Недовязанный коврик...

Увидев родной дом, я сразу заметила свою сестру возле машины.

Вокруг неё, на траве и капоте, пёстрая картина: сушились коврики, подушки, одеяла и какие-то коробки...

— Что это за цыганский табор? — смеюсь и обнимаю сестру.

— Машину, понимаешь, освежила. Заехала на мойку, а там – чудо техники! Робот! Ну и помыл он её так, что в салоне Амазонка разлилась.

И сестра ругается – и на робота, и на себя, что доверилась этому бездушному автомату.



— Собирай свой скарб, пойдем, на балконе высушим.

— А это что такое?



На траве лежал круглый недовязаный коврик, весь в клубках ниток.


Сестра посмотрела на него, и в глазах блеснули слезы.


— Ладно, потом расскажешь, — сказала я. И мы подхватили все эти вещи в охапку и поднялись домой.



Сестра ездила в гости к нашим общим родственникам на Алтай. Там же она гостила у наших двоюродных сестёр.

Их мама, тётя Зина, весной тяжело болела, дело доходило до реанимации.

Чтобы поддержать её и скрасить предстоящую долгую зиму, сестра привезла ей огромную коробку ярких разноцветных ниток, наказав ей вязать коврики и дарить людям.



– И мне один свяжешь в машину, на сиденье. Приеду через год – заберу.



– Так чего ж год ждать? Сейчас и свяжу, – ответила тётя Зина и принялась за работу.



Через два дня тетушка скончалась на руках дочерей и моей сестры.

А поскольку она медсестра, то до последнего пыталась помочь тете до приезда скорой.

В последние мгновения, уже задыхаясь, тётя Зина крепко сжала её руку. Её последние слова прозвучали тихим, почти неслышным шепотом:

— Я ж не успела... коврик...



Скорая помощь прибыла слишком поздно.



* * * * *



Утром снимая с балкона уже сухие вещи, я снова наткнулась на этот коврик. "Зачем она его взяла? Он же недовязанный..."

Словно услышав мои мысли, сестра обернулась:

— Я его сама довяжу. Будет у меня в машине на сиденье лежать, как память о тёте .



На следующий день сестра уезжала в свой далёкий Сургут, и мы, прощаясь, крепко обнялись. Внутри меня боролось желание сказать ей что-то ободряющее, но слова словно застряли в горле, а слёзы наворачивались на глаза.



— Ну всё! Поезжай, — мой голос все-таки дрогнул, — не хватало нам ещё перед дорогой разрыдаться...


И она уехала.

А я, поднимаясь по ступенькам подъезда, всё думала о последних словах тётушки.

Человек, умирая, не боялся, не цеплялся за жизнь, а лишь сожалел о недовязанном коврике…