В библейском зале

 Израиль — страна крошечная, на карте её приходится искать лупой. С одного конца до другого — и полдня не нужно. Но моя география — особая. Я измеряю её не курортами и пляжами, а музеями. Эйлат для меня остаётся белым пятном, зато нет музея, куда бы я не заглянула.

Музеи — моя слабость, моя страсть. Я захожу в них, как другие — в храмы. Даже маленькие антикварные лавки для меня — не торговля, а алтарь памяти. В каждой вещи таится биография: кресло, пережившее не одну исповедь, картина, слышавшая чужие признания, часы, что отмеряли чью-то радость и чью-то смерть. Там всё живёт: запах, дыхание, судьба.

Помню, в бельгийском магазинчике с полустёртой вывеской «Распродажа перед закрытием» нас встретила дама с глазами-искорками.
— Эти часы, — сказала она, — старше меня на двести лет. А мне, слава Богу, девяносто четыре.
Я ахнула. Муж, как всегда, закатил глаза:
— Опять тащить тяжести?
Но я настояла. И оказалась права: часы и каминные фигуры оказались конца XVIII века. Такие хранители времени — мои герои. Как и историк Васильев, влюблённый в «старьё», способный вдохнуть жизнь в пыль веков.

…Но всё это — прелюдия. Главная сцена разыгралась в тот день, когда мы отправились в Музей библейских стран.

Дождь хлестал по стеклу, словно сама пустыня плакала ледяными слезами. День был промозглый, хмурый, небеса свисали низко, будто хотели придавить. Мы дрожали под зонтом, но всё же поехали.

В зале — мерцающий полумрак, витрины со свитками и черепками, карты и схемы, где история иудаизма и христианства переплеталась в единую ткань, словно нити древнего ковра. Смотришь — и трудно сказать: «не верю». Кажется, сама вечность дышит сквозь стекло витрин.

И вдруг — рядом семейка. Мальчишка лет шести, бургер в руке, кетчуп на пальцах.
— Йоня, перестань жевать! Экскурсия же! — шикает мама.
— Я не хотел сюда! Вы меня прЫтащили! У меня ещё полбургера осталось! — огрызается сын.
— Ешь, Йося, — вздыхает папа. — Хоть дождь переждём…
— Аба, нимас ли, мешаамем ли… — тянет ребёнок.

И тут папаша взорвался:
— Слышь, Роза, кончай уже с этой религией! Ни хрена не понимаю, что этот «мудила» лепечет. Ребёнок жалуется на живот, а у меня — нервы. И не строй из себя Эйнштейна! Ни хрена ты не шаришь. Кроме «шалом» и «беседер» — ни гу-гу!

Роза опустила глаза и поплелась следом. Зал замер. Экскурсовод вдохновенно вещал, словно пророк, слушатели ловили каждое слово. Семейка же, оставив за собой шлейф запаха жареного мяса и недоеденный бургер смылась.

Муж наклонился ко мне и шепнул:
— Представь, они ведь ещё и за билеты заплатили… ради того, чтобы ребёнок доел бургер в музее.

А я подумала: такова наша реальность. Тут — Библия, вечность, артефакты. А рядом — бургер.
Вечное и бренное, возвышенное и смешное — в одном зале, под одной крышей.

Вот тебе и «в греческом зале» — по-израильски. С кетчупом и бургером.