Последнее напутствие Иринарха

               

    С сугубо интереснейшей личностью Иринархом, далее буду писать для удобства и простоты И, судьба свела случайно. Произошло это несколько, – чуть больше чем, – лет тому назад на праздник Покрова. К тому времени я вёл довольно уединённый, – не путать аскетический или монашеский, – как можно предположить образ жизни.
     Скажу не бахвалясь, всегда положительно приветствовал скромность, особенно в быту. В уединении переосмыслил прожитые годы. Строжайшей ревизии подверг все контакты с людьми. Ригористично подошёл к вопросу, с кем продолжать, с кем оборвать общение. Руководствовался давным-давно прочитанным тезисом, взятым за правило, который гласит: «В старости ваши друзья пожирают ваше время, которое можно использовать для себя». Чтобы на душе не скребли кошки из-за того, что кого-то предал забвению и остракизму, к кому-то проявил милость, удалил из записной книжки, изрядно исписанной за десятки лет все страница с контактами, их оказалось около трёхсот. Также подчистил – образно говоря – Авгиевы конюшни в мобильнике. Следовал принципу – умерла, так умерла. Соглашусь с оговорками с абстрактным оппонентом, это чрезмерно жестоко. Но иначе не начать жить оставшееся время с чистого листа. Будешь до отпевания заниматься тем, что отвечать на вопросы, как в одной известной интеллектуальной игре.
    Информационный вакуум возник не сразу. Многие просто-напросто не могли смириться с мыслью, что никогда не услышат мой голос и продолжали звонить, пытались выйти на связь. Иногда при помощи медиумов – и астральную. Я же в ответ регулярно вносил каждого звонившего в красный – потому, что чёрный уже есть – список. Где-то через три-четыре месяца, проснувшись на заре, ощутил небывалый прилив радости: никто не прислал смс-сообщений и назойливо не звонил, страдая бессонницей. Мне оставалось радоваться и наслаждаться жизнью.
    Как принято писать в старинных романах, в один прекрасный день зазвонил телефон. С мучительной неповоротливостью сидел я на кровати и, как на библейское чудо смотрел на разрывающийся трелями убойных синкоп и тремоло, без фермат, старый добрый телефон с диском. После третьей попытки достучаться из дальнего далёко, телефон благополучно затих, утонув в мягкой неге молчания. Секунд шестьдесят длилась тишина. Внутренним чутьём понимал, предпримется вторая попытка. И что же? Я оказался прав! Настойчивости звонившего можно отдать должное. Разбрызгивая резкие ноты древней мелодии, – ритмичное античное стаккато, – пел мобильник. «Номер не определён» – высветилось на экране. Я снова стоически выдержал две попытки агрессивной индифферентности дозвониться до меня и на третьей попытке, досчитав до трёх, нажал значок ответа.
    – Жив ещё, Синдбад-мореход? – радостно раздалось из трубки. – Всё ещё бороздишь бурные воды океана жизни? Тут, понимаешь, звоню тебе, а ты не отвечаешь. Грешным делом, закралась мыслишка подленькая, скопытился мой лепший кореш, склеил ласты.
    Звонил Генка Б-ков, только он мог помнить моё подростковое прозвище, прилепившееся ко мне после просмотра интереснейшего фильма о Синдбаде-мореходе. В роковые для страны годы конца прошлого века он отправился ловить рыбку в мутной воде, как точно выразился сам при прощании, и пропал на несколько десятилетий, как оказывается.
    – Как понял – жив, – осторожно отвечаю, мало ли как более оптимистично может Генка истолковать мой ответ. – Копчу небо потихоньку.
    – Ты да коптишь небо, ни жисть не поверю! – заразительный оптимизм так и хлестал тугими струями вдохновения из трубки. – Мы, я имею тебя и себя, ввиду, не той породы люди.
    – Какой породы?
    – Из другой, – Генка хрюкнул почти по-поросячьи, у него это всегда отлично получалось, – из другой, Синдбад ты мой мореход! Чем сегодня занимаешься?
    – Согласно составленному плану.
    Генка свистнул:
    – Во ты даёшь! Живешь по плану. А я вот, как бог на душу положит. Утром не знаю, чем займусь в обед.
    Ещё долгих тридцать-сорок минут, не давая вставить ни слова, ни реплики, Генка взахлёб, видимо спешил, боялся, что я положу трубку, освещал прожитые им долгие годы чёрт знает где, чёрт знает, как и вообще, чёрт подери, он, вопреки всему, чему именно не уточнив, решил вернуться на Родину всем чертям назло, припасть, так сказать, губами к родному порогу, облить его слезами искупления.
    Не покривлю душой, замечу, этому звонку из прошлого, этому звонкому эхо был рад. Да, рад. Вот с кем, понял во время беседы, мне захотелось общаться. Больше и дольше.
     – Не поверишь, Синдбад ты мой мореход, вернулся я на Родину, и судьба свела меня – просто подарок щедрый – ненароком свела с одним замечательнейшим человеком. Не спрашивай с кем. его нужно один раз увидеть, чем сто раз о нём услышать. С ним нужно поговорить. Иначе мои слова – обычный трёп не по делу. А ты помнишь, хочу верить, пустую болтовню никогда не любил. Сразу скажу, имя у него охр… Короче, какое-то патриархальное – Иринарх! Каково имечко, а?
    – Он священник или монах?
    – Бери выше, Синдбад.
    – Какой-нибудь митрополит или патриарх?
    – Пророк в своём Отечестве!
    Я деликатно промолчал, так как из многочисленных источников знал простую как грабли парадигму, что «пророков нет в Отечестве своём, да и в других Отечествах не густо».
    – Короче, – голос Генки зазвучал чрезвычайно серьёзно, – сегодня я чуть-чуть занят. Завтра жду тебя в пять утра на старом месте. Помнишь, где?
    – Помню. Не рановато ли? Куда поедем?
    – На Кудыкину гору.
    – Я серьёзно.
    – К нему поедем, к Иринарху.

                ***
    С первого взгляда, – ему доверяю не только в любви, – я увидел Деда Мороза. Самого настоящего! Того Деда Мороза, лубочного и чья колоритная фигура растиражирована на открытках полуторавековой давности и более близких времён к моменту повествования. Передо мной стоял этакий мужичок невысокого роста. С брюшком над поясным ремнём. С залысинами и чисто выбритый, аж щёчки пухленькие и гладкий подбородок свежо блестели здоровым румянцем, без бутафорских накладных белых усов и бороды и не в красном, расшитом золотом кафтане, а в наглаженных брюках и малиновой рубахе-косоворотке навыпуск. Хозяин дома приветливо улыбался. Щурился по-доброму синими глазами из-под густых бровей. Пухлые руки он держал на животе с переплетёнными пальцами.
    – Иринарх, – представился он, голос его звучал необычным, колоритным меццо-баритоном, – без отчества и без церемоний. Рад гостям всегда, в любую минуту, в любое время, в непогоду или в вёдро. Прошу пройти в дом, – широким плавным жестом он пригласил нас с Генкой внутрь. – Изопьём чаю с лимоном да медком, с вареньем да сдобой. С утра нашло вдохновение: решил испечь кренделей да булочек с штрейзелем. Думаю, вот, придут гости, а угостить-то нечем.
    Хорошим собеседником оказался И. Умело вёл беседу. Сам говорил. Выслушивал в большей степени меня, с Генкой ему посчастливилось пообщаться ранее. Генка с умным видом дул чай и ел с аппетитом кренделя и вытирал льняной расшитой салфеткой выступающий пот. Говорил И много. Обычные прописные истины преподносил с своей точки зрения и звучали они иначе, необыкновенно и свежо.
   

    «Говорят: волков бояться, не в лес не ходить, а с волками дружить». «Много говорить – делу пустому быть». «Говорят: дурная голова ногам покоя не даёт. Не дурная – умная. Умная заставляет двигаться, ибо движение – сие жизнь. Двигаясь, развиваешься физически, духом и умственно».   

                ***
    Огромное число книг на самодельных стеллажах, три стены комнаты украшали прогнувшиеся полки и корешки книг, потрёпанные, потёртые, на некоторых корешки отсутствовали. Полки от книг ломились, как ломятся от яств столы на приёмах. Увидев мой заинтересованный взгляд, проследив его, И заметил: «Чтение книг способствует гибкости ума». Я невольно вскрикнул. Рот И растянулся в улыбке. «Примеров много могу привести. Вот один: идёт необременённый опытом жизненным вьюнош и что слышишь, когда он проходит мимо, а? Из его уст, аки лягушки из болота, аки гады мерзкие ползучие так и сыпятся слова бранные и по матушке, и по батюшке, и по всей родне. А ведь ту же мысль можно изложить на другой лад, без сквернословия. Только вслушайтесь: скверно – плохо, без скверны надо жить.  Пример доведу до конца: читал ли сей поганец что-либо? Ответ очевиден. Упрощение речи – кастрация общения. Скоро таким темпом люди вернуться к общению жестами, сопровождая их мычанием».

                ***
    Три бесконечно радостных и счастливых раза довелось посетить И вместе с Генкой.
    Во время второго визита поинтересовался у И, где источник, из которого он черпал знания. Окончил ли он духовную семинарию и не действующий ли он священник. Разведя руками, И облегчённо вздохнул. Радостно улыбнулся. «Знания мои глубокие и поверхностные черпались из одного источника, из которого пьют все прочие. Окончил я не семинарию. Скажу лишь, духовное и духовность обязаны быть у человека в сердце. Без них душу наполняет сосущая тоска и горечь одиночества». И снова добавил, лукаво глядя на меня, с абсолютнейшим вселенским спокойствием, не впадая в транс глубокомыслия: «Вот говорят: человек человеку – друг. Обман сие. Моё мнение: человек человеку должен быть волком. Насколько они чудные создания, диву не устаю даваться. Никогда волк собрата не обидит. Старого и больного соплеменника окружит заботой. Еду принесёт. Смотришь иногда на нас, человеков, по утверждению одной книги, созданных по образу и подобию, и думаешь: неужто и он такой: ненавистный, завистливый и прочее».

    Иногда помимо нас с Генкой, были у И другое посетители. Просили они совета или напутствия. Давал совет по просьбе и изрекал И напутствие и делал это с большой охотой, с безграничной радостью. «Вот, пришли они ко мне за добром, – делился после ухода последнего просителя И с нами своими рассуждениями. – И я им даю добро. Как могу им ответить отказом, да чтобы после этого жизнь их поменялась, невозможно сие. Обязательно найду слово нужное, именно ему нужное в эту минуту и сердце его после слова сего наполнится светом лучезарным и душа очистится от грязи. Вот и помогаю, как умею и чем могу. Всё в жизни должно быть по справедливости».
    Не раз убеждался, что И был не только умён, но и до шуток горазд. Ловил на тонкостях, облачал в обёртку яркую, смеялся сам и смехом заражал остальных. «Смеёшься, – говорил, – значит расстаял лёд в сердце твоём. Освободил место для тепла. Оно даёт нам огонь жизни». Но случалось, шутил он жёстко, словно линчевал, и становилось от них муторно и противно. И не давал тогда И объяснения своим словам. Молчал и улыбался.

                ***
    После недельного отсутствия пришёл Генка, весь продрогший и замёрзший, морозы в тот год установились ранние и крепкие, и говорит, мол, так и так, пропал наш И. «Как пропал?» – вырвалось у меня. – «Внезапно», – больше ничего из Генки вытянуть об И не удалось.
    Опечалили слова друга. Уж очень мне хотелось не раз побеседовать с И, ещё дольше и дальше вести с ним знакомство. После этого визита Генка снова запропастился. Страна у нас огромная, затеряться можно легко и с такою же лёгкостью однажды где-то найтись. Постучался в дверь под Рождество. Стоит весь какой-то блеклый, понурый, взгляд отрешённый. «Где бы, что делал?» – «То да сё, понимаешь, случилось, так и сяк, вот, – говорил непонятно и скомкано, а и там был, и сям носило. Вот, решил приехать. Немного отдохнуть». Предложил чаю, и Генка не отказался. Пил чай молча. О чём-то думы гонял, лоб весь был в складках. Потом понемногу разговорился: «О том, что пропал И, ты знаешь. Но не знаешь, что за день о пропажи я был у него. Он попросил прийти одному. Помимо меня были гости. Много И шутил, сыпал остротами как из рога изобилия. Перед тем, как гости засобирались восвояси отбыть, он говорит: Вот вам моё последнее напутствие. Последнее напутствие Иринарха. Сердечного друга вашего. Будьте скромны в желаниях ваших. Ешьте печёную брюкву и сырую тёртую редьку, заправленную маслом конопляным. Посыпайте по желанию солью, либо сахаром или чёрным молотым перцем. И да пребудет с вами понос и золотуха…»

                п. Глебовский, 25 августа 2025 г.