Патент Остапа Бендера Глава 7

 Неделю я просидела под дверями отделения неотложной кардиологии Боткинской больницы.
Ночевать одна в квартире на Ордынке я побаивалась. Опасалась  новых визитов  наследника. Один раз, все же,  столкнулась в коридоре больничного отделения с Кириллом.
«Людмила, простите меня! - он стоял надо мной небритый, с тусклой желтизной под глазами. - Я не хотел… Черт его знает, как так получилось?»
«Бог простит! - жестко сказала я и поднялась с лавки. - Извинения излишни. Счастливого пути!»
«Какого пути? Куда?» - недоумевал он, идя за мной по коридору.
«Домой. В Америку. Чао!» - я вышла во двор больницы.
- Постойте! Куда ж я сейчас уеду? Так нельзя! Что с дедом  будет?
- Куда-куда? В объятия Статуи Свободы! Она, должно быть, не такая неприступная, как русские бабы! Впрочем, дядюшка Вениамин всему научит: куда ехать, как поступить, к кому на сей раз заглянуть после полуночи, как не отдать чужой проходимке дедушкиного добра! Вот ведь  странно, чего вдруг вы так воспылали чувствами к далекому московскому дедушке, а?
- А вы жестокая!
- А я прошла хорошую школу, голубчик, чтобы сделаться  такой! Под крылышком у мамы и папы не нежилась! Разговор окончен!
- Ну, будет вам, а? Ну, глупо все получилось! Глупость сделал по пьянке - с кем не бывает? Ну, мир? Все же, мы теперь - родня…
«Причем, кровная,- с горечью сказала я, вспоминая, как отмывала из-под ногтей его кровь. -  Не ищите со мною встреч. Говорить нам не о чем. Все, точка!»
Я села в «Ауди» и медленно отъехала от больничных стен.
Торопиться мне было некуда.
Чтобы успокоить себя, я колесила по весеннему городу, включив музыку и слушая дорожное радио.
Апрель был таким стылым, серым и безрадостным, словно крокодил из детской сказки Чуковского проглотил солнце навек.
Я подумала - не поехать ли  мне  в фитнес-клуб.
На полдороге передумала, с таким горьким осадком внутри нечего было  там появляться.
И я решила по старой традиции поехать к Пушкину. Оставила машину у Патриарших и пошла к скверу, глядя под ноги и обходя старательно лужи.
«Что же дальше? -думала я удрученно. - Завтра мне исполняется сорок. С кем я встречу этот день? «
Мне не хватало Петьки, который с осени учился в Лос- Анджелесе.
 Мне не хватало бабушки.
Мне не хватало Валериной многолетней преданности.
 Мне не хватало деликатной  заботы моего супруга, лежащего сейчас с плотно сжатыми губами и посинелыми веками в реанимации  Боткинской больницы.
Внук Бориса Арнольдовича, оскорбленный в лучших чувствах,  назвал меня хищницей…Пусть.
Раз так, мне хотелось поднять лицо к небу и завыть по-звериному. Зарыдать, заголосить - глядишь, стало бы легче…
Мой блуждающий взгляд упал на мужчину, спускающегося в подземный переход. Он ежился от ветра, поднимая воротник легкой куртки и был сильно похож на Тольку Лозицкого.
Толька? Здесь, на Тверской? Не может быть!
 Хотя,  характерный жест поющего человека, который заботливо кутает горло, привлек мое внимание и не дал ошибиться в том, что это именно Толька.
Я ускорила шаги и даже в переход попробовала спуститься - мужчины, похожего на Лозицкого и след простыл.
Поднявшись на поверхность, я поняла, что сидеть в сквере холодно.
И я привычным путем пошла в Елисеевский, сама не зная, зачем.
Мой дом был пуст. Гостинцев никто не ждал; не было рядом тех, кто бесхитростно радовался им. Бориса Арнольдовича поддерживали через капельницу.
И, все же, я купила хорошего вина, салями, конфет, фруктов.
Все это лежало на заднем сиденье «Ауди» и я толком не знала, для чего это куплено и с кем мне это разделить.
К Маринке ехать не хотелось.
И вообще, в этот серый день с порывами резкого ветра, ничего не хотелось.
Не являлись спасительные мысли, что дома ждет привычный комфорт и уют, что верный «Ауди» - моя неприступная крепость от апрельской сырости, что норковая шуба на плечах приковывает взгляды  модниц Пушкинского сквера.
Не хотелось думать также о том, что теперь будет с работой - до сих пор я не понимала, как  всецело она связана со здоровьем и благополучием Бориса Арнольдовича.
Меня страшило возвращение на Ордынку.
И я медленно поехала по городу, вспоминая мужчину, пропавшего в подземном переходе.
«Поеду в Кунцево!» - появилось мгновенное решение.
Неспешно пробираясь по ненастно - сумеречному уже с обеда дню, я смотрела по сторонам, выискивая место, где поставить машину.
Толькин дом я зрительно помнила, конечно.
Однако, за двадцать лет слишком многое изменилось, обросло палатками, детскими площадками, рекламными щитами…
Покружив во дворах и ища неизменных ориентиров, я уткнулась, наконец, в торец Толькиного дома, который был всегда узнаваем, так как, какой-то чудак с последнего этажа еще в наши досупружеские времена нарисовал на белых плитках стены граффити в виде толстого гнома в зеленых штанах и с рыжей копной волос и подписал «Карлсон, каторый  жывет на крыши!».
Я и Толька всегда смеялись и считали ошибки в словах, проходя мимо задорной  картинки.
Сегодня Карлссон тоже сумел чуточку поднять мне настроение, хотя и  потускнел от времени.
Подъезд был заперт кодовым замком. Я покладисто  дождалась, пока из подъезда вывалились подростки, толкаясь и сквернословя, и просочилась за дверь.
Подымаясь по неметеной лестнице с отчаянно пахнувшими камерами мусоропроводов, я вспоминала, как мы с Толькой бегом бежали вверх на пятый этаж, нетерпеливо отпирали пустую днем квартиру и кидались в объятия друг друга.
Воспоминания обступили меня так плотно, что пришлось остановиться на ступенях и справляться с собой. Даже голова закружилась.
Не знаю, сколько бы еще я так простояла, не откройся дверь на нужном мне пятом этаже и не выйди из нее пожилая тетка с мусорным ведром.
Тут мне ничего уже не оставалось, как перешагнуть на последней ступеньке консервную банку с окурками и направиться к Толькиной двери.
Я протянула руку ко звонку и нажала кнопку.
Тетка смотрела мне в спину, я чувствовала это.
«А вам кого?» - спросила она.
Я удивленно повернулась.
«Мне?- спросила я в ответ и, помедлив, отвечать или нет, все же сказала. - Мне к Лозицкому Анатолию Сергеевичу. А что такое?»
«Вы стучите, - миролюбиво посоветовала  соседка. -У них звонок не работает.»
И, не спеша скрываться за своей дверью, прибавила: «Стучите негромко, но настойчиво.  Им надо стучать долго!»
«Спасибо за науку, - ответила я и не спешила стучать, ожидая, пока любопытная тетка скроется. - Я вас поняла, стучать долго и настойчиво.»
Настырная тетка все же решила, что мне необходима помощь и, подойдя ко мне и, мазнув  по шубе мусорным ведром, застучала в дверь. Я отошла к лестнице.
За дверью послышались шаги.
«Ну, вот,- обрадовалась тетка. - Услышали! Откроют сейчас!»
«Благодарю, - сказала я строго. - Дальше я справлюсь сама.»
Мой взгляд давал понять, что тетке пора восвояси. Тетка, наконец, поняла и с сожалением  ушла; дверь за ней захлопнулась.

На пороге стоял Толька.
Он смотрел на меня с недоумением, явно не узнавая в сумеречном подъезде.  Свет еще не зажгли.
«Толя, здравствуй! - сказала я решительно. - Можно мне войти?»
«Вы…ты…Люда-а? - протянул Толька и схватился за поседевший чуб. - Да я…Да, что уж…Входи, давай! Ну, дела!»
Я вошла в прихожую, не узнавая ее запахов, некогда таких привычных.
Толька засуетился. Закрыл дверь в комнату, куда я вовсе не стремилась заглянуть.
Застегивал на груди рубашку и не понимал - чего она не застегивается?
- Толя, ничего не выйдет: двух пуговиц не хватает.
- Ну вот, срам - то какой! В кои-то века такая встреча, а тут пуговиц не хватает!
- Ничего, я ж нежданно…
- Подожди. Пойду за галстуком!
Толька ерничал, чтобы справиться с волнением и понимал, что я замечаю это.
Он не знал, что ему  делать и не спешил предлагать мне раздеться.
 Мы стояли в коридоре и смотрели друг на друга с улыбкой. Я - спокойно. У Тольки плясали  губы.
- А я была тут неподалеку. Не могла пройти мимо, уж извини! Видела Карлссона, который живет на крыше!
- Да, он все там же. Не делся никуда!
- А почему у тебя звонок не работает?
Толька замялся и покраснел. Лицо у него было нездорового сизого цвета, веки набрякшие, часто мигающие.
- У меня  того…Брат.
- Что - брат? Не понимаю!
- Звонков боится. И, вообще, звуков резких. Если собаки лают…Если салют на улице… Он пугается и долго потом не успокоишь. Вот, звонок пришлось отключить…
Я опустила на пол сумку с вином и конфетами.
- Толя, ты позволишь мне раздеться? Так, с ходу, я ничего не пойму!
В это время из-за закрытой двери послышался капризный голос, который, хныча, звал Тольку.
 Толька  изменился в лице, помрачнел, дернулся, было, в сторону комнаты, потом махнул рукой и стал снимать с меня шубу.
«Не разувайся, - сказал он. - Проходи на кухню! Я сейчас!»
И он исчез за дверью в комнату, откуда тотчас послышался диалог.
- Зачем дверь закрыл? Гоша не хочет спать! Гоше рано спать! Гоша хочет смотреть телевизор!
- Не кричи и не хнычь! Я сейчас занят. Освобожусь - будешь смотреть телевизор. После. А дверь побудет пока закрытой!
- Но Гоша не хочет спать!
- И не надо! Гоша будет сидеть тихонько и вот, смотреть картинки в журнале. Тогда разрешу не спать.
- Хорошо, картинки лучше, чем спать!
- Вот и смотри. И не кричи больше! Освобожусь, загляну к тебе!
Толька пришел на кухню. Я стояла у окна и старалась разглядеть в сутулом человеке в несвежей клетчатой рубахе без пуговиц  свою первую любовь.
О том, что я видела его  днем в переходе на Пушкинской, я промолчала.
Он нерешительно присел и для меня выудил  из - под стола табуретку.
- Ты такая шикарная, не знаю, куда тебя и посадить!
- Не трудись! Двадцать лет назад ты об этом не думал…Думал не про то, куда посадить, а про то, куда положить! И сейчас не напрягайся.
- Ну, нашла, что вспомнить! Ты чаю хочешь?
Я пожала плечами.
- Если ты сам будешь, поставь. А ради меня  одной - не трудись.
Толька отошел к плите и поставил видавший виды чайник на газ. Поворачиваться ко мне лицом он не спешил.
- Толь, так что там с братом, я не поняла?
Мой бывший сокурсник, бывший муж и бывший коллега по пению на детских праздниках медленно повернулся, прикрывая ладонью отсутствующие пуговицы на рубашке.
- Умственноотсталый он… Да ты должна помнить. Это еще при тебе стало ясно. Вот, так и живем! В интернат его не сдаю, жалко…
- А мать, а его отец?
- Мать умерла  семь лет назад.
- Ой, господи! Сочувствую! У меня  примерно в это время не стало бабушки. А отец его где?
- Они давно были  в разводе. Мать Гошу с шести лет одна воспитывала. А родитель - он давным-давно лыжи вострить начал!  Потом на развод подал. Мать его выписала, слава богу. Так он  с тех пор и не появлялся.
- А алименты? Алименты он платит?
- Да, какие с него алименты? Пенсию по инвалидности получали. А тот к себе, в Кемерово подался. Поди, найди его там!
- А сколько сейчас Гоше?
- Послезавтра двадцать будет. Юбилей!
- Над же...  С разницей в один день у нас с ним юбилей! Отмечать станете?
- Не знаю, стоит ли? Если б он понимал еще, что это такое. А так…Ни к чему.
Чайник закипел, крышка на нем прыгала. Толька услышал не сразу.
-Толя, чайник кипит!
- А, да. У меня варенье есть к чаю. Ты ведь будешь?
- Варенье? Прямо, как в молодости! Ты всегда кормил меня вареньем!
Толька заулыбался застенчиво, вспомнив прошлое.
- Давай, не будем варенье? И чай тоже! Я вина привезла. У меня ведь завтра тоже день рожденья, ты не забыл?
- Я не забыл, Люд. Да, смотри-ка, во дела, день рожденья! Вишь, как все сложилось…
Чтоб уйти от щемящего момента, я сходила в коридор за пакетом и стала выгружать на стол  бутылки  с вином, палку колбасы, ананас…
Толька смотрел на снедь горящими глазами.
«Ух ты, елки - палки! - он покрутил головой. - Настоящий день рождения!»
- Неси бокалы! Или, что есть…Стаканы тоже подойдут. Ты не женат?
- Ты шутишь? С таким довеском?
- Ты достоин самой большой любви даже с довеском.
- Что ж не любила? Тогда, двадцать лет назад?
- Дура была. Но, очень хочу верить, что ты меня простил!
Толька налил вина в стаканы, не стал ждать меня и выпил один.
По цвету лица было понятно, что алкоголь в доме - тема привычная.
- Помнишь, Толь, как мы купили портвейн и сардины  на свой первый гонорар? И напились прямо на этой кухне!
- Конечно. Забудешь разве? А ты помнишь? Как на елке мы с тобой пели?
- Да. Пели. Помню. Счастливые были! Молодые… Девки в училище  завидовали, что ты мне достался.
- Тоже мне, счастье!
- Эти елки были настоящим счастьем.  Сейчас- то я  понимаю…
- А я, когда в Москву вернулся после Тольятти, в детском саду работал. Сторожем. В том самом, куда Гошка ходил. А в новый год я там всегда был Дедом Морозом.
- А сейчас?
- Что сейчас?
- Где ты сейчас? Что делаешь?
Толька выпил еще  вина и стал нормальным, отмяк, не смотрел исподлобья. Разговаривать стало легче.
- Дворником. В своем дворе. И в детсад по старой памяти приглашают в новый год. Девчонок на роль Снегурки там своих полно, а Морозом - меня зовут. Дешево и сердито.
«За бутылку…» - догадалась я.
- Не присмотрел  там себе Снегурку? Ты еще хоть куда!
Я с горьким укором собственной совести вспомнила, как затащила Тольку в ЗАГС.
- Не сложилось.
- Ну, женщины же у тебя были? Детей не нажил?
Толька мотнул головой в сторону стены, за которой Гоша смотрел картинки: «Вон, у меня дите за стенкой. Других мне  ни к чему. Этого бы вытянуть…»
Вопрос про женщин он замял.
- А ты? Вышла замуж за прекрасного принца? С тебя станется. Выглядишь королевой!
Я горько усмехнулась и промолчала, вспоминая про принцев.
Один, певший  серенады в электричках, не проявлял интереса к собственному сыну вот уж сколько лет. Про себя уж молчу.
Другой, подаривший мне весь мир, лежал под капельницей, тускло глядя перед собой потухшими глазами.
- Ты не куришь, Люда?
- Ты с ума сошел?
Толька крякнул и вышел на лестницу, не сказав мне ни слова. «К консервной банке…» - поняла я.
За те две минуты, пока его не было, я вспомнила, как нам было хорошо в этой самой кухне, когда, устав от собственных эмоций и не смывая следов взаимной нежности, мы сидели у стола и ели пельмени. Из красно - серых картонных пачек. Ими всегда была забита морозилка в холодильнике.
 Я всегда усаживалась к Тольке на колени и одной вилкой мы тащили лакомство  каждый к себе в рот.
Толька, для виду поборовшийся за пельмень,  всегда мне уступал и мы хохотали до упаду, радуясь дешевым пельменям и своему юному щенячьему счастью.
А теперь за стенкой комнаты, где жил Толька и мы когда-то ломали пружины его дивана, сидел двадцатилетний инвалид, тыча пальцем в журнальные глянцевые  фотографии  и бубнил себе под нос голосом маленького мальчика: «Гоша хочет целоваться с этой девочкой! Эта девочка красивая, она Гоше очень нравится! У нее волосики красивые!»
Я боролась с желанием заглянуть на Гошу, но понимала, что это может обидеть  Тольку.
Мне стало совсем паршиво.
Толька, вернувшись с лестницы,   первым делом пошел в комнату к Гоше. Они заговорили тихонько. Я не прислушивалась. Я пыталась справиться со слезами.
Потом Толька неслышно появился на пороге кухни и долгим взглядом  от двери посмотрел на меня, сходу догадавшись про мое настроение.
- Про кого это он?
-А , ерунду болтает! Забавляет сам себя.
- И все же?
- Про Веру Брежневу. Ее портрет в журнале, на обложке. Он ее  на всех фотографиях узнает. Блондинок любит…
- Я могу на него взглянуть?
- Не надо. Он будет волноваться. Ты - незнакомая. Не сегодня, ладно?
- Как скажешь. А когда ты работаешь, с кем он остается?
- Когда ненадолго ухожу, один остается. Включу ему телевизор и он часа два может сидеть, с места не вставать. Я стараюсь за это время успеть вернуться.
- А если ты не успеешь?
- Тогда он будет хныкать. Скулить потихонечку так…Потом громче. Потом может на весь дом орать.
- Как долго?
-Пока не приду, будет орать. Пока меня не увидит…
- А если тебе нужно надолго отлучиться? На день, на два?
- Тогда приходит сиделка.
- А ее он не боится?
- Нет, она из соседнего дома. Пенсионерка. Ее знает хорошо, привык;  радуется ей, словно  маленький.
- Похоже, он и так, словно маленький?
- Это верно. Воображаю, как было бы с ним тяжко, если б еще и другие запросы были!
- А откуда эти желания - с девочкой целоваться?
- Ну, Люд…Он  все-таки человек, хоть и болен…  Все же, парень…Кое-что ему понятно. Он по телевизору это видит. И все ему, ясное дело, хочется. Жалко его…
Толька допил вино, сунул бутылку под стол.
«Ну, вот теперь можно и чаю! - улыбнулась я, пытаясь сменить тему и понимая, что жалеть в данной ситуации надо самого Тольку.- И Гоше отнеси. Любит, небось, конфеты?»
«Еще как! - ухмыльнулся Толька, окончательно смирившись  с моим внезапным присутствием  и повеселев. - Родину продаст!»
«Это больше на меня похоже…» - с горечью подумала я.
Толька сделал чай для Гоши, заботливо разбавив кипяток  водой похолоднее и пошел угощать его.
«Ну, вот, - послышался из-за стенки его голос. - Гоша хорошо себя вел, Гоша заработал угощение!»
Тот забормотал радостно, засмеялся, захлопал в ладоши.
«Бедный - бедный Толька…» - удручилась я, представляя его хозяйственные мытарства.
Толька появился, улыбаясь.
«Порядок, полчаса у нас есть...» - сказал он и сел к столу, опершись об него локтями и пристроив на руки подбородок.
- Полчаса? Почему?
- А он чувствует, когда я дома и все время ищет мне дело, чтобы я был возле.
- Осознанно?
-Думаю, нет. Просто рефлекс на мое присутствие.
-А к тебе когда-нибудь женщины при нем приходят?
- Люда-а! Пей чай, любопытная Варвара!
- Я не хочу чай. Мне хватит.
- Тогда, может,  споем, а? Как раньше?
И мы запели. Голос у Тольки стал еще гуще и красивее, чем двадцать лет назад.
Я зажмурилась, представив себе, что Толька мог бы петь со  мной на эстрадке ресторанного зала в «России» и, как со вниманием и интересом на него смотрели бы  женщины.
На Тольке был бы синий бархатный пиджак и бабочка в тон, а не мятая ковбойка без пуговиц…И мы были бы изумительно красивой парой.
Видение стало  столь неотступным, что пришлось помотать головой, чтоб его прогнать.
Толька совсем размяк от песни, хлопал ресницами, смаргивая слезы.
Кончилась песня, кончились галлюцинации.
Реальность вернулась в виде шестиметровой кухни, окрашенной в вяло-зеленую краску с  веревками для сушки белья под потолком.
- Люда, а что твой сын, как он? Сколько ему сейчас? Помнится, я заходил к Дарье Федоровне, мы поиграли часок. Он был смешной, забавный, такой маленький болтун…
-Петька? Да нормально. Ему шестнадцать, окончил кадетку, сейчас он  в колледже.
- А, это в том, что недалеко от тебя? В строительном?
- Нет, в другом, подальше.
Про то, что колледж в Калифорнии,  я уточнять не стала.
Подумала, что было бы неплохо помочь Тольке и в качестве содействия привезти для Гоши Петькины вещи. Фирменные, добротные…Ну, разумеется, если бы Толька согласился.
«Толя, - спросила я, представляя себе стройного,  тонкого в талии,  не виденного более полугода Петьку, - а какого роста Гоша? Во что ты его одеваешь?»
- Гоша- толстяк. Двигается мало. Пуговицы застегивает с трудом. А самое удобное ему - костюм спортивный. Так и одеваю.
«Не получится…» - с досадой прикидывала я, представив узкие Петькины джинсы, в которые Гоше ни за что не влезть.
Мы просидели полчаса, отведенные Толькой в кухне, вспоминая про годы учебы.
Я рассказывала, что Шушкевич по-прежнему фарцует, только товар у него теперь посолидней: невесты столичные для фиктивных браков, к примеру…
Толька кивал, не разбирая толком, что к чему в моих словах…
Похоже, что просто слушал звук моего голоса. Он расслабился, отвлекся от своего  ежедневного дела.
Заговорили  про бабушку, Толька пожалел, что помянуть уже нечем.
И я в который раз убедилась, что свою трудную жизнь он ежедневно запивает, забывается и, вроде бы, так оно ему легче…
Про то, с кем я живу и живу ли, он уже не спрашивал.
По прошествии оговоренного времени я, не дожидаясь предложения закругляться с визитом, поднялась.
Свидание с прошлым состоялось и  надо было теперь  возвращаться на свою орбиту. Сейчас домой, на Ордынку, а завтра…
Завтра утром я проснусь уже сорокалетней.
И уже к полудню  буду  в Боткинской больнице, чтобы сидеть возле  мужа.
Я подошла к Тольке вплотную, обняла за шею, мы с минуту постояли молча.
-Ты позволишь бывать у тебя иногда? Ну, раз ты один… В том смысле, что рядом нет мамы, которая меня всегда не любила. И женщины, которая могла бы приревновать тебя…Все же, мы когда-то были счастливы вместе!
- Я, конечно…Я буду рад тебе. Только…
- Что только?
- Только ты предварительно звони! Телефон не менялся. Только звони Тольке.
Я невесело усмехнулась игре слов и сама захлопнула за собой дверь. Толька медлил и не решался это сделать.

Утром я посмотрелась в зеркало, пристально разглядывая себя, повзрослевшую  на год и сказала себе: « С днем рожденья! Десять лет назад я бы пожелала тебе сделать всех и вся! И чтобы эти мечты поскорее сбылись! А сейчас, я не знаю, что тебе пожелать. Наверно, чтобы поскорее потух огонь, сжигающий тебя изнутри и наступил покой. Не могильный, конечно, а душевный. Поздравляю, если сегодняшний день  действительно можно назвать праздником! Ура!»
В этом мятежном настроении я поехала привычным уже маршрутом  в больницу.
Борис Арнольдович со вчерашнего дня был переведен в реабилитационное отделение. Палата была одноместная, платная. В ней хорошо дышалось и в окна через бежевые спокойные жалюзи заглядывали славные лучики солнца.
«Людочка, какое сегодня число?» - после сдержанного приветствия с почти бестелесным поцелуем спросил больной тревожно.
- Тринадцатое апреля.
- Я так и знал! Вот, у меня все дни здесь смешались… А ты ведь сегодня именинница! Не думал я, что так вот встречу этот день, на больничной койке…
- Я и сама не предполагала так его встретить!
- Жалость-то какая!
- Не переживай по пустякам, тебе вредно.  Поправишься, отметим дома вместе. А можем и не возиться, говорят, такие даты не отмечают. Главное, выздоравливай поскорее и меньше волнуйся!
- Как там, дома?
- Дома все хорошо. Твой рояль ждет тебя и крышка у него всегда открыта.
- Что Кирилл? Так он огорчил меня, просто уничтожил! Никогда не думал, что доживу до такого вот позора…
- Не волнуйся, прошу!  Я видела его здесь, в больнице. Он пытался просить у меня прощения.
- Слава богу. Я не захотел его видеть. Сказал, чтобы он больше не приходил сюда. А ты…Простила? Что ты молчишь?
- Я не простила. Таких оскорблений не прощают. Я не про то, что у меня все тело в синяках. Про клевету…
- Как мне больно слышать это, Людочка! Как я страдаю за твою боль…
- Не спрашивай меня о нем - и забудем про это. Не надо страдать! Ты здесь ни при чем. Его выходка - расплата за твое позднее счастье возле  меня. Его можно понять.
- Он еще мальчик…Балованный, глупый! Жизни не знает! Но я не собираюсь быть для него адвокатом! Ты - человек много переживший, я не дам тебя в обиду!  Бог подарил  мне это счастье, эту любовь. Я не откажусь от нее никогда, даже если весь мир будет против!  Не так много времени у меня осталось…
- Это все красивые слова, им место на театральной сцене. А жизнь, как показывает опыт, все же, не театр! Это стало ясно после приезда твоего внука.
- Вот что, Людочка, у меня просьба… Пригласи ко мне нотариуса.
- Что ты выдумываешь? Чего затеваешь? Давай, будем лечиться и поскорее выздоравливать! Все остальное может подождать. Никаких дел! Ты еще так слаб! Здесь, позволь напомнить, больница, а не нотариальная контора! И еще вчера была реанимация!
- Именно поэтому. Людочка, я прошу… Не отказывай мне. Завтра же пригласи ко мне нотариуса. И, пожалуйста, не спрашивай, зачем.
- Это так важно? Это не может ждать?
- Это крайне важно. Пригласи,  Людочка!
- Хорошо, я спрошу у врача, можно ли тебе наносить деловые визиты.
- Можно, я спрашивал. Мне уже все можно.

К вечеру следующего дня у меня в руках был документ, оформленный и заверенный нотариусом, согласно которому я становлюсь единственной  наследницей и владелицей квартиры на Ордынке. А попросту, завещание.
Как откомментировал появление этого документа Борис Арнольдович: « Это мой  подарок тебе на юбилей…Выберусь отсюда, поздравлю по всей форме!»
«Завещание в качестве подарка на юбилей? - горько пошутила  я. - От самого слова веет могилой, а мы, слава богу, живы и мне хочется прожить с тобой еще тридцать лет. Помнишь, к свадьбе ты подарил мне шубу?»
Борис Арнольдович кивнул и стал утирать слезы. Они у него теперь были близко.
«А Веня тогда съязвил,  что ты хочешь прожить со мной сорок лет! Так из положенного нам Веней срока прошло лишь десять! Еще тридцать впереди.» - я подошла к окну и подняла жалюзи. Вечернее солнце властно наполнило палату.
- Кстати, о Вене…Это ведь он нас познакомил в свое время, ты помнишь? Вероятно,  он хотел, чтобы и его ты упомянул в своем завещании!
- Ты шутишь, Людочка? С какой это стати?
- А с такой, что в его руках я всегда была живцом, яркой приманкой… Сперва я была вынуждена покупать у него платья втридорога, потому что была молодая и хотелось прилично одеваться. Глядя на меня, и другие у него покупали. Я служила ему живой рекламой. Еще в училище. Дальше он всегда держал меня в поле зрения, чтобы употребить  как-нибудь еще с пользой для себя, любимого! Он уговорил меня вступить в фиктивный брак с одесситом. Без него это и в голову бы мне не пришло, такой риск! Уверена, с этого он имел хороший куш, настоящий гешефт! Всем сделкам сделка, браво! Удалось! Дальше он решил подсунуть меня тебе. Он наивно думал, что я - разменная монета в его руках…И рассчитывал, что от тебя будет благодарность за эпизод со мной! А увидев такой поворот, что мы с тобою вместе и это не эпизод,  он просто взбеленился  и наверняка понавесил на уши твоему Кириллу такой лапши, что тот меня готов был просто разорвать!
В итоге, от плетения этих интриг, пострадали все. Кроме, естественно,  умника Вени! Теперь ты просто обязан скорее встать на ноги и жить-жить-жить!
-Моя покойная жена любила его очень, баловала дорогими подарками…Все потому, что у нас долго не было своих детей. Вот он и привык, паршивец! А что касается благодарности за знакомство с тобой, то он и здесь не преминул ее получить.
-Что? Что ты говоришь? Что на этот раз?
- Говорить не хотел тебе…
-Говори, раз начал!
- У жены были два рисунка Марка Шагала…Из серии библейских сюжетов. По самым скромным подсчетам оценены они были по пять тысяч долларов каждый. Жена собиралась завещать их Вене, но не успела оформить. Он об этом знал.
- И?
- Я их отдал ему. Чтобы он оставил нас в покое.
- Когда?
- В тот день, когда Кирилл приехал.
- Ты отдал рисунки Шагала Вене? Не сказав мне? Почему я вообще узнаю об этом только сейчас?
- Людочка, это была воля покойной… Я не мог поступить иначе.
- Боже!   Ладно! Хорошо, допустим! Что, просто так взял и отдал? Без дарственной, без соответствующего оформления?
- Просто так, взял и отдал.
- А Кирилл, что же? Это же твой внук! Он-то  с этим согласен? Он знает? Ну, что ты за просто так отдал рисунки Вене? Господи, кто такой этот Веня? Откуда он вообще свалился? Кирилл  по наущению Вени унизил меня так сильно, как только можно унизить женщину, считая ее помехой к получению наследства, разве ты не понимаешь!?
-Людочка, прости, милая, прости! Покойная супруга так хотела…Рисунки завещать… Про внуков она тоже не забыла. Кесарю кесарево…Это я про Веню… Не сердись. Ведь Вене я обязан встрече с тобой.
- Вот оно что... Значит, меня оценили в два рисунка Шагала! Торг состоялся!  Великолепная сделка! Выгодна всем сразу! Красота! У Вени, значит, - Шагал, у тебя - я, спортсменка, комсомолка и, наконец, просто красавица,  у меня - возможность жить так, как мечталось когда-то!  Все, все Веня, стервец,  просчитал! Вот, только Кирилл, бедняга, не успел мною попользоваться, а Веня, наверняка ему пообещал! Сказал, скорей всего, что с меня не убудет! Что я в жизни до его дедушки ничего хорошего  не видела, кроме коммуналки! Все это твой Кирилл успел мне вывалить, когда пришел ночью незваным гостем!
- Зачем ты так? Людочка,  детка! Забудь ты про коммуналку! Эта страница закрыта навсегда! Ты владелица двух квартир! А Кирилл - просто наивный, доверчивый мальчик!
У меня брызнули слезы, я не смогла их больше сдерживать.
Что-то, сегодня моя неуязвимость дала трещину. Видимо, сорок лет - тот возраст, когда женщина уже вызывает чувство жалости. По крайней мере, у самой себя.
-Оценить женщину, с которой связал свою судьбу, заметь, по своему желанию, в два рисунка Шагала! А наивный мальчик, по наущению Вени, пришел меня изнасиловать скоренько за две минуты, пока ты спал в фамильной спальне! Так и сказал: «Не шуми, я ненадолго!»
-Господи, Люда! Шагал тут вовсе ни при чем! Ты стоишь всех сокровищ мира ! Ты же понимаешь, как я тебя…Зачем ты?
-Понимаю, как ты меня! Как все вы меня…Все, до единого! Не я вас, а вы меня!
Я заметила, что кричу во весь голос. В палату заглянула медсестра.
«Тут что-то случилось?» - спросила она испуганно.
«У нас все в порядке, - ответила я, взяв себя в руки. - Просто, понимаете ли, семейная сцена.»
«Позвольте вам напомнить - здесь кардиология, здесь  нельзя громко разговаривать, кричать, тем более.» - прошелестела медсестра.
«Не буду, - пообещала я покладисто. - Будьте любезны закрыть к нам дверь!»
Когда медсестра ушла, я сказала себе, что надо срочно успокоиться.
Шагал, о котором я до сегодняшнего утра ни сном, ни духом, перекочевал в жадные Венины руки.
Значит, с ним можно проститься навсегда, ни разу не увидев, что же на двух рисунках может быть оценено в десять тысяч долларов.
Мысль о том, что у супруга были от меня тайны, вроде рисунков Шагала, сделала мое настроение еще гаже.
Я решила, что на этот раз с меня точно хватит. Визит окончен. Нечего сказать, хорош подарочек ко дню рождения!
Я утерла слезы и постаралась побыстрее распрощаться до завтра, сославшись на неотложные дела.

Приехав на Ордынку, я первым делом вошла в спальню и посмотрела на себя в зеркало. Зеркало отразило мое суровое  лицо.
Никакие призраки прошлого давным-давно в зеркале за моей спиной не маячили.
С сегодняшнего дня особенно.
«Так, - властно спросила я у зеркала, отразившего пространство спальни . - И где тут у нас хранилище ценностей? Шагала и прочих?»
В это время в дверь раздался звонок.
Удивившись, кто бы это мог быть, я пошла открывать. В дверном глазке, куда я предварительно заглянула, виден был большой букет роз. Больше ничего не было видно.
Я открыла. На пороге стоял курьер.
«Людмила? Это вам!» - сказал он и протянул тяжелый букет через порог.
«От кого?» - спросила я, не спеша брать букет в руки.
«Не велено говорить!» - сказал курьер.
«Раз не велено, я не приму, - ответила я. - Спасибо. Вы свободны.»
Курьер опешил. Я не стала ждать, пока он на что-нибудь решится. Закрыла дверь перед носом.
За дверью было тихо. Через пять минут я открыла дверь. Букет лежал перед дверью.
Я взяла его в руки, как спящего ребенка.
Отнесла в комнату, положила на крышку рояля в кабинете.
Черный рояль, в глянце которого отражались алые головки роз, напомнил могилу с дорогим монументом.
«А что ты хотела? - говорила я самой себе. - Выйти замуж за старика - то же самое, что заживо лечь в могилу. Десять лет добровольного захоронения.
Тут тебе стоило подумать, что выбирать…Наверно, ты слишком пыталась оторваться от Щелковского шоссе и Фаины с ее кознями, от «Гвоздики» с ее жестокими правилами.
Оторвалась? Пожалуй… С одной лишь разницей, что теперь твои окна выходят не на торец серого бойлера, а на купола храма Радости всех скорбящих, напоминая о собственных грехах…
И в отпуск ты едешь не на неделю в Лазаревское, а на все лето в Калифорнию…
И теперь не снабженец из кафе оплачивает твои капризы, а ты сама тратишь деньги мужа на свой каприз, чтобы около тебя находился холеный самец,  улыбающийся  дежурной, натренированной улыбкой… Всем, кто платит.
 Ты этого хотела. Поэтому, монумент с цветами заживо - логичный исход твоих желаний.
И, все же, интересно - от кого цветы?
Борис Арнольдович не стал бы делать из вручения цветов тайны, фитнес-тренер, попросту не знает, что у меня день рождения, Валера прост и прозрачен и пришел бы без курьера…Если бы мог.
Толька не знал нынешнего адреса. Веня был жаден, а подаренный букет весьма недешев.
Кирилл? Вот, разве что, Кирилл? В качестве индульгенции…»
Я села к роялю и впервые он мне показался мертвым и холодным, будто и вправду, кто-то близкий и очень дорогой мне умер и исчез навсегда. Сегодня, сейчас.
Цветы пахли свежестью и не спешили открывать тайну дарителя.
Мне вспомнился мой тридцатилетний юбилей и радость от предстоящих перемен, наша поездка в ресторан, Петька в матросочке, бабушка,  таксист, что вез нас на праздник и с веселым интересом  поглядывал на меня в салонное зеркало.
Тогда мы были вместе и все было чудесно. И все лучшее было впереди.
Сейчас не было рядом Бориса Арнольдовича и, честно говоря, я не знала, хочется ли мне теперь, чтобы он был рядом.
 Не было бабушки.  Не было Петьки.  Он даже не позвонил, чтобы поздравить меня с днем рождения.
И, кажется, мне стало не по себе от чудовищно - внезапного открытия, что лучшее - в прошлом.
Это звонкие годы детства, пропетые во дворце пионеров; это бабушка, стучащая на машинке; это рваные колготки на юных стройных ногах…
Это двадцатилетний муж, который приходит и ложится тихонько под бок и в минуты примирения способный потратить месячную стипендию на цветы…
То, что это все было настоящим, светлым,  не купленным за деньги счастьем, я поняла только вчера, выйдя от Тольки…
Может, все же, цветы от Тольки, если он, предположим, узнал адрес в старой моей квартире?
А лучше не ломать голову над случившимся, оставить все, как есть.
Я наполнила водой ванную и на ночь  погрузила туда розы.

Так и прошел этот со страхом ожидаемый мною день, в полном одиночестве, с прекрасными безымянными цветами на рояле.
Всю ночь лезли в голову моменты прежней жизни и казались такими сладкими, чудесными, что хотелось криком кричать.
Под утро я, все же,  забылась сном и мне снилась бабушка.
Она молча ходила по большой ордынской квартире и разглядывала фотографии на стенах. Ко мне не подходила, на меня не смотрела, со мной не заговаривала.
Потом бабушка почему-то достала стремянку и полезла убираться на антресолях, долго выбрасывала оттуда какие-то бумаги, что летели вниз листопадом и веером ложились на паркетный пол .
Странный сон… (Продолжение следует)