Чугунок с тыквой

   
        Посвящается моей маме

             Валентине Викторовне


     Сегодня Вале исполнилось 10 лет. Война закончилась в прошлом году, в мае. А сейчас январь, на улице завывает ледяной ветер, и метет мелкий колючий снег. Если посмотреть в окошко, то совершенно ничего не возможно разглядеть. Как будто белая пелена накрыла всё вокруг  Не видно ни неба, ни улицы, по которой должна идти бабушка.

     Валя встала на скамеечку у окна и прижалась лицом к холодному стеклу. Нет, ничего не видно. Вьюга разыгралась нешуточная. Как бабушка доберется домой в такой непроглядной снежной круговерти?

     Валя вздохнула и села за круглый стол, застеленный старой клеенкой, на котором были разложены учебники и тетрадки. Надо успеть дорешать задачку, пока не вернулась бабушка. А когда бабушка вернется, они начнут пировать. Бабушка купила на рынке круглую желтую тыкву специально ко дню рождения. Пока Валя была в школе, бабушка нарезала тыкву на маленькие кусочки, сложила их в небольшой чугунок и залила водой. А когда Валя вернулась из школы, бабушка поставила чугунок томиться в печку, а сама пошла в керосиновую лавку, отоваривать карточки на керосин. Сегодня они будут праздновать при свете керосиновой лампы и на праздничном столе помимо вареной картошки с постным маслом, будет сладкая тыква. Валя посмотрела на чугунок с тыквой, стоящий в печке, и почувствовала, как рот наполняется слюной и в животе жалобно урчит. Ну где же бабушка, почему ее так долго нет?

     Валя вздохнула и, обмакнув перо в чернильницу, принялась аккуратно выводить в тетрадке условие задачи.
Но заниматься никак не хотелось. Валя подперла голову рукой и посмотрела на фотографию отца, висевшую на стене. Отец в гимнастерке и фуражке строго смотрел на Валю. Эту фотографию он сделал еще до войны, когда служил срочную службу на Дальнем Востоке. Больше никаких фотографий отца у них не было. Он погиб в январе 42-го на Ленинградском фронте. Похоронку бабушка хранила в жестяной круглой коробке вместе с письмами отца. Писем было немного. Валя читала их бабушке и даже выучила наизусть. А мама у Вали работала мотористом на теплоходе и жила в другом городе с другим мужем. Там и сестренка Валина родилась - Катюшка. А Валя жила с бабушкой. Мама не взяла Валю к себе. неизвестно почему. Бабушка не говорила, а Валя и не спрашивала. Ей хорошо было жить с бабушкой. Бабушка добрая, никогда не ругает. Трудно бабушке будет без Вали. Валя похожа на отца, и бабушка смотрит на нее и вспоминает своего сына. Вале жалко бабушку, а отца она плохо помнит. Он пошел служить в армию еще до войны, когда маленькой Валюшке исполнилось три года. Валя вздохнула и опять принялась писать.

     Вдруг послышались шаги, кто-то топал на крыльце. Потом Валя услышала шаги в сенях, вот загрохотало опрокинутое пустое ведро. Кто-то чужой в темноте на него наткнулся. Бабушка знает где стоит ведро и никогда не опрокинет его даже в кромешной темноте. Валя спокойно продолжала писать в тетрадке. Наверное, соседка Петровна опять несет что-нибудь подшивать. Бабушка шила на дому, у нее даже была старая швейная машинка, на которой бабушка всегда что-нибудь шила и перешивала соседям.

     Дверь распахнулась и на пороге Валя увидела высокую скукоженную фигуру в длинной немецкой шинели. Воротник шинели был поднят и закрывал половину головы, на которую была надета рваная пилотка. Серое худое лицо заросшее щетиной, белые глаза, крючковатый нос и тонкие синие губы были настолько ужасны, что  у Вали от  страха  онемело все тело.
 
     Немец!

     Лагерь военнопленных немцев находился недалеко от Валиной школы. И Валя каждое утро, когда шла в школу видела, как немцев сажают в грузовые машины и везут на работу. Немцы строили в  городе дома, которые сами же и разрушали бомбежками.

      А один раз Валя и брат отца Сашка, который учился в ремесленном и приезжал к ним на каникулы, подойдя к лагерю немцев, увидели, как один пожилой  немец в круглых очках поманил их через забор. Сашка смело подошел к забору и грозно крикнул:

     - Чего тебе, Фриц?

    - Киндер, киндер. - заулыбался немец. - Гитлер капут.

     - Ты, фашист! - закричал Сашка. - Ты моего старшего брата  убил, ее отца убил!- Сашка показал на Валю и с ненавистью сжал кулаки.

     - Найн, найн, - залепетал немец.-  Он судорожно полез в нагрудный карман кителя и вытащил фотографию:

     - Майн киндер, - говорил он, протягивая фотографию Сашке. - Я нет убивать. Гитлер капут!

     Он тыкал  коротким, волосатым пальцем в фотографию своих детей и повторял:

     - Майн киндер, я нет убивать.

     Сашка плюнул немцу прямо в глаза, и они с Валей ушли. А немец все кричал им вслед:

      - Киндер! Я нет убивать. Гитлер капут.

     Но тот немец был добрый, он, наверное, скучал по своим детям-киндерам и хотел просто поговорить, а этот страшный и злой рыскал белыми глазами по комнате, и Валя не понимала, чего он хочет.

     - Фрессен! (жрать)- гавкнул немец. - Мах шнель! Шайзе.(давай быстро, дерьмо) Кушат, бистро!

     Валя  парализованная от страха не могла сдвинуться с места. Немец увидел печку и чугунок с тыквой. Печка  давно  протоплена и тыква, уже была готова.  Немец в один прыжок подскочил к печке, отбросил крышку с чугунка и, обжигая пальцы, жадно выуживал мягкие кусочки тыквы и торопливо запихивал их в рот. Глотал, не жуя, на глазах у него выступали слезы, так ему было горячо, но он продолжал с жадностью глотать. Кадык на тонкой морщинистой шее дергался все быстрее и быстрее, и вот уже грязные пальцы немца стали скрести по дну чугунка. Он съел всю тыкву и, вытирая рот своей рваной пилоткой, молча пошел к двери.

     Хорошо, что бабушка закутала кастрюльку с картошкой в одеяло и спрятала под подушку, чтобы к ее приходу картошка оставалась горячей, а то и картошку  сожрал бы  немец.
Немец уходил, а Валя взглянула на фотографию отца, как бы ища у него защиты. Но отец только строго смотрел на нее со стены и  не мог ничем помочь.

     В сенях немец снова споткнулся о пустое ведро. Он со злобой ударил ногой по ведру и выскочил на улицу.
Валя продолжала неподвижно сидеть и только почувствовав холод, она наконец-то встала со стула и пошла закрывать дверь. Немец, выбегая, оставил все двери нараспашку, и морозный январский ветер уже принялся бросать пригоршни снега с крыльца в сени. Валя торопливо закрыла входную дверь на засов, которым они запирались только на ночь. Никогда они не закрывались на засов днем. Днем постоянно кто-то приходил к бабушке: то соседка принесет отрез ткани и попросит сшить юбку, то почтальонша тетя Зина заглянет попить чайку, а то и письмо принесет от Сашки из ремесленного. Нет, совсем не от кого было запирать днем дверь на засов. Пленных немцев никто не боялся, немцы сами боялись выходить из лагеря без наших автоматчиков. Местные могли запросто
прибить. Ведь почти в каждый дом приносила  почтальонша тетя Зина похоронки. Даже сейчас, когда уже нет войны, многие, у кого сыновья или мужья еще не вернулись, опасливо поглядывали как проходит почтальонша мимо. А вдруг вместо долгожданного письма принесет очередную похоронку.

     Заперевшись, Валя спряталась под кровать и уже там тихонечко заплакала. Страх потихоньку отступал. Злой немец ушел, а бабушки все не было. Уж не убил ли немец ее по дороге? Валя опять начала плакать, и в это время кто-то сильно стал колотить в дверь, а потом и в окно. Валя услышала встревоженный бабушкин голос:

      - Валюшка, открывай! Ты чего заперлась-то средь бела дня!

     Валя быстро вынырнула из- под кровати и бросилась отпирать бабушке дверь.

     Бабушка, войдя в сени и взяв веник, принялась обметать валенки от снега, но Валюшка, обняв бабушку и прижавшись к ее заснеженному полушубку, громко разрыдалась:

     - Бабушка, бабушка, - повторяла она. - Живая!

     - Что ты, Валюшка? - удивилась бабушка, - конечно, живая. Волков у нас нет.

     - Немец, немец приходил! - закричала Валя. И бабушка переполошившись, потащила Валюшку в комнату.

     Та, всхлипывая и прижимаясь к бабушке, рассказала что произошло.
 
     - Ах, паразит! Паразит! - повторяла бабушка.- Что же это Валюшка? Как же так? Проклятые!

     Она подошла к стене, где висела фотография сына и стала гладить ее худенькой сморщенной рукой.

    - Сыночек мой, Витюша, - причитала она. - Что же это делается-то? Тебя убили, а теперь и Валюшку хотели?

     Вдруг бабушка резко перестала плакать  и причитать, она повернулась к Вале:

     - Быстро собирайся, Валюшка. Пойдем в лагерь, наши не дадут нас в обиду. Ишь ты, какой гад!  Тыковкой полакомиться он захотел, последнее у сироты отнять! Сынки тебе покажут тыковку! Они тебя ею досыта накормят.
 
     Говоря всё это бабушка, помогла Валюшке натянуть пальтишко, обвязала ее голову теплым пуховым платком, а концы  завязала у Валюшки за спиной. Заперев дом на замок, бабушка с Валей, сгибаясь от сильного ветра и прикрывая глаза от колючего снега, побрели в сторону немецкого лагеря.

     Идти было трудно, намело такие сугробы, что приходилось Вале ступать за бабушкой след в след,  утопая в снегу чуть-ли не по колено. Вот наконец и лагерь военнопленных. Высокий забор обнесен колючей проволокой, по краям забора высоченные деревянные вышки, на которых видны часовые в овчинных тулупах с автоматами наперевес. Там наверху сильный ветер продувал наших солдат насквозь, и Валюшка поежилась, представив как им там холодно и неуютно . На пропускном пункте молодой румяный сержант преградил им путь:

     - Вы куда, мамаша?- строго спросил он. - Сюда не положено гражданскому населению.

     - Сыночек, - заплакала бабушка, - родимый, помоги! Веди меня к самому главному твоему начальнику. У нас беда! Ваш немец внучку мою Валюшку обидел,- и бабушка подтолкнула вперед Валю всю засыпанную снегом.

     Лицо сержанта стало еще строже и он окликнул солдата, выходившего из дежурки:

     - Сидоренко, немедленно доставить гражданочек к капитану Свиридову. Живо, шагом марш! Прошу Вас, мамаша,- уже ласково обратился он к бабушке. - Следуйте за Сидоренко и не плачьте, пожалуйста. Капитан Свиридов разберется.

     Бабушка и Валюшка двинулись вслед за солдатом по утоптанной тропинке, по которой очень удобно было идти, и через пять минут они уже заходили в небольшой деревянный домик, на крыше которого весело дымила кирпичная труба.

     Капитан Свиридов, немолодой крепкий мужчина с седыми висками и пронзительными серыми глазами встал из-за стола и, выслушав доклад Сидоренко, пригласил бабушку с Валей присесть на деревянные стулья с черными кожанными сиденьями.

     - Слушаю Вас внимательно, гражданочка. Вас как звать-то?

     - Прасковья Андреевна, сынок, - ответила бабушка и снова заплакала.

      Следом за ней заплакала и Валюшка, потому что жалко было бабушку и жалко было вкусную тыкву, которую так и не удалось попробовать.

     - Что же вы плачете? - растерялся капитан Свиридов. - Рассказывайте, что у вас стряслось?

     Бабушка спустила теплый платок с седой головы на плечи и, утерев слезы, заговорила:

     - У меня сын в 42-м погиб под Ленинградом, и некому нас защитить теперь. Ты, сыночек, помоги, мы защиты у тебя пришли искать. Немец-то ваш окаянный к нам в дом забрался, внучку напугал, всю тыкву сожрал, которую я ей на день рождения на последние деньги купила. А кабы убил он внучку? Фашист проклятый!

     Лицо капитана сделалось строгим-престрогим. Таким строгим, что Валюшка даже плакать перестала.

     А он процедил сквозь зубы:

    - Тыкву, значит, сожрал. Не плачь, мать, не плачь. Сейчас разберемся.

     Капитан снял трубку черного телефона и, нажав на кнопочку, прокричал:

     - Остапов! Живо ко мне!

     И, уже обращаясь к бабушке, сказал:

     - Раздевайтесь, Прасковья Андреевна, сейчас чай пить будем.
 
     Пока бабушка с Валюшкой снимали пальтишки и развязывали платки, в кабинет зашел молодой красивый лейтенант.

     - Остапов, - обратился к нему капитан. - Немедленно построить всех пленных на плацу. Всех до единого! С кухонного наряда тоже. Выполняйте.

     Отдав капитану честь, лейтенант ушел, даже убежал. А  Свиридов, бабушка и Валя стали пить чай из граненных стаканов в железных подстаканниках, на которых Валюшка разглядела великолепные узоры. Чай был крепкий и очень сладкий, потому что капитан положил в их с бабушкой стаканы по три куска сахара рафинада, который Валюшка не видела уже очень давно. Дома они с бабушкой пили чай с сахарином, и тот бабушка выделяла по маленькой горсточке, чтобы на дольше хватило.

     К чаю Свиридов открыл банку американской тушенки, нарезал толстыми ломтями серый ноздреватый хлеб, и сам почти ничего не ел, а только глядел печально на Валюшку, как она уплетает за обе щеки хлеб с мясом и прихлебывает горячий чай из блюдечка.

     - У меня вот такой же сынишка был, - сказал он обращаясь к бабушке. - В Белоруссии их война застала. Они с женой у моей матери гостили. А тут война.

     Он замолчал, а бабушка осторожно спросила:

     - Живы?

     - Нет, - покачал головой Свиридов. -  Их в конце 42-го сожгли. Всю деревню в сарае заперли и сожгли гады. Партизаны поздно подоспели, никого не спасли.

     Он снова замолчал, а бабушка опять тихонько заплакала.

     - Ничего, ничего, - капитан ласково посмотрел на Валю. - Ты не бойся ничего, дочка, не бойся. Теперь они нас боятся. Вот такие дела.

     В кабинет заглянул  лейтенант Остапов:
    - Товарищ капитан, разрешите доложить. Военнопленные на плацу построены.

     - Подождут, - сурово ответил капитан.  - Пока ребенка не накормлю, будут ждать.

     И он неспеша подлил Валюшке еще чая из большого закоптелого чайника.

     Выпив чай, бабушка и Валя одевшись, вышли вслед за капитаном Свиридовым на улицу. По утоптанной тропинке они зашагали в сторону плаца, на котором нестройными рядами стояли пленные немцы.
     Свиридов взял Валюшку на руки и, пристально смотря ей в лицо и обдавая запахом махорки, сказал:
     - Валюшка, теперь смотри внимательно. И обязательно узнай этого гада, обязательно узнай. Главное ничего не бойся.

     - Я не боюсь,- прошептала Валя и так ей уютно  было сидеть на руках у капитана, что она даже прижалась щекой к воротнику его полушубка.

     Капитан Свиридов шел вдоль строя немцев, бережно неся девочку, а она всматривалась в такие разные и чужие лица.  Никого не узнавала Валюшка, ни у кого не было таких злых белых глаз, крючковатого носа и серой щетины на щеках. И вдруг капитан обратил внимание на одного немца, стоящего во второй шеренге, уж очень низко наклонял он голову, одетую в рваную пилотку, уж очень старательно прятал лицо в поднятый воротник шинели.

     - Остапов, - подозвал капитан Свиридов лейтенанта. - Вон того, во второй шеренге, давай ко мне.- И капитан кивком головы указал на нахохлившегося и пытавшегося спрятать лицо немца.

     Остапов по-немецки приказал немцу выйти из строя, и тот все так же пряча лицо в воротник, медленно подошел к капитану.

     Валюшка ахнула и еще сильнее прижалась к Свиридову. Эти белые глаза она узнала бы даже через десять лет.

     - Он? - спросил ее капитан.

     - Он, - прошептала Валюшка.

     Капитан Свиридов бережно поставил девочку на землю и, быстро подойдя к немцу, со всей силы ударил того по лицу. Из носа-крючка хлынула кровь, немец не удержался на ногах и со всего маху рухнул на снег.

     - Встать, - тихо сквозь зубы приказал капитан.

     -  Встать! - уже закричал он и немец, утирая кровь рукавом грязной шинели, поднялся на ноги.

     - В карцер, - коротко приказал капитан и немца увели солдаты, толкая его в спину автоматами. Тычки были сильными, потому что солдаты уже всё знали, и злоба на этого немца была очень велика.

     А Валюшку и бабушку капитан Свиридов велел отвезти домой на своей машине, да еще солдаты сунули в руки растерянной бабушки вещмешок набитый доверху буханками хлеба и банками тушенки. А один пожилой солдат с длинными черными усами подарил Валюшке кулечек конфет подушечек:

      -Кушай, дочка, - ласково сказал он Валюшке. - И расти большая!