Признание

Сергей ждал ее в том самом кафе. За тем же столиком у окна. Все было до боли знакомо: легкий запах кофе и свежей выпечки, приглушенный гул голосов, мягкий свет вечерних фонарей за стеклом. Но теперь между ними лежали не просто три года разлуки, а слава, успех и тень другой женщины.

Николь вошла, сбросив с плеч легкое пальто. Она выглядела собранной и решительной, но он, знавший каждую ее черточку, видел, как дрожат ее пальцы, сжимая ремешок сумочки.

Они заказали кофе. Сказали несколько ничего не значащих фраз о погоде, о городе. Пауза повисла тяжелым, неподъемным грузом.

— Ну? — тихо спросил Сергей, ломая хрупкое молчание. — Что ты хотела сказать?

Она глубоко вдохнула, словно собираясь нырнуть в ледяную воду, и посмотрела прямо на него. В ее глазах горел тот самый огонь, который когда-то зажег в нем надежду.

— Все эти годы я лгала, Сергей. В первую очередь — самой себе. Я говорила, что мы друзья. Что то, что я чувствую к тебе — это просто привязанность, глубокая симпатия. Но это ложь.

Она сделала паузу, подбирая слова, которые копила в себе целую вечность.

— Я люблю тебя. Я была влюблена в тебя тогда, три года назад, но испугалась. Испугалась разрушить нашу дружбу, показаться глупой, не рискнула… и потеряла тебя. А когда нашла снова, то опять пыталась спрятаться за маской друга. Но я больше не могу. Я вижу тебя с Юлей, и у меня внутри все обрывается. Это ревность, да, но еще и осознание той чудовищной ошибки, которую я совершила, отпустив тебя.

Она говорила тихо, но каждая ее фраза била в самое сердце. Сергей сидел, не двигаясь, боясь спугнуть этот хрупкий, исповедальный момент. Его собственное сердце бешено колотилось, отзываясь на каждое ее слово эхом старой, никогда не заживавшей боли.

— Я страдаю без тебя, Сергей. Мой брак… это красивая, пустая клетка. А ты… ты — жизнь. Та, которую я сама же и оттолкнула. И я понимаю, что не имею права просить тебя о чем-то после всего, но… я должна была сказать. Должна была побороться за тебя.

Она умолкла, но ее глаза задавали немой вопрос, полный страха и надежды.

Сергей долго смотрел на нее. В его сердце бушевала буря. Вся его взрослая, выстроенная жизнь рушилась под натиском этого признания. Он видел ее боль, ее раскаяние, и старая рана заныла с новой силой. Он все еще любил ее. Часть его, та самая, что писала книгу для нее, всегда будет любить только ее.

Он медленно, почти с трудом выдохнул.
— Николь… — его голос был хриплым. — Я… не знаю, что сказать. Ты не представляешь, как я ждал этих слов. Ждал целых три года.

Он провел рукой по лицу.
— Но сейчас… все так сложно. Ты замужем. У тебя семья. Какое право я имею разрушать твой брак? Даже ради нас. Это будет неправильно. Я не могу быть причиной твоего развода.

Он посмотрел на нее, и в его взгляде была мучительная борьба.
— И… Юлия. Она вложила в меня столько веры и сил… Она и сейчас со мной. И я… я не разобрался в своих чувствах. Я благодарен ей безмерно. Но это не то… не то, что я чувствую к тебе. Только я не могу так с ней поступить. Не сейчас.

Его слова резали по живому, но в них была горькая правда и честность, которую Николь всегда в нем ценила.

— Подожди, — тихо попросил он. — Пожалуйста. Дай мне время. Время все обдумать, разобраться в этом хаосе. И дай время… ему. Твоему мужу. И себе самой. Ты уверена? Абсолютно уверена, что готова все сломать ради нас?

Он не предлагал ей легкого пути. Он предлагал ей тяжелейшее испытание — испытание ожиданием и неопределенностью.

Николь смотрела на него, и по ее щекам беззвучно текли слезы. Она ждала гнева, отказа, но не этой мучительной честности.
— Я ждала три года, Сергей, — прошептала она. — Я могу подождать еще. Потому что теперь я знаю, за что я борюсь.

Сергей кивнул, его глаза светились. Он протянул руку через стол, и Николь взяла ее. Их пальцы сплелись — холодные и дрожащие, но уже, похоже, неразделимые.

Они сидели так, не в силах произнести больше ни слова, в том самом кафе, где все начиналось. Между ними по-прежнему стояла стена — из долга, обязательств и нерешенных чувств. Но теперь в этой стене появилась трещина. И сквозь нее пробивался свет. Свет той самой любви, которая, возможно, наконец-то дождалась своего часа.