Пассажир

I

Поезд Петербург — Москва задерживался уже третий час. Николай Степанович Вершинин сидел в купе первого класса, поглядывая то на остановившиеся стрелки карманных часов, то в заиндевевшее окно, за которым в декабрьских сумерках терялись очертания какой-то глухой станции.

Странное дело — часы остановились ровно в тот момент, когда поезд замер посреди заснеженного поля, словно между этими двумя событиями существовала некая мистическая связь. Четыре часа семнадцать минут пополудни. Николай Степанович поднёс часы к уху — механизм молчал. Золотые часы его отца, прошедшие три войны и никогда не дававшие сбоя.

В купе он был один. Странно и это — накануне Рождества поезда обычно переполнены. Но весь вагон словно вымер. Только проводница изредка проходила по коридору, и звук её шагов казался неестественно громким в этой звенящей тишине.

Николай Степанович — человек сорока семи лет, статский советник, владелец преуспевающей адвокатской конторы — ехал в Москву по делу, которое не терпело отлагательств. В портфеле лежали документы, способные спасти от каторги невинного человека. Дело было громкое: молодого учителя гимназии обвиняли в убийстве, которого он не совершал, но все улики были против него. И только Николай Степанович, благодаря счастливой случайности, нашёл доказательства его невиновности. Суд назначен на завтра, в десять утра.

Он встал, вышел в коридор. Длинный, узкий, освещённый тусклыми газовыми фонарями коридор вагона тянулся в обе стороны, теряясь в полумраке. Ни души.

— Позвольте узнать, что случилось? — окликнул он проводницу, появившуюся в конце коридора.

Женщина приблизилась. Молодая, лет двадцати пяти, с усталым красивым лицом и странно знакомыми серыми глазами.

— Метель, барин, — ответила она голосом, в котором слышалась не местная, а какая-то старинная, почти забытая интонация. — Пути замело. Ждём, когда расчистят.

— Но почему так тихо? Где остальные пассажиры?

Проводница посмотрела на него долгим взглядом, в котором мелькнуло что-то похожее на жалость.

— Остальные? — переспросила она. — А разве нужны остальные? Достаточно и одного. Последнего пассажира.

И прежде чем озадаченный Николай Степанович успел спросить, что означают эти странные слова, женщина исчезла за дверью служебного купе.

II

Вернувшись к себе, Николай Степанович обнаружил, что в купе кто-то есть. На противоположной полке сидел мужчина неопределённого возраста — ему можно было дать и тридцать, и шестьдесят. Одет он был старомодно, но добротно: чёрный сюртук, белоснежная манишка, на пальце — перстень с камнем, менявшим цвет при движении.

— Простите великодушно, — заговорил незнакомец, и голос его был глубок и мелодичен, как звук виолончели. — Позволил себе воспользоваться вашим гостеприимством. Все купе заперты, а в коридоре... холодно.

— Помилуйте, какие пустяки, — машинально ответил Николай Степанович, хотя был уверен, что запер дверь, выходя. — Располагайтесь.

— Благодарю. Позвольте представиться: Пётр Александрович Судьбинский.

Фамилия резанула слух своей очевидной символичностью, но Николай Степанович, человек воспитанный, виду не подал.

— Николай Степанович Вершинин.

— О, я знаю, кто вы, — улыбнулся незнакомец. — Известный адвокат. Спешите в Москву спасать невинного. Благородное дело.

— Откуда вам...

— Известно? — Судьбинский развёл руками. — В таком маленьком пространстве, как остановившийся поезд, новости распространяются быстро. К тому же... я немного знаю людей. Это моя профессия.

— Вы следователь?

— В некотором роде. Только расследую я не преступления, а... выборы. Человеческие выборы. Это гораздо интереснее любого детектива, уверяю вас.

Николай Степанович почувствовал странное беспокойство. Было что-то неестественное в этом человеке, в его манере говорить, в том, как он смотрел — словно видел не лицо собеседника, а что-то за ним, вокруг него.

— Знаете, что самое удивительное в человеческой жизни? — продолжал Судьбинский. — То, что она вся состоит из развилок. Каждую секунду мы выбираем: направо или налево, сказать или промолчать, остаться или уйти. И каждый выбор создаёт новую реальность, отсекая все остальные. Вот вы, например, могли не поехать этим поездом.

— Но у меня не было выбора. Это единственный поезд, которым я могу успеть на заседание.

— Неправда. У вас был выбор не браться за это дело. Был выбор не искать те документы, что лежат в вашем портфеле. Был выбор остаться в Петербурге и заняться другими, не менее важными делами. Но вы выбрали. И вот вы здесь.

— К чему вы клоните?

Судьбинский встал, подошёл к окну, провёл пальцем по заиндевевшему стеклу, оставляя прозрачную полосу.

— К тому, что иногда... очень редко, но иногда... человеку даётся возможность увидеть все свои нереализованные выборы. Все дороги, по которым он не пошёл. Все жизни, которые он не прожил. Хотите взглянуть?

III

— Что за вздор! — воскликнул Николай Степанович, но голос его дрогнул.

Судьбинский повернулся к нему, и в глазах его мелькнули искры, похожие на отблески далёких звёзд.

— Вздор? Может быть. А может быть, и нет. Скажите, Николай Степанович, вы никогда не думали о том, как сложилась бы ваша жизнь, если бы двадцать пять лет назад вы не отказались от места судебного следователя в Сибири?

Вершинин вздрогнул. Об этом никто не знал. Это было его тайной, его несостоявшейся судьбой. Тогда, в молодости, ему предложили блестящее место, но надо было ехать в Иркутск. А он только что встретил Варвару Петровну, свою будущую жену. Выбрал любовь. Остался в Петербурге. Варвара Петровна умерла через три года от чахотки, не оставив детей.

— Откуда вы знаете?

— Я же сказал — моя профессия изучать выборы. Хотите увидеть того Николая Степановича, который поехал в Сибирь?

И не дожидаясь ответа, Судьбинский провёл рукой по запотевшему окну.

Стекло вдруг стало прозрачным, как вода, и за ним открылся не заснеженный пейзаж, а ярко освещённая зала. Судебное заседание. За столом судьи — человек, удивительно похожий на Николая Степановича, только моложе, крепче, с загорелым лицом человека, много времени проводящего на воздухе. Рядом с ним — женщина лет сорока, простое русское лицо, добрые глаза, и трое детей — два мальчика и девочка.

— Это моя жена Марья Ивановна, — раздался голос, и Николай Степанович с ужасом понял, что слышит собственный голос, но идущий откуда-то извне. — Дочь местного купца. Встретились на ярмарке. Дети — Николенька, Петя и Варенька. Я — председатель окружного суда. Счастлив.

Видение дрогнуло, поплыло.

— Но... как это возможно?

— Всё возможно в точке выбора, — ответил Судьбинский. — Поезд остановился не случайно, Николай Степанович. Он остановился в том самом месте, где пересекаются все варианты судьбы. Здесь, в этом остановившемся времени, существуют все ваши непрожитые жизни.

IV

— Покажите ещё, — прошептал Николай Степанович, и в голосе его была жадность человека, увидевшего то, что не должен был увидеть.

Судьбинский улыбнулся — странной, печальной улыбкой.

— Смотрите.

Новое видение. Николай Степанович в военном мундире. Полковник. Крым, осада Севастополя. Он ведёт солдат в атаку, падает, раненный в грудь. Умирает на руках товарищей. Умирает героем.

— Это если бы я не откосил от военной службы по здоровью, — прошептал Вершинин. — Я ведь симулировал тогда... сердечную слабость.

Ещё видение. Николай Степанович в рясе. Монастырь. Тихая келья. Он пишет летопись, и лицо его одухотворено внутренним светом. Покой. Тишина. Близость к чему-то высшему.

— Духовная семинария... Я ведь хотел, но отец настоял на юридическом факультете.

Видения сменяли друг друга. Николай-купец, разорившийся и спившийся. Николай-революционер, сосланный в Сибирь. Николай-писатель, умерший в нищете, но оставивший после себя великую книгу. Николай-врач, спасший от эпидемии целый город. Николай-предатель, продавший товарища за тридцать сребреников. Николай-святой. Николай-грешник.

— Довольно! — вскричал Вершинин. — Довольно! Это сводит с ума!

— Да, — согласился Судьбинский. — Поэтому людям и не дано видеть свои нереализованные возможности. Но вы... вы особый случай.

— Почему? Почему я?

— Потому что сейчас, именно сейчас, вы стоите перед выбором, который определит не только вашу судьбу, но и судьбы многих людей. Посмотрите в портфель.

Николай Степанович машинально открыл портфель. Документы были на месте, но... изменились. Теперь это были не доказательства невиновности учителя, а нечто иное. Банковские записи. Переводы крупных сумм. И письмо, написанное его рукой: "Уничтожьте все улики против моего клиента, и вы получите оставшуюся сумму".

— Что это?

— Это то, что лежит в портфеле другого Николая Степановича. Того, который выбрал деньги вместо правды. Того, который сейчас едет в Москву не спасать невинного, а завершать грязную сделку. Богатый фабрикант, настоящий убийца, заплатил ему огромную сумму за то, чтобы подставить учителя.

— Но я никогда... Я не брал этих денег!

— В этой реальности — не брали. Но граница между реальностями тонка. Особенно здесь, в остановившемся времени. Стоит только захотеть... и документы в портфеле изменятся окончательно.

V

Николай Степанович смотрел на документы, и они меняли очертания прямо у него на глазах — то становясь доказательствами невиновности, то превращаясь в свидетельства сделки с дьяволом.

— Зачем вы показываете мне это?

— Затем, что у вас есть выбор. Последний выбор. Видите ли, тот учитель... он не случайный человек. Если вы спасёте его, он проживёт долгую жизнь, станет великим педагогом, воспитает поколение людей, которые изменят Россию. Среди его учеников будет мальчик, который вырастет и остановит войну. Девочка, которая откроет лекарство от чахотки. Юноша, который напишет книгу, способную изменить души людей.

— А если не спасу?

— Если выберете деньги и дадите осудить невинного? Учитель погибнет на каторге. Его ученики не родятся или вырастут другими. Война не будет остановлена. Лекарство не будет найдено. Книга не будет написана. Но вы... вы будете богаты. Очень богаты. Проживёте спокойную, сытую жизнь. Умрёте в своей постели, окружённый мнимым почётом.

Николай Степанович встал, прошёлся по купе. В висках стучало.

— Но почему я должен выбирать? Почему именно я?

— А почему не вы? Каждый человек в какой-то момент становится точкой, в которой сходятся линии многих судеб. Просто обычно люди не знают об этом. Вам дано знать. Это одновременно дар и проклятие.

— Я схожу с ума...

— Возможно. Это один из вариантов. Хотите увидеть?

— Нет! — почти крикнул Вершинин. — Не хочу больше ничего видеть! Я хочу, чтобы поезд тронулся! Я хочу доехать до Москвы и сделать то, что должен!

— А что вы должны? — мягко спросил Судьбинский. — Кому должны? Мёртвой жене? Живому учителю? Нерождённым детям? Себе? Богу?

Николай Степанович закрыл лицо руками. В голове проносились видения всех его возможных жизней. Он видел себя героем и подлецом, святым и грешником, счастливым и несчастным. И все эти варианты были одинаково реальны, одинаково истинны.

— Знаете, в чём трагедия человека? — продолжал Судьбинский. — В том, что он обречён выбирать, не зная последствий. А знаете, в чём его величие? В том, что он способен выбрать правильно, даже не зная последствий. По наитию. По совести. По любви.

VI

В купе стало темнеть. Газовые фонари мигнули и погасли. Только за окном мерцал странный, неземной свет — не лунный, не звёздный, а какой-то иной, идущий от самого снега.

— Время истекает, — сказал Судьбинский. — Скоро поезд тронется. И вы должны решить, с какими документами в портфеле вы прибудете в Москву.

Николай Степанович взял портфель. Тот казался невероятно тяжёлым, словно в нём лежала не бумага, а судьбы людей, отлитые в свинец.

— А вы? — спросил он. — Вы кто? Дьявол? Ангел? Галлюцинация?

Судьбинский рассмеялся — легко, почти весело.

— Я? Я — возможность. Я существую только в таких вот остановившихся поездах, в моментах между выбором и решением. Я — то, что позволяет человеку на мгновение стать больше себя самого. Или меньше — это уж как выберет.

— Но зачем? Зачем эти мучения?

— А разве можно стать человеком без мучений? Разве можно выбрать свет, не увидев тьмы? Разве можно оценить добро, не столкнувшись со злом? Вы, люди, думаете, что ваша слабость — в необходимости выбирать. Но на самом деле в этом ваша сила. Ангелы не выбирают — они просто есть. Животные не выбирают — они следуют инстинкту. Только человек выбирает. И в этом его проклятие и его божественность.

Портфель в руках Николая Степановича стал ещё тяжелее. Он открыл его. Документы мерцали, меняясь, как живые. То невиновность, то предательство. То правда, то ложь.

— Послушайте, — сказал он, и голос его окреп. — Я всю жизнь был адвокатом. Защищал людей. Не всегда невинных, признаюсь. Иногда сомневался — правильно ли поступаю. Но сейчас... Сейчас я знаю точно. Есть вещи важнее денег. Важнее собственной жизни даже. Есть правда. И если я сейчас предам её, то все мои возможные жизни — счастливые и несчастные, богатые и бедные — все они станут ложью.

Он решительно захлопнул портфель. В тот же момент документы внутри перестали мерцать, застыв в своём истинном виде — доказательства невиновности учителя.

VII

Судьбинский улыбнулся, и лицо его вдруг стало молодым, почти юношеским.

— Знаете, — сказал он, — за все годы, что я существую в этих переходных моментах, мало кто выбирает так... просто. Без торга, без попыток обмануть судьбу. Вы удивительный человек, Николай Степанович.

— Я обычный человек. Просто... просто я вспомнил кое-что.

— Что же?

— Свою жену. Варвару Петровну. Перед смертью она сказала мне: "Коля, обещай, что будешь жить так, чтобы мне не было стыдно за тебя там, куда я ухожу". Глупо, наверное. Но я тогда обещал. И все эти годы старался держать слово. Не всегда получалось. Но старался.

Судьбинский встал, подошёл к двери купе.

— Поезд сейчас тронется. Вы успеете в Москву. Спасёте невинного. А потом... потом жизнь продолжится. Обычная человеческая жизнь, без видений альтернативных реальностей. Это вас устроит?

— Более чем.

— Но вы будете помнить эту встречу. Будете знать о всех непрожитых жизнях. Сможете с этим жить?

Николай Степанович задумался.

— Знаете, я думаю, все мы в глубине души знаем о них. О тех жизнях, которые могли бы прожить. Просто стараемся не думать. А может, и хорошо, что я теперь знаю наверняка. По крайней мере, буду ценить ту жизнь, которую выбрал.

— Мудрые слова. Прощайте, Николай Степанович. И... спасибо.

— За что?

— За то, что напомнили мне, почему я люблю людей. За их способность выбирать правильно даже тогда, когда знают, чего это будет стоить.

Дверь купе закрылась. Поезд дёрнулся и медленно тронулся. За окном поплыли заснеженные поля, обычные, земные, без всякого мистического свечения.

VIII

Николай Степанович сидел один в купе. Часы в его кармане вдруг затикали, показывая правильное время — половина восьмого вечера. До Москвы оставалось четыре часа.

Вошла проводница — пожилая женщина с усталым лицом, совсем не похожая на ту, странную, что была раньше.

— Чай будете, барин? Самовар поспел.

— Буду, голубушка, буду.

Он открыл портфель, проверил документы. Все на месте. Доказательства невиновности. Завтра он предъявит их суду. Учитель будет оправдан. Жизнь продолжится.

Но была ли эта встреча? Был ли Судьбинский? Или это игра воображения, навеянная усталостью и тревогой?

Николай Степанович подошёл к окну, дохнул на стекло. И на запотевшей поверхности проступили слова, написанные незнакомым почерком: "Всё было. И всё будет. Выбор сделан".

Слова растаяли, но Николай Степанович улыбнулся. Он достал из кармана записную книжку и написал:

"Записки о странной встрече в остановившемся поезде. Для памяти, чтобы не забыть урок.

Человек подобен путешественнику, идущему по дороге с множеством развилок. На каждой он должен выбирать, куда повернуть. И нет карты, нет указателей, есть только внутренний компас — совесть. Иногда дорога приводит в тупик, иногда — к пропасти, иногда — к вершине. Но важна не конечная точка, а то, как ты идёшь. С чем в сердце. С чем в душе.

Сегодня я видел все свои непрожитые жизни. Видел себя героем и трусом, богачом и нищим, праведником и грешником. И понял главное: нет правильной жизни. Есть только честная. Та, за которую не стыдно. Та, в которой ты остаёшься человеком, что бы ни случилось.

Может быть, тот учитель, которого я еду спасать, ничего великого не совершит. Может быть, все эти будущие ученики, о которых говорил странный попутчик, — только фантазия. Но это неважно. Важно то, что сейчас, в этот момент, я делаю то, что считаю правильным. Не ради награды, не ради славы, а просто потому, что иначе не могу.

В этом, наверное, и есть свобода. Не в возможности делать что хочешь, а в способности выбирать то, что должно. И нести ответственность за этот выбор.

Поезд идёт к Москве. Завтра будет суд. Я сделаю всё, что в моих силах. А дальше... дальше будь что будет. Но совесть моя чиста. И Варенька, если она где-то там, за гранью, может мной гордиться.

Это, пожалуй, главное".

IX

Московский вокзал встретил Николая Степановича морозным утром и суетой большого города. Извозчик довёз до здания суда как раз к началу заседания.

Зал был полон. Дело привлекло внимание публики — молодой учитель из хорошей семьи, обвинённый в убийстве ростовщика. Общественное мнение разделилось: одни были уверены в его виновности, другие — в невиновности.

Николай Степанович вошёл, когда прокурор уже произносил обвинительную речь. Блестящая речь, надо признать. Улики выстраивались в стройную систему. Мотив, возможность, орудие убийства — всё указывало на подсудимого.

Учитель — молодой человек лет двадцати восьми, с открытым, интеллигентным лицом — сидел на скамье подсудимых, опустив голову. В глазах его не было надежды.

— Позвольте! — громко сказал Николай Степанович. — Я прошу слова! У меня есть документы, имеющие прямое отношение к делу!

Произошло замешательство. Судьи зашептались. Прокурор нахмурился. Но председательствующий, седой старик с умным лицом, кивнул:

— Если у защиты есть новые доказательства, суд готов выслушать.

Николай Степанович подошёл к судейскому столу, открыл портфель. На мгновение ему показалось, что документы снова мерцают, готовые превратиться во что угодно. Но нет — это была игра света. Документы были настоящими, неизменными.

— Вот банковские записи, доказывающие, что в день убийства обвиняемый находился в другом городе. Вот свидетельские показания, которые почему-то не были приобщены к делу. Вот экспертиза, подтверждающая, что орудие убийства не могло быть использовано человеком с такой комплекцией, как у подсудимого. И наконец, вот письмо настоящего убийцы, в котором он описывает преступление во всех деталях. Письмо, отправленное своему сообщнику за границу и перехваченное полицией... но странным образом затерявшееся в архивах.

X

Зал загудел. Прокурор вскочил, требуя проверки подлинности документов. Судьи углубились в изучение бумаг. А Николай Степанович смотрел на учителя и видел, как в его глазах разгорается надежда.

Молодой человек поймал его взгляд и одними губами произнёс: "Спасибо".

И в этот момент Николай Степанович увидел — нет, не увидел, а почувствовал — как от этого человека расходятся невидимые нити будущего. Вот он выходит из зала суда оправданным. Возвращается в гимназию. Учит детей. И один из его учеников, маленький мальчик с серьёзными глазами, вырастет и станет тем, кто изменит ход истории. Не великим полководцем, не царём, а простым врачом, который найдёт способ победить болезнь, уносящую тысячи жизней.

Видение длилось мгновение и исчезло. Но Николай Степанович знал — это правда. Не мистическое откровение, а простое понимание того, как одна спасённая жизнь может изменить мир.

— Суд удаляется на совещание, — объявил председательствующий.

Ждать пришлось недолго. Через час судьи вернулись.

— Именем Его Императорского Величества, — начал председательствующий, — суд постановил: признать обвиняемого невиновным и освободить из-под стражи немедленно.

Зал взорвался аплодисментами. Учитель упал на колени и заплакал. Его родные бросились к нему. А Николай Степанович тихо собрал документы и направился к выходу.

У дверей его догнал молодой человек — тот самый учитель.

— Господин Вершинин! Постойте! Я должен... я не знаю, как благодарить...

— Не надо благодарности. Просто живите. Учите детей. Делайте то, что умеете. Этого достаточно.

— Но почему вы? Мы ведь незнакомы. Почему вы взялись за моё дело?

Николай Степанович задумался. Почему? Потому что так сложились обстоятельства? Потому что не мог иначе? Потому что в остановившемся поезде встретил странного попутчика?

— Потому что иногда, — сказал он наконец, — человек оказывается в нужном месте в нужное время. И если он не сделает то, что должен, то кто сделает? Идите, молодой человек. Вас ждёт жизнь.

XI

Возвращался в Петербург Николай Степанович тем же поездом. Купе первого класса, то же место у окна. Только теперь вагон был полон пассажиров, слышались голоса, смех, звяканье чайных стаканов.

Вечерело. За окном проплывали те же заснеженные поля, но теперь они казались другими — живыми, настоящими, без всякой мистики.

В купе вошёл попутчик — толстый купец с добродушным лицом. Разговорились. Купец рассказывал о своих делах, о семье, о планах на будущее. Обычный разговор обычных людей в обычном поезде.

И вдруг поезд начал замедляться. Остановился.

Николай Степанович напрягся, прислушался. Неужели снова? Неужели опять та станция вне времени?

— Что случилось? — спросил купец у проводника.

— Ничего страшного, барин. Встречный поезд пропускаем. Пять минут постоим и дальше поедем.

Николай Степанович выдохнул и улыбнулся. Обычная остановка. Обычная жизнь.

Он достал записную книжку, перечитал свою вчерашнюю запись. Подумал и добавил:

"Постскриптум. Сегодня спас человека. Не знаю, изменит ли это мир, как предсказывал мой странный попутчик. Но знаю точно — это изменило меня. Я больше не сомневаюсь в своём пути. Не жалею о несделанных выборах. Каждый человек проживает только одну жизнь из множества возможных. И это не ограничение — это дар. Потому что эта одна жизнь — настоящая. Остальные — только тени.

Может быть, где-то в параллельных мирах живут другие Николаи Степановичи — богатые и бедные, счастливые и несчастные. Но этот, я, здесь и сейчас — я выбрал свой путь. И иду по нему с открытыми глазами и чистой совестью.

Поезд трогается. Еду домой. Завтра будет новый день, новые дела, новые выборы. Но я готов к ним. Потому что знаю главное — в каждом моменте скрыта вечность, в каждом выборе — судьба, в каждом человеке — вселенная.

И ещё. Если когда-нибудь, в каком-нибудь остановившемся поезде, я снова встречу того странного господина Судьбинского, я скажу ему спасибо. За урок. За возможность увидеть. За напоминание о том, что значит быть человеком".

Эпилог

Прошло пятнадцать лет. Николай Степанович Вершинин, уже немолодой, почти седой, сидел в своём кабинете и разбирал бумаги. Адвокатская контора процветала, дела шли хорошо, но сам он уже подумывал о покое.

В дверь постучали. Вошёл секретарь:

— Николай Степанович, к вам посетитель. Молодой доктор, говорит, что вы знали его учителя.

Вошёл молодой человек лет двадцати пяти, с умным, сосредоточенным лицом.

— Простите, что беспокою, Николай Степанович. Меня зовут Михаил Петрович Светлов. Я ученик Александра Ивановича Белкина, того самого учителя, которого вы когда-то спасли от каторги.

Вершинин встал, пожал руку гостю:

— Как поживает Александр Иванович?

— Он умер год назад. Тихо, спокойно, в окружении учеников. Перед смертью просил передать вам это письмо и... ещё кое-что.

Молодой человек протянул конверт и небольшую шкатулку.

Николай Степанович вскрыл конверт. Почерк был слабый, дрожащий, но разборчивый:

"Дорогой Николай Степанович!

Пишу вам с того света (когда вы будете читать это письмо, я уже буду там). Хочу сказать то, что не успел тогда, пятнадцать лет назад.

Вы спасли не просто мою жизнь. Вы спасли жизни всех моих учеников, всех, кому я успел передать хоть крупицу знания и добра. Среди них есть удивительные люди. Михаил Петрович, который передаст вам это письмо, — один из них. Он нашёл способ лечить болезнь, которую считали неизлечимой. Спас уже сотни жизней и спасёт ещё тысячи.

В шкатулке — мои карманные часы. Простые, недорогие, но они шли со мной всю жизнь после суда. Каждый их тик напоминал мне, что время моей жизни — подарок. Подарок от вас. Теперь я возвращаю их с благодарностью.

Живите долго, мой спаситель. И знайте — добро, которое вы сделали, живёт и множится в мире.

Вечно благодарный вам,
Александр Белкин"

Николай Степанович открыл шкатулку. Внутри лежали простые серебряные часы. Он завёл их, поднёс к уху. Тикали ровно, спокойно, как биение сердца.

— Александр Иванович часто рассказывал о вас, — сказал молодой доктор. — Говорил, что вы появились в зале суда как ангел-спаситель. Что без вас его бы не было, и нас, его учеников, тоже.

— Я просто делал свою работу.

— Нет, вы делали больше. Александр Иванович рассказывал, что узнал потом — вы отказались от огромного гонорара за другое дело, чтобы заниматься его защитой. Это правда?

Николай Степанович пожал плечами:

— Деньги приходят и уходят. А возможность спасти невинного... такое выпадает не каждый день.

Молодой человек встал:

— Я не буду больше отнимать ваше время. Но позвольте сказать — если бы не вы, меня бы не было. И сотен спасённых мною людей тоже. Вы даже не представляете, сколько добра породил ваш поступок пятнадцать лет назад.

Когда доктор ушёл, Николай Степанович долго сидел, держа в руках часы учителя. Думал о странном попутчике в остановившемся поезде. О всех непрожитых жизнях. О выборе, сделанном тогда.

И улыбнулся.

Всё было правильно. Та единственная жизнь, которую он прожил и проживает, — она стоила всех остальных, непрожитых. Потому что в ней он остался человеком. Просто человеком, который в нужный момент сделал то, что должен был сделать.

Часы в его руках тикали, отмеряя время. Обычное, земное, человеческое время, в котором каждая секунда — это выбор, каждый выбор — это судьба, и каждая судьба связана со всеми остальными невидимыми нитями добра и зла, любви и равнодушия, правды и лжи.

И в этом сплетении нитей, в этой ткани бытия, его нить была на своём месте. Там, где должна быть.

Николай Степанович поставил часы учителя на камин, рядом с часами своего отца. Два времени, две жизни, две судьбы, соединённые одним выбором в остановившемся поезде снежной декабрьской ночью.

За окном шёл снег. Петербург готовился к Рождеству. Жизнь продолжалась.

Обычная. Удивительная. Единственная.

Конец