Вырваться из ада... гл. 14. Мальчик из Сталинграда

 
   Немцы гонят, погоняют нашу длинную колонну из Сталинграда к себе в Германию. Мама говорит, что им нужна дармовая рабочая сила, любая.

Нас ведут силком, под оружием, как рабов. Неужели вернулись те дикие времена из рабовладельческого строя, что мы недавно учили в школе... Так думал я и тащился в толпе с мешком на спине.

Мама везет двухколесную тележку, которую нашли по дороге. На ней лежат наши вещи. Рядом с ней топает моя бабушка Рая. А деда Васю мы оставили, похоронили возле нашего дома. Он так любил меня. И я его.

Все идут уставшие. Несут хныкающую малышню, узлы с вещами через плечо, сбоку дороги валяются брошенные сумки и чемоданы. Попадаем под обстрелы и остаются на дороге убитые и раненые. Сначала было жутко, после обвыкли. Хотя всё равно страшно.

Мы держимся вместе, я, мама Валя и бабушка, а папа Коля воюет где-то под Сталинградом. Последний раз мы видели его весной в этом 42 году, когда он заезжал с фронта в наш домик в Дзержинском районе.

Тогда он схватил меня в обнимку, такой радостный: «Шурик, сынок! Как ты вырос, вытянулся!» Дом наш деревянный потом при бомбежке развалился и горел, его нет, нет и дедуни моего, нет рядом и папы.
Мама объясняла, что за сильными боями ему некогда было писать письма и что он жив, и мы обязательно дождемся его. Просто надо очень сильно ждать!

Мы идем, идем и не видно конца этой пыльной, в кочках и ямах дороге. Ноги в школьных ботинках натерлись, аж горят. Хочется пить. Полицаи не дают набирать воды в колодцах – это только для немцев. Поэтому все черпают воду из луж, воронок...

Мама работала медсестрой, и в дороге воду из канав и ям обеззараживает от всякой гадости крупинками марганцовки и она становится розового цвета, ее и пьем. А перед этим процеживаем грязную, мутную воду через чистые тряпочки.

Мама повторяет, что нельзя падать духом и надо надеяться на лучшее.
А на какое? Чёрти где, в какой-то чужой и злющей Германии, откуда пришли солдаты-убийцы…

Идущие рядом говорят, что гонят нас в лагерь в Калач, который на Дону. Потом вроде отправят на станцию Нижний Чир, а оттуда в огромный сборный лагерь в Белой Калитве аж в Ростовской области. А потом вагонами один путь - в ту ужасную Германию. Я ее сейчас уже ненавижу, столько зла от фрицев насмотрелся, наслышался.

Мама успокаивает, что в Нижнечирском районе живет бабушкина сестра… И в пути может мы как-то переберемся к ней.
Как? Если идем под конвоем полицаев и все они с оружием? Недавно одни побежали из колонны в сторону балки с деревьями, так их сразу положили, поубивали из автоматов.

Чтобы сейчас не было так тяжело, я на ходу потихоньку вспоминаю о мирных днях с папой и мамой.

Весной, до войны, мы втроем поднимались на Мамаев курган, он был красивый, весь в тюльпанах. Из степи дул теплый ветер. С высоты смотрели на голубую Волгу, а на ней баржи всякие и пароходы.

А то с пацанами спешили на Волгу, плавали, вылавливали из воды и хрумкали яблоки, овощи, арбузы. Они попадали в воду при разгрузке барж грузчиками. Эх, куснуть бы сейчас хоть дольку арбузика сладкого...
А зимой на санях с ребятами неслись с крутого берега прямо на лед реки! Аж дух захватывало, и боязно и радостно!

С папой летом ходили на футбол на стадион «Трактор». Так занятно! Это целое путешествие: до тракторного завода ехали в шумливом, тесном трамвае, топали пешком со взрослыми к стадиону, украшенному цветными флагами, смотрели ловкую игру на поле и снова трамваем домой.

Втроем гуляли в выходные в парке на Красном Октябре. Мимо завода прямиком к Волге, к саду, где расхаживали по прохладным аллеям, ели мороженное и слушали музыку, иногда смотрели спектакли в Летнем театре.

На каникулах читал взахлеб о приключениях героев в потрепанных книжках Жюля Верна, Джека Лондона, Майн Рида, и конечно, не один раз любимых «Три мушкетёра», «Как закалялась сталь», «Человек- амфибия».
Каждый день был такой интересный. И так ждешь следующий!

И вдруг объявили, что началась война!

Тревожная жизнь настала у взрослых и у нас. Все слушали сводки о положении на фронте.

Деда Вася «хлебнул по самое горло» гражданской войны и очень переживал, что наша армия отступала.
«Сколько можно пятится и бежать, - бурчал, - и что за командиры такие хреновые у них и наверху, в самом Кремле… Заверяли по радио, что своей земли ни пяди не отдадим, а оно вон чё получилось…» А бабаня цыкала не него.

На улицах появлялись беженцы и обтрепанные, уставшие военные, началась нехватка с хлебом.

Мама ездила в степь рыть траншеи-рвы под оборонительные сооружения. Им выдавали лопаты и брезентовые рукавицы. Но долбить землю, каменную после засухи, было тяжело. Она возвращалась с кровавыми мозолями на больных ладонях. Так жалко её.

Мы, пацаны, с болью смотрели в небо, как загорались и падали на землю наши самолеты.
Один раз недалеко из подбитого истребителя выпрыгнул и раскрыл парашют летчик. Мы изо всех ног подбежали к нему и увидели на земле исковерканное пулями тело. Вражеский пилот расстрелял его в воздухе. «Гад немец, зверь!» - брякнул старший Генка и выругался. У всех в глазах слезы и как-то сжимались кулаки. А если бы это был твой отец...

Мама ходила на переправу узнать, как бы перебраться на другой берег, где нет фронта.
Увидела подбитые, в дыму баржи, плывущие по воде трупы и лежащих на берегу раненых и убитых. Тут же снижались и стреляли по кричащим людям фашистские самолеты. При ней маленькая девочка, увидев много  трупов на берегу, спросила у своего дедушки: «Почему дяденьки лежат?» Боясь напугать ее, он ответил: «Они просто устали, прилегли отдохнуть».
 Мама вернулась  к нам и сказала, что попасть на тот берег не под силу и опасно, а стариков бросать нельзя, чтобы уйти вдвоем.


Запасов продуктов у нас почти не было, в колонках ни капельки воды. Карточки последний раз отоваривали еще в середине августа рассыпным картофельным крахмалом и ржавой селедкой.

Мы теперь запасались, как могли, питьевой водой и какой-то едой. Сухари заранее насушили. Я был помощником маме. За водой ходили в овраг, там били ключи. Доносили домой неполные ведра, попадали под обстрелы, бросались на землю. Вода разливалась. Шли за ней еще раз, перепуганные, все в пыли и грязи.

Бегали мы с пацанами на консервный завод и находили в развалинах помятые банки с консервами. Лазили с сумками на покореженный элеватор за горелым зерном. Цедили из разбитых бочек патоку на кондитерской фабрике. Добавляли вместо соли рассол, оставшийся в бочках от прошлогодних засолок.

Когда начались бомбежки, все кинулись рыть во дворах земляные убежища-«щели», чтобы спрятаться от бомб и осколков. Такие вот узкие и тесные траншеи с ответвлениями и двумя выходами. Спешили, копали лопатами и старики и ребятня.
«Щели» перекрывали досками, листами железа, а сверху засыпали землей.

Мы соорудили такую землянку, перетащили в неё матрасы, одеяла, теплую одежку. От земли постели стали сырыми. Нас бомбили и днем и ночью. В доме оставаться было опасно. Ночевали в этом стылом земляном убежище.
Деда морщился: «Никто не знает, спасут эти щели от смерти или придавят землей и станут они могилой» - и спешил наверх, к теплому солнышку.

После ужасной бомбежки 23 августа, когда тучи самолётов сыпали на наши головы кучи бомб, мы вылезли из своей щели.

И содрогнулись в страхе. Огромные пожары бушевали по всему разбитому городу. Горела Волга и казалось, горела сама вода. Это самолеты разбомбили большущие баки с топливом на берегу и огненные потоки текли с крутого берега в реку. В разных местах что-то громко рвалось. В пламени был трехэтажный Дворец пионеров, в котором я занимался в кружке юннатов.
Мама обо всем рассказывала бабе Рае, та мелко крестилась и вздрагивала.

Как-то проснулись мы от жуткого воя самолетов, свиста бомб и разрывов. Мама велела стоя прижаться к стене, чтобы могли вылезти из “щели”, если обвалится земля. Свистели бомбы и казалось, что они разорвутся в нашей «щели». Мама обняла мою голову, прижала к себе и шептала: «Господи, помилуй и спаси!» После взрывов на нас сыпались комья земли.

«Надо поглядеть, что там с соседями», сказала она. Мы разгребли землю у входа, высунулись наружу и увидели, что на земле лежит нога в галоше, а на упавшем заборе куски кожи с длинными седыми волосами. Это все, что осталось от нашей старой соседки. Было так страшно.

А подальше в землянке погибли тетя Ира, ее мать и двое малышей. Когда люди разрыли «щель», то увидели их, засыпанных землей, видны были черепа.

Помню, когда пришли немцы, вели себя как хозяева, шныряли везде, хватали разные вещи и говорили на чужом языке. Мама идет за водой, а немец кричит: «Матка, цурюк, пу-пу!» - а она шла дальше, для нас. Без воды погибнем все четверо. Варила в котелке на костре, из остатной муки пекла лепёшки.

Заходили румыны, грязные, неряшливые, с автоматами в руках. Кричали: «Яйка, курка давай!». Стали строчить по нашим двум курочкам, которые копошилось. Убили, унесли хохлаток. Вечером вышли мы из щели, а тут солдат, наставил на маму винтовку и потащил за собой.
У деда на руке были красивые часы – наградили за работу на «Баррикадах», и он начал совать ему в руки и прицокивать языком, мол какие хорошие. И это спасло нас – солдат опустил оружие, схватил часы и ушел...

После этого мама стала кутаться в рваные одежки, мазала руки и лицо сажей и ходила сутулившись, как старая. Все равно, моя мама лучше всех, самая красивая.
Баба Рая как-то шепнула мне: «Шурик ты уже большой – у тебя будет братик». Да я и сам замечал, что у мамы появился животик и она вдруг охает и приседает. Я очень жалел ее и старался помогать.

Как-то мама вернулась домой исцарапанная и сказала бабе, что на нее донесла уличная соседка Кошечкина. Заявила, что она жена офицера на фронте. А мама сбежала из комендатуры, ее там мучили. Она тайком добралась до дома. Баба обработала ее раны раствором марганцовки. У нее еле шевелились губы, и она меня все успокаивала, прижимала к себе. Я очень боялся за нее.

Баба Рая причитала, что бог накажет эту жадную "ведьму Кошечкину". Как-то после бомбежки на месте дома Кошечкиной мы увидели воронку, а в нескольких метрах от нее лежала часть руки. Женщины по кольцу на пальце узнали, что это ее останки. Они тоже ее не любили. «Господь справедлив»,- перекрестилась моя бабаня.

Сейчас наша колонна остановилась. Когда же мы доберемся до того Калача и Нижнего Чира?.. Мама развязала свой мешок и собирает нам с бабой Раей какие-то куски. Да я уже и есть хочу.

Люди сидят и лежат на голой земле, детвора малая плачет. Охрана ходит среди нас, издевается над беспомощными. Один из солдат стал приставать, лезть к уставшей маме.
Мы с сидящей бабой Раей закричали и он ударил ее кованным сапогом в спину, она и свалилась. А он загоготал и пошел к другим. «Хорошо, хоть не застрелил никого», - сказал кто-то рядом.

Эх, был бы тут папа...


Продолжение следует…  гл.15 Госпиталь в огне   http://proza.ru/2025/09/03/576