Axel Munthe - Swedish Holidays

Возможно, что чем меньше будет
Рассказано о той поездке,
Тем будет лучше для меня.
Мой снисходительный товарищ
И слушатель моих рассказов,
Норстрем сказал, что ничего
Он хуже от меня не слышал.

История уж никому,
Кроме меня не повредит,
Поэтому её пред вами
Могу спокойно изложить.

1 - Heildelberg

Бруцелиус - профессор знаменитый,
Ведущий доктор Швеции в те дни,
Просил меня поехать в Сан-Ремо,
Чтоб в Швецию доставить пациента -
Больного молодого человека
В предсмертной стадии чахотки,
Последнюю неделю у бедняги
Шла горлом кровь неоднократно.

И состоянье было столь тяжелым,
Хоть я сопровождать и согласился,
 Но только при условии одном,
Что с нами едет кто-нибудь из близких
Иль шведская надежная сиделка.
И приходилось мне считаться с тем
Что мог он умереть ещё в пути.

Четыре дня спустя к нам в Сан-Ремо
Приехала его родная мама,
 Мы  собирались сделать остановки
 В Базеле, в Гейдельберге, а потом
Сесть в Любеке на пароход в Стокгольм.

К Базелю мы добрались в поздний вечер,
После тяжелого большого дня.
Ночью у мамы сделался сердечный
Припадок, чуть не ставший роковым.
А утром приглашенный кардиолог
С моим прогнозом сразу согласился -
Путь продолжать она уже не сможет,
Ну разве только через две недели.
Я оказался пред альтернативой -
Оставить парня умирать в Базеле,
Или ещё нам продолжать поездку?

Как в мире умирающие все,
Стремился он на родину вернуться.
И правильно то было или нет,
Но я решил поехать всё же с ним.
А вечером, приехав в Гейдельберг,
Вновь у него на следующее утро
Открылось сильное кровотечение.
Мы ехать дальше просто не могли.

Ему сказал я, что мы проведем
Тут пару дней, чтоб мама догнала нас.
Он не хотел задерживаться здесь
 Ни на какие дни ни даже сутки.
И вечером усердно изучал
Брошюру расписанья поездов.
Когда я заглянул в соседний номер,
После полуночи он мирно спал,
А утром был уже в постели мертвым.
Причиной смерти было без сомнения,
Кровотеченье внутреннее лёгких.

И я телеграфировал в Базель
 Чтоб сообщить о смерти его маме,
 И получить ее распоряжения.
Профессор мне ответил - состояние
Сей пациентки очень тяжело,
И что он не решается поэтому
Ей передать печальное известие.
А я не сомневался, что она
Желала б сына хоронить в Стокгольме.
Связался я тогда с гробовщиком
Для всех положенных приготовлений.
Мне гробовщик подробно рассказал,
Что по закону, чтобы труп везти,
Он быть забальзамированным должен.
Цена работы - две тысячи марок.
Я знал, что небогата их семья,
Решил я взяться сам за это дело -
Ведь как-никак, а всё-таки я  врач.

А времени терять уже нельзя,
Июль - жара была невыносимой.
И с помощью прозектора простого,
Его забальзамировал я ночью,
И обошлось мне это в двести марок.
Но так как это был мой первый опыт,
Сказать, что завершилось всё успехом,
Я честно говоря, ещё не мог бы.

Свинцовый гроб запаян был при мне,
Дубовый гроб был заключен в обычный
Большой стандартный ящик для посылок
По правилам всем железнодорожным.
А остальное должен был устроить
Сам гробовщик, ответственный за тела
Транспортировку по дороге в Любек,
А там - на пароходе до Стокгольма.

Мне денег тех, какие получил
От матери на дальнюю дорогу,
Едва хватило, чтоб заплатить
В гостинице, где жили мы, по счёту.
Как я ни спорил, мне пришлось отдать
Большую сумму за ковер и вещи,
В том номере, где юноша скончался.
Остатка денег мне, едва, хватало
Купить билет на поезд до Парижа.

Но прежде, чем покинуть Гейдельберг
(Надеялся на то, что навсегда),
Чтоб время шло, решил я посмотреть
На замка знаменитые руины.
И, глядя на поток реки Неккар,
В печали я стоял у парапета.
Ко мне, вдруг, подбежал щеночек таксы,
Он быстро семенил кривыми лапками,
И сразу облизал моё лицо.

Собачьи проницательные глазки
Мгновенно разгадали мою тайну:
Ведь я давно и пламенно желал
Иметь такого милого вальдмана,
Как этих замечательных собачек
На родине породы называют.
Хоть было мало денег у меня,
Но я купил его за сорок марок,
Торжественно отправившись в отель.
А такса шла за мной без поводка,
И твердо знала - я её хозяин.
Лишь я, и только я, один лишь я!

На утро мне подали новый  счет
По некой неприятности с щеночком,
Которая случилась на ковре.
Моё терпенье лопнуло - ведь я
Уже истратил восемь сотен марок
На эти злополучные ковры!
Я через два часа презентовал
Ковёр сапожнику с убогим домом,
Что полон был оборванных детей.
Гостиницы директор онемел
От дерзости такой, зато сапожник
Стал обладателем его ковра.
 
Дела свои закончив в Гейдельберге,
Намеревался ехать я в Париж,
Но ночью передумал и решил,
Что, все-таки, поеду я в Стокгольм.
Я сознавал, что, откажись от этой
Поездки, мне представится нескоро
На родине ещё раз побывать.
Мне не терпелось, как-то поскорее
Покинуть злополучную гостиницу,
Но на берлинский пассажирский поезд
Уже я, к сожаленью, опоздал.
Поеду в Любек поездом вечерним,
С которым должен быть отправлен гроб,
Ну, а потом, на том же пароходе
Смогу доплыть до Швеции родной.

2 - Verboten

Едва я сел поужинать в буфете,
Официант меня предупредил,
Что заходить с собакой в зал Verboten.
Пять марок дал официанту в руку,
Под столик таксу только посадил,
Как у дверей раздался бычий голос:
- Der Leichenbegleiter!
Все ужинающие подняли глаза
И, оторвались от своих тарелок,
Они вокруг смотрели друг на друга,
Но на призыв никто не откликался.
- Der Leichenbegleiter!

Владелец голоса исчез за тонкой дверью,
Но тотчас появился с человеком,
В котором я узнал гробовщика,
Бык подошел ко мне и мощно рявкнул:
- Der Leichenbegleiter!
Все разом посмотрели на меня,
А я сказал спокойно крикуну,
Чтобы оставил он меня в покое -
Сюда пришёл поужинать и только.
Нет, должен я немедленно пройти
С ним по безотлагательному делу -
Начальник станции со мной поговорит…

Какой-то великан, в очках с оправой,
Топорща вверх моржовые усы,
Вручил мне кипу странных документов
И закричал мне в ухо, что пора
Вагон пломбировать, и я, сейчас же,
Занять обязан место возле гроба.
Я на простом немецком языке
Им объяснил, что у меня билет
В вагон сидячего второго класса.
Он отвечал, что это есть Verboten,
Меня сейчас запрут в  вагоне с гробом.

- Что это значит, черт вас подери!
- A разве вы не der Leichenbegleiter?
Все знают, что в Германии Verboten
Перевозить покойника в гробу
Без лиц сопровождающих провоз,
И запирают их в одном вагоне!
Я показал билет второго класса
До Любека и внятно разъяснил,
Что я - обыкновенный пассажир,
И еду в Швецию я по своим делам
И к гробу отношенья не имею.
- Так вы Leichenbegleiter или нет?! -
Мне грозно рявкнул великан в ответ.
- Нет, разумеется!  Хоть и готов
Я взяться за любую работёнку,
Но быть Leichenbegleiter наотрез
Отказываюсь - мне противно слово.

Начальник посмотрел на документы
И заявил, что через пять минут
 Leichenbegleiter не появится - вагон
Отцеплен будет, и оставлен гроб
В Гейдельберге на запасном пути…
Но не успел он и договорить -
К его столу внезапно подскочил
Рябой горбун и, с бегающим взглядом,
Он протянул раскрытый документ.
- Ich bin der Leichenbegleiter! - объявил
С большим достоинством он и апломбом.
Его я чуть ли не расцеловал -
Всю жизнь питал я к горбунам симпатию.
Сказал ему, что чрезвычайно рад
С ним познакомиться, и что я тоже еду
На том же поезде на Любек, что и он,
И тем же пароходом - до Стокгольма.

За край стола пришлось мне ухватиться,
Когда горбун ответил, что он едет,
Но только не в Стокгольм, а в Петербург,
Оттуда в Нижний Новгород и дальше,
Сопровождая тело генерала.
Я вспомнил, что в гостинице соседней
С инсультом умер русский генерал.
В саду я видел с длинной бородою
Сурового седого старика,
Которого возили на коляске.
Портье сказал, что это знаменитый
Крымской войны герой и полководец.
И мне не приходилось в жизни видеть
Свирепого такого человека…

Начальник станции внезапно взгляд поднял.
Взревел он: Гром и молния! Так значит,
На поезде до Любека в вагоне
Поедут два покойника? Verboten!
Я принимал один стандартный гроб!
Начальник погрузился вновь в бумаги,
А я отвел в сторонку горбуна,
И дружески похлопав по плечу,
Я предложил ему пятьдесят марок
Наличными и сверху пятьдесят,
(Которые рассчитывал занять
У шведского посла) коль согласится
Взять под  опеку с гробом генерала
Он юноши, такой же точно, гроб.

Горбун тотчас на это согласился.
Начальник же однако заявил,
Что это есть беспрецедентный случай,
Никак не предусмотренный законом,
И он почти не сомневался в том,
Что одному лицу сопровождать
Два гроба, уж наверняка, Verboten.
Он должен запросить Kaiserliche
Oberliche Eisenbahn Amt Direction!
Ответ назад придёт через неделю.

Но наше положенье спас вальдман.
Я замечал, что станции начальник
Во время наших с ним переговоров
Поглядывает ласково на таксу
Из-под очков на золотой оправе
И под столом поглаживал ручищей
Он ушки шелковистые щеночка…
Я на последнюю пошёл попытку,
Чтоб тронуть сердце немца-великана,
И молча положил ему вальдмана
На толстые немецкие колени.

Щенок мгновенно облизал лицо,
Слегка подёргав за моржовый ус…
Суровый лик гиганта постепенно
Расплылся добродушную усмешкой
Над детскою беспомощностью нашей.
И пять минут спустя, уже горбун
Подписывал все нужные бумаги -
Что качестве Leichenbegleiter он
Сопровождает груз из двух гробов.
А мы с вальдманом вместе с саквояжем
Сидели в переполненном купе…
 
Как только поезд тронулся вальдман
Стал весело заигрывать с соседкой,
Сидящей рядом строгой толстой дамой.
Но дама очень хмуро посмотрев,
Заметила: Перевозить собак
В купе второго класса есть Verboten.
Надеюсь что собака чистоплотна?
О, да она, конечно, чистоплотна!
И чистоплотна с самого рождения!
Вальдман переключился на корзинку,
Которую держала на коленях
Законы уважающая дама,
И яростно стал на корзинку лаять.

А дама завопила: Герр-кондуктор!
А тот сказал: возить собак Verboten.
Я дал ему последние пять марок,
Но Герр-кондуктор был неумолим:
Собаку из вагона убирайте
В особое собачье отделение.
Из мести, на корзинку указав,
У толстой дамы, я спросил наивно,
Verboten ли возить в вагоне кошек?
К тому же без оплаты за проезд.
И это, разумеется - Verboten.
Толстая дама долго пререкалась
С кондуктором, когда купе покинув,
На станции я спрыгнул на перрон.

3 - Train to Lubek

Вагоном для собак у них была,
Ужасная и темная дыра,
Продымленная от локомотива.
Как мог засунуть я туда вальдмана?
Я подбежал к товарному вагону
И умолял кондуктора взять таксу.
Он отвечал, что это есть Verboten.
Тут осторожно приоткрылись двери
Соседнего последнего вагона
И в щели показалась голова
Знакомого рябого горбуна!
С кошачьей ловкостью я заскочил
К нему в вагон с щенком и саквояжем.

Ему я пятьдесят немецких марок
Тотчас же по прибытьи доплачу,
Если он спрячет нас в своем вагоне.
Он не успел ответить, как уже,
Все двери были заперты снаружи,
Гудок - и поезд тронулся вперёд!
В большом товарном прицепном вагоне
Стояли две огромные посылки
И было просто нестерпимо жарко.
Но места, чтобы лечь вполне хватало.
Уснула такса на моем пальто,
Горбун достал свою бутылку пива,
Усевшись на полу мы закурили
И стали положенье обсуждать.

Мы были в безопасности - никто
Не видел, как я заскочил в вагон,
А поездная здешняя обслуга
К нам не заглянет, уверял горбун.
Наш через час вагон замедлил ход
И перед следующей остановкой,
Сказал я - нас разлучат только силой,
До Любека отсюда не уйду!

День проходил в приятнейшей беседе:
Leichenbegleiter много говорил,
Я в-основном поддакивал и слушал,
Ведь объясняюсь по-немецки плохо,
А понимаю я довольно-таки сносно.
Мой новый друг сказал, что много раз
Он проезжает по восточной ветке,
И называл мге станции по ходу,
Хотя из нашей запертой тюрьмы
Он абсолютно ничего не видел.
 
Горбун сказал, что он сопровождает
Покойников уже с десяток лет -
Работа и приятна, и спокойна,
А он к тому же любит много ездить,
Знакомиться с чудесными местами.
В России он бывал уже шесть раз,
И русские ему почти как братья,
Они хотят, чтобы их похоронили
На родине у них, не на чужбине.
И что жена его - Leichenwascherin,
И без неё почти не обойдётся
Любое бальзамированье трупа.

Все русские - их лучшие клиенты.
А в Гейдельберг больные приезжают,
Советоваться с местными врачами.
И указав на ящик, он добавил -
Жена была расстроена немного,
Что не попала к молодому шведу.
Подозревал он местную интригу,
Вокруг у них завистливы коллеги,
В их деле конкуренция большая.
И вообще какая-то здесь тайна -
Он так и не узнал, кто произвёл
У шведа бальзамированье тела.
 
Не всякий врач владеет сим искусством -
Тончайшею и сложною работой,
И наперёд нельзя предугадать,
Что может приключиться при поездке
Особенно в июльскую жару.
А я при бальзамированьях был?
Лишь при одном, сказал я, содрогаясь.

- Жаль, что нельзя увидеть генерала,
Не верится, что пред тобой - покойник.
Представь себе - глаза его открыты! -
Восторженно воскликнул мой горбун
И трубкой указал на левый ящик.
- Он так великолепно удался!

- Ты слишком молод, чтоб сопровождать
Ответственным покойников по свету,
Но выглядишь уже вполне солидно.
Вот только надо бы тебе побриться,
Костюм почистить от собачьей шерсти,
И завтра можешь запросто пойти
В приличном виде в шведское посольство.
С такой щетиной видно - ты не брился,
 По крайней мере, целую неделю,
И выглядишь, как уличный разбойник,
 Не как почтенный Leichenbegleiter.
Идти к послу нельзя с таким небритым,
 Жаль, что со мною нет опасной бритвы,
Побрил бы я тебя на остановке.
 
Раскрыв свой саквояж, ему сказал,
Что буду очень даже благодарен,
Если меня моей побреет бритвой.
Острую бритву, с видом знатока,
Он осмотрев, сказал авторитетно,
Что у него легчайшая рука,
И лучше шведских бритв на свете нету.
Ему случалось сотни брить людей,
И ни одной он жалобы не слышал.

 Меня действительно ни разу в жизни
Не брили лучше, я ему сказал,
Присовокупив множество похвал.
Но странно, что во Франции и Швеции
Клиентов бреют в кресле только сидя,
А вы в Германии кладёте их на спину.
Chacun tue ses puces a sa facon -
На вкус и цвет, как говорят в Париже.
 - Просто привычка,  - объяснил горбун.
Ведь мертвеца на кресло не посадишь,
Ты первым был, кого я брил живого.

Мой спутник расстелил свою салфетку,
С провизией корзинку он открыл,
И мои ноздри вмиг защекотал
Чудесный запах колбасы и сыра.
Вальдман проснулся, принявшись следить
За горбуном голодными глазами.
 К моей великой радости, меня
Друг пригласил на позднюю трапезу.
И даже с сыром кислая капуста
Мне показалась вкусной и полезной.
Когда он протянул ко рту вальдмана
Большой кусок говяжей колбасы,
То полностью завоевал наши сердца.
После второй бутылки мозельвейна
Меж им и мной не оставалось тайн.

- Смотри смелей и веселее, Фриц! -
Воскликнул мой приятель после третьей.
- Я знаю, ты сейчас не при деньгах,
И у тебя, похоже, неприятность.
Я десять лет покойников вожу
И научился разбираться в людях.
Ну, ничего, еще попей винца,
И мы с тобой одно обсудим дельце!
Ум - это много, но ещё не всё,
А ты родился под звездой счастливой,
Иначе не сидел бы здесь со мной!

Тебе сейчас представилась возможность,
Которая опять не повторится -
Я отвожу свой гроб сейчас в Россию,
А ты пока свой отвези в Стокгольм
И возвращайся после в Гейдельберг,
И там моим ты станешь компаньоном!
Пока живой у нас профессор Фридрих,
Работы с гаком хватит на двоих,
Клянусь, не будь Захария я Швейнфус!
Поверь, на свете места не найдешь
Ты лучше и сытнее Гейдельберга.

Тут я, сердечно поблагодарив,
Сказал, что я отвечу завтра утром,
Когда в башке немного прояснится.
Мы крепко спали на полу вагона.
И я отлично выспался к утру,
Чего не скажешь о моем вальдмане…
Вагон остановился у вокзала,
И на перроне ждал меня уже,
От шведского посольства представитель.
Ему и предстояло отвезти
Тяжёлый гроб на шведский пароход. 
Мы распрощались с другом-горбуном,
И я поехал в шведское посольство.

4 - Steamboat to Stokholm

Увидев таксу, консул сообщил,
Что в Швецию собак ввоз воспрещен,
На Северной Германии замечено
Неоднократно бешенство собак.
Поговорить, да, можно с капитаном,
Но он уверен - капитан откажет…
А капитан в плохом был настроении, 
Он, как и все на свете моряки,
Перевозить покойников не любит.
Все мои просьбы были бесполезны.
Тогда я вспомнил прежнюю уловку,
И посадил вальдмана на колени -
Он капитану облизал лицо…

Но сердце капитана не смягчилось
Тогда извлек я свой последний козырь
И невзначай напомнил имя брата.
- Конечно знаю коммодора Мунте -
С ним мичманами плавали на «Вазе»
И были очень близкими друзьями!
Так неужели может он оставить
В порту любимую собаку брата?!
Нет, он не может стать таким жестоким.
И через пять минут щенок-вальдман
Уже был заперт у меня каюте,
С условием, что я в Стокгольме сам
Его сумею пронести на берег…

Люблю я море! Белый пароход!
Обедать сел за капитанский столик,
И на борту все были так любезны!
А стюардесса, правда, рассердилась,
Когда пришлось ей убирать каюту,
Но быстро с нами в заговор вступила,
Когда он облизал её лицо -
Злосчастного порядка нарушитель.
Она нигде не видела такого
Очаровательнейшего щеночка!
Потом вальдман на палубу удрал
С ним начали заигрывать матросы.
 А капитан старательно глядел
В другую сторону - он ничего не видел…
Когда пришвартовались у Стокгольма,
На пирс я незаметно спрыгнул с носа,
В руках моих - вальдман и саквояж.

5 - Lacrimosa

Бруцелиус профессор сообщил:
Мать юноши сказала - похороны
Назначены на следующий день,
И я на них присутствовать обязан.
Плюс, женщина во что бы то ни стало
Хотела, раз ещё, взглянуть на сына,
И на рассвете надо гроб открыть.
 
Не стал бы бальзамировать я труп,
Но не было другого варианта,
Я поступил неправильно, хотя,
Добры мои намерения были.
Но если гроб откроют, то возможно
Присутствующим может приоткрыться
 Поистине ужасная картина.
И первой моей мыслью было - бегство!
Я мог уехать поездом в Париж,
Но я решил, что все-таки останусь,
Чтоб доиграть свою роль до конца…
И времени терять было нельзя!
 
Благодаря влиятельной поддержке
Профессора, хоть и с большим трудом,
Мне удалось добиться разрешения
Вскрыть гроб немного раньше - до утра,
“Для проведенья общей дезинфекции.”
После полуночи спустился в склеп
В сопровожденьи местного рабочего,
Который должен был открыть мне гроб.
Была когда же крышка с гроба снята,
Он отступил в почтительном молчании.
 
Я взял фонарь и приоткрыл лицо
Покойного… Фонарь упал на землю,
 А я, стоял шатаясь, поражённый -
Словно убит невидимой рукой.
Я до сих пор ещё не понимаю,
Как удалось мне всё же не упасть
Похоже что, по молодости лет,
Нервишки были у меня стальные.
- Да. Всё в порядке.  Можно закрывать.
Сказал я твёрдо (мой не дрогнул голос)
Прикрыв лицо покойника простынкой.
- Тело его в прекрасном состоянии!
 
А утром, чуть дождавшись, я пришёл
К профессору Бруцелиусу в офис
С огромной просьбой, и ему сказал,
 Что зрелище, какое видел ночью,
Преследовать кошмаром будет мать
На всю ее оставшуюся жизнь,
И он любой ценой, но как-то должен,
Препятствовать тому, чтобы гроб открыли…
 
Я был на этих скорбных похоронах,
 С тех пор их - все стараюсь избегать.
Несли гроб шестеро его друзей,
И пастор трогательно говорил
О том, что в неисповедимой мудрости
Бог повелел, чтоб молодая жизнь,
 Богатая надеждами большими,
 Была оборвана жестокой смертью.
 
Но все, кто по нему сейчас скорбит
Здесь у его безвременной могилы,
Пусть обретут покой и утешение
При мысли примирительной о том,
Что он обрел покой в родной земле.
Его друзья и, главное, родные,
Всегда и всюду будут знать и помнить,
Куда нести цветы, и где молиться.
 
А хор студентов из Упсалы спел:
Integer vitae scelerisque purus…
C этого дня я и возненавидел
Горация прекраснейшую оду.
Мать юноши поддерживал отец -
К могиле подошла и возложила
На гроб венок из ландышей живых.
- Это его любимые цветы! -
Она сказала с горестным рыданием.
 
Его друзья с венками подходили
По очереди, и порой сквозь слезы,
Бросали все на гроб прощальный взгляд.
И хор ему пропел: Покойся с миром!
Могильщики вниз опустили гроб.
Когда все разошлись, я подошел
И посмотрел на холмик под венками…

Покойся с миром, старый мудрый воин!
Пусть больше не преследуют меня
Твои в гробу открытые глаза,
Иначе я, тогда, сойду с ума.
Зачем, так гневно, на меня взглянул,
Когда открыл я мёртвое лицо
С огромною седою бородою
В подвале под кладбищенской часовней?
Тебя мне было, думаешь, приятней
Таким увидеть, чем тебе - меня?
Или подумал ты, что я - грабитель.
Открыл твой гроб, чтоб у тебя украсть
С груди твоей иконку золотую?

Ты думаешь, что я тебя похитил?!
Нет, это был не я, то был сам дьявол
С лицом рябым австрийца-горбуна,
Кто, как не он, способен был подстроить
Жестокий фарс, разыгранный судьбой!
Средь похорон мне даже показалось,
Что в звук псалма вплетался дикий смех.
И, да простит мне Бог - что я не плакал,
 Когда в могилу опускали гроб.

Зачем тебе знать, чья это могила?
Ты не прочтёшь на мраморном кресте,
Что не твоё там, а чужое имя,
Зачем умершему читать его?
Ты не услышишь голосов живых,
И, что с того, тебе какое дело,
Что говорят на шведском языке?
Судьба одна людей всех ожидает -
Забытым быть и превратиться в прах.
Ты спишь среди своих таких же братьев,
Как шведский юноша, который спит в России,
Где трубачи из старого полка
Ему «прости» последнее трубили.

У царства мёртвых нет земных границ,
Национальности нет у могилы -
Принадлежат все одному народу.
Таков у жизни смысл.
Покойся с миром!