать своё счастье, унося с собой и свой дар, и свою боль, и свой яркий, непобедимый, как весна, цветок надежды.