Белая ночь профессора Лунина

Глава первая, в которой появляется человек в сером

Профессор Павел Михайлович Лунин жил на Васильевском острове, в старом доме с атлантами, которые, казалось, устали держать балкон и вот-вот уронят его на головы прохожих. Квартира его помещалась на четвёртом этаже, и из окон открывался вид на Неву — серебристую, переменчивую, то ласковую, как кошка, то злую, как цепной пёс.

В тот июньский вечер 1925 года, когда началась эта история — а может быть, и закончилась, тут уж как посмотреть — профессор сидел в своём кабинете и писал трактат о природе времени. Писал он его уже семь лет, исписал тысячи страниц, но конца не было видно. Время ускользало от определения, как ртуть от пальцев.

Белая ночь стояла над Ленинградом. Тот особенный, призрачный свет, когда не понять — ещё день или уже ночь, ещё явь или уже сон. В такие ночи границы между мирами истончаются, и случается то, чего случаться не должно.

Дверь в квартиру не скрипнула — профессор запер её на три оборота. Шаги по коридору не прозвучали — половицы в квартире скрипели так, что слышно было даже мышь. Но вдруг в кабинете, прямо напротив профессора, сидел человек.

Человек в сером. Всё в нём было серое — костюм, галстук, лицо, даже глаза, которые смотрели на профессора с выражением вежливой скуки. Только на пальце поблёскивал перстень с камнем цвета запёкшейся крови.

— Простите великодушно, — заговорил незваный гость, и голос его был такой же серый, как всё остальное. — Павел Михайлович Лунин?

— Да, — ответил профессор, удивляясь собственному спокойствию. — А вы, позвольте узнать?

— Меня зовут... впрочем, это неважно. Скажем так — я представитель. Представитель тех сил, которые заинтересованы в вашей работе.

— В трактате о времени? Но он не закончен.

— Именно поэтому. Видите ли, профессор, незаконченные вещи иногда опаснее законченных. Они продолжают расти, как раковая опухоль, захватывая пространство вокруг себя. Ваш трактат... как бы это сказать... начал жить собственной жизнью.

Профессор усмехнулся:

— Это метафора?

— Это констатация факта. Каждую ночь, когда вы пишете о природе времени, время в Ленинграде даёт сбой. Небольшой, почти незаметный. Минута здесь, секунда там. Но эти сбои накапливаются. И скоро... скоро может случиться непоправимое.

— Что именно?

Человек в сером встал, подошёл к окну, посмотрел на Неву.

— А вы не замечали, что в Ленинграде всё больше людей, которых не должно быть? Тех, кто умер, но продолжает ходить по улицам? Тех, кто ещё не родился, но уже здесь? Город существует сразу во всех временах, профессор. Прошлое, настоящее и будущее перемешались, как краски на палитре безумного художника.

— Вы бредите.

— О, если бы. Выйдите на улицу в эту белую ночь. Посмотрите внимательно. И вы увидите.

Глава вторая, где профессор выходит на улицу и жалеет об этом

Профессор вышел. Не потому, что поверил странному визитёру — тот исчез так же внезапно, как появился, оставив только запах серы и озона. А потому, что белая ночь звала, манила, обещала откровения.

Васильевский остров дремал в молочном тумане. Фонари горели тускло, как светлячки в молоке. Редкие прохожие скользили мимо, и в их лицах было что-то странное — словно они были не совсем здесь, не совсем сейчас.

На углу Шестой линии и Большого проспекта профессор остановился. Мимо прошла дама в кринолине, за ней — красноармеец в будёновке, следом — человек в странном блестящем костюме, каких профессор никогда не видел. Они шли, не замечая друг друга, каждый в своём времени.

— Видите? — раздался знакомый серый голос.

Человек в сером стоял рядом, словно вырос из тумана.

— Это... это невозможно.

— В вашем трактате вы пишете, что время — это не река, а океан. Что все моменты существуют одновременно, просто мы способны воспринимать их только последовательно. Так вот, профессор, вы оказались правы. Более того — вы оказались слишком правы. Ваши слова стали реальностью.

— Но как?

— А вы не знаете? Ленинград — город особенный. Построенный на болоте, вопреки природе. Город, который не должен существовать, но существует. Здесь граница между возможным и невозможным всегда была тонкой. А ваш трактат... он стал катализатором. Последней каплей.

Мимо прошла процессия — монахи в чёрных рясах несли икону. За ними шли люди в странных прозрачных одеждах, похожих на скафандры без шлемов. Все они были призрачными, полупрозрачными, как акварельные наброски.

— Что вы от меня хотите?

— Очень просто. Прекратите писать трактат. Сожгите всё написанное. И тогда время вернётся в свои берега.

— А если я откажусь?

Человек в сером улыбнулся, и улыбка его была страшнее любой угрозы.

— Тогда Ленинград станет городом-призраком. Городом, где все времена существуют одновременно. Где мёртвые ходят среди живых, а нерождённые говорят с умершими. И вы, профессор, будете жить — или существовать — во всех временах сразу. Представьте: быть младенцем, юношей, стариком одновременно. Помнить свою смерть и не помнить рождения. Разговаривать с правнуками, которых у вас никогда не будет.

Глава третья, в которой появляется Соня

Профессор брёл по набережной, пытаясь осмыслить происходящее. Нева текла как обычно — или не как обычно? В её водах отражались огни разных эпох: факелы, газовые фонари, электрические лампы, и что-то ещё, чего профессор не мог определить — может быть, огни будущего.

У Дворцового моста его окликнули:

— Павел Михайлович! Наконец-то я вас нашла!

Обернувшись, профессор увидел девушку лет двадцати пяти. Рыжие волосы, веснушки, зелёные глаза с золотыми искрами. Одета странно — не по-современному, но и не старомодно. Словно из другого времени.

— Простите, мы знакомы?

— Ещё нет. Но будем. Через семь лет. Меня зовут Соня. Софья Александровна Временская. Да, я знаю, фамилия символическая. Я ваша ученица. Вернее, буду вашей ученицей. Если, конечно, вы не послушаетесь этого серого типа.

— Вы из будущего?

— Из одного из возможных будущих. Из того, где вы закончили свой трактат. Где вы совершили открытие, перевернувшее представление о времени. Где я стала вашей ученицей, потом ассистенткой, потом...

Она замолчала, покраснев.

— Потом?

— Это неважно. Важно другое — вы не должны сжигать трактат! Да, сейчас происходит временной сбой. Да, это опасно. Но это пройдёт! Город адаптируется. А ваше открытие... оно спасёт тысячи жизней. Позволит предотвращать катастрофы. Лечить неизлечимые болезни. Понимаете?

— Но человек в сером сказал...

— Человек в сером — страж старого порядка. Он боится перемен. Боится, что люди получат власть над временем. Но разве знание — это зло? Разве понимание — это преступление?

Профессор смотрел на девушку и чувствовал странное притяжение. Словно он знал её всю жизнь. Или будет знать. Время спуталось не только в городе — оно спуталось в его душе.

— Пойдёмте, — сказала Соня, беря его под руку. — Я покажу вам кое-что.

Глава четвёртая, где раскрываются тайны

Они шли по Невскому, и проспект менялся на глазах. То это был Невский времён Пушкина — с каретами и дамами в кринолинах. То революционный — с броневиками и красными флагами. То какой-то иной — с машинами без колёс, парящими над мостовой.

— Видите? — говорила Соня. — Все эти времена реальны. Они существуют параллельно. Ваш трактат просто сделал границы проницаемыми. Но это не катастрофа — это дар!

Они свернули в подворотню, и оказались в странном месте — не совсем в городе, не совсем вне его. Круглый зал с высоким куполом, в центре — нечто похожее на астролябию, но гораздо сложнее.

— Это Институт Времени, — объяснила Соня. — Он будет основан через десять лет. На основе вашего трактата. Здесь мы изучаем временные потоки, учимся ими управлять.

— Но если институт из будущего, как мы можем быть здесь сейчас?

— А разве вы сами не писали, что время нелинейно? Что прошлое, настоящее и будущее — это условности, придуманные человеческим сознанием для удобства?

В зале появились другие люди — призрачные, полупрозрачные. Среди них профессор с удивлением узнал себя — постаревшего лет на двадцать, с седой бородой, но с молодыми, горящими глазами.

— Павел Михайлович, — обратился к нему его будущий двойник. — Не слушайте серого. Он не тот, за кого себя выдаёт.

— А кто он?

— Он — воплощение страха. Страха перед неизвестным, перед переменами. Каждый раз, когда человечество стоит на пороге великого открытия, появляется кто-то в сером и предлагает сжечь рукописи, разбить приборы, отказаться от поиска. Галилею являлся, Джордано Бруно, многим другим.

— Но временные сбои...

— Пройдут. Город перестроится. Ленинград станет первым городом, где время течёт не линейно, а объёмно. Где можно увидеть прошлое и заглянуть в будущее. Где мёртвые могут попрощаться с живыми, а нерождённые — передать весточку.

— Это против природы!

— Нет, — вмешалась Соня. — Это и есть природа. Истинная природа времени. Мы просто перестанем себя обманывать, будто живём на плоской временной линии.

Глава пятая, в которой делается выбор

Профессор вернулся домой под утро. Белая ночь начинала розоветь, обещая рассвет, который может наступить, а может и нет — в городе, где время сломалось, нельзя быть уверенным ни в чём.

В кабинете его ждал человек в сером.

— Ну что, убедились? Видели хаос?

— Видел. Но не хаос, а... новый порядок. Непривычный, пугающий, но в нём есть своя логика.

— Вы не понимаете! — в голосе серого появились эмоции. — Если это распространится за пределы Ленинграда, весь мир изменится необратимо!

— Может быть, ему пора измениться?

— Люди не готовы! Они сойдут с ума, увидев все свои возможные судьбы, встретившись с умершими родственниками, узнав дату собственной смерти!

— А может быть, они станут мудрее? Добрее? Перестанут бояться смерти, поняв, что это просто переход в другое состояние времени?

Человек в сером подошёл к столу, где лежала рукопись трактата.

— Последний шанс, профессор. Сожгите это. Или я сделаю это сам.

— Попробуйте.

Серый протянул руку к рукописи, но его пальцы прошли сквозь неё, как сквозь воздух.

— Что?..

— Вы же сами сказали, — улыбнулся профессор. — В этом городе, в эту ночь, все времена существуют одновременно. Рукопись, которую вы видите — из прошлого. Её уже нет. Она сгорела при пожаре три года назад. Но она также из будущего — я восстановлю её по памяти. И из настоящего — вот она, лежит передо мной. Вы не можете уничтожить то, что существует во всех временах сразу.

Человек в сером начал бледнеть, становиться прозрачным.

— Вы не понимаете, что натворили...

— Понимаю. Я открыл дверь. Теперь решать человечеству — войти в неё или остаться снаружи.

Глава шестая, где всё запутывается окончательно

Прошла неделя. Или год. Или мгновение. В Ленинграде, где время текло теперь во всех направлениях сразу, трудно было определить.

Профессор продолжал писать трактат. Каждую ночь — белую ночь, которая теперь не кончалась, — он садился за стол и выводил формулы, описывающие то, что не поддавалось описанию.

Соня приходила каждый вечер. Или утро. Она была то восемнадцатилетней студенткой, то тридцатилетней ассистенткой, то пожилой дамой с сединой в рыжих волосах. Иногда все три Сони присутствовали одновременно, споря друг с другом о деталях теории.

— Вы же понимаете, что влюбились в меня? — сказала однажды средняя Соня.

— В какую из вас? — улыбнулся профессор.

— Во всех. В саму идею меня. В возможность меня.

Город менялся. Люди привыкали жить в многослойном времени. На Дворцовой площади можно было увидеть парад 1918 года, наложенный на гулянья времён Александра Второго и на какое-то странное световое шоу из далёкого будущего.

В квартирах жили семьи из разных эпох, не мешая друг другу. Дети играли с собственными дедушками-детьми. Старики учились у собственных правнуков.

Но были и те, кто не выдерживал. Сходил с ума от обилия вариантов, от встреч с умершими, от знания будущего. Они уезжали из Ленинграда, и как только пересекали городскую черту, забывали обо всём странном, что видели.

— Город защищает себя, — объяснила младшая Соня. — Только те, кто готов принять новую реальность, могут остаться.

— А что с остальным миром?

— Пока ничего. Эффект локализован. Но если вы закончите трактат, опубликуете его... тогда начнётся цепная реакция. Город за городом будут переходить в новое состояние времени.

— И это хорошо?

— А это плохо? — вопросом на вопрос ответила старшая Соня. — Люди получат шанс исправить ошибки прошлого. Предотвратить трагедии будущего. Встретиться с теми, кого потеряли.

— Или потеряться окончательно в лабиринте времён.

— Свобода всегда опасна. Но разве рабство лучше?

Глава седьмая, в которой приходят гости

В один из дней — если это можно было назвать днём — в квартиру профессора пришли гости. Необычные даже по меркам нового Ленинграда.

Первым вошёл Пушкин. Да, тот самый. Молодой, кудрявый, с горящими глазами.

— Любезный потомок, — сказал он, целуя руку ошеломлённому профессору. — Прослышал о ваших изысканиях. Любопытнейшая теория! Я всегда подозревал, что со временем что-то не так. "Что день грядущий мне готовит?" — помните? А оказывается, день грядущий уже здесь, надо только уметь его увидеть!

За ним вошёл человек в странной одежде — не то халат, не то комбинезон из серебристой ткани.

— Профессор Лунин? Я из 2157 года. Пришёл поблагодарить. Ваш трактат станет основой новой цивилизации. Цивилизации, свободной от оков линейного времени.

Третьим вошёл... сам профессор. Но другой — из альтернативной реальности, где он не стал учёным, а стал художником.

— Коллега, — сказал он сам себе. — Или как нас теперь называть? Я пришёл предупредить. В моей реальности трактат привёл к катастрофе. Люди не справились со свободой. Началась временная война — каждый пытался изменить прошлое в свою пользу.

— Но в моей реальности, — возразил гость из будущего, — всё прошло гладко. Человечество поднялось на новую ступень эволюции.

— "И чья возьмёт?" — философски заметил Пушкин, наливая себе вина из графина, который то появлялся на столе, то исчезал.

Профессор смотрел на своих гостей и понимал — он открыл ящик Пандоры. Или шкатулку с сокровищами. Или и то, и другое одновременно.

Глава восьмая, последняя и бесконечная

Трактат был почти закончен. Оставалось написать последнюю главу — о практическом применении теории. О том, как управлять временными потоками. Как путешествовать между эпохами. Как изменять прошлое, не разрушая настоящее.

Профессор сидел над чистым листом. Все три Сони стояли рядом — молчали, понимая важность момента.

— Если я напишу эту главу, — сказал профессор, — обратного пути не будет.

— Его и так нет, — ответила средняя Соня. — Посмотрите в окно.

За окном Ленинград сиял всеми временами сразу. Над Невой летали драконы из русских сказок и дирижабли из стимпанковского будущего. По улицам ходили викинги, основавшие город за тысячу лет до Петра, и роботы, которые будут жить здесь через тысячу лет после.

— Красиво, — прошептал профессор.

— И страшно, — добавила младшая Соня.

— Красота всегда страшна, — заметила старшая.

Перо коснулось бумаги. Первое слово последней главы. Второе. Третье.

И тут время остановилось. Совсем. Даже в городе, где оно текло во все стороны, наступила абсолютная неподвижность.

В дверях стоял человек в сером.

— Последний шанс, профессор. Я не могу уничтожить то, что уже написано. Но я могу не дать вам закончить.

— Как?

— Просто. Я заморожу этот момент навечно. Вы останетесь здесь, с пером над бумагой, навсегда. Секунда до завершения трактата растянется в вечность.

— Зачем вам это?

— Затем, что баланс должен быть сохранён. Да, люди готовы к новому времени. Но не все и не сразу. Пусть Ленинград останется островом временной свободы. Единственным местом, где прошлое, настоящее и будущее сосуществуют. Остальной мир придёт к этому постепенно, веками, естественным путём. А не через революцию, которую вызовет ваш трактат.

Профессор посмотрел на Сонь. Все три кивнули — решение за ним.

— Знаете что, — сказал профессор, откладывая перо. — А вы правы. Пусть будет остров. Пусть будет место, куда люди могут прийти, когда будут готовы. Пусть Ленинград станет городом-экспериментом, городом-примером. А трактат... трактат подождёт.

Человек в сером улыбнулся — впервые не зловеще, а почти по-человечески.

— Мудрое решение. Но знайте — рано или поздно кто-то другой допишет последнюю главу. Может быть, ваша ученица, — он кивнул на Сонь. — Может быть, кто-то из далёкого будущего. Время не любит незавершённости.

— Пусть. Когда придёт время.

— Каламбур засчитан, — усмехнулся человек в сером и растворился, как утренний туман.

Эпилог, которого нет

Профессор Лунин продолжает жить в своей квартире на Васильевском острове. Каждый день он встречает восход — иногда вчерашний, иногда завтрашний. Соня приходит к нему — то одна, то другая, то все сразу. Они пьют чай из самовара, который существует одновременно в XIX, XX и XXI веках.

Трактат лежит в столе, незаконченный. Последняя глава не написана. Но иногда, очень редко, профессор достаёт рукопись и добавляет строчку. Или абзац. Или просто ставит точку с запятой там, где была точка.

Ленинград живёт своей странной, многовременной жизнью. Туристы приезжают посмотреть на белые ночи, но видят только обычный город — защитный механизм работает безупречно. Только те, кто готов, видят истинный Ленинград — город, где все времена сошлись в одной точке.

А где-то в другом времени — прошлом или будущем — кто-то находит страницу из трактата профессора Лунина. Читает формулы, описывающие природу времени. И начинает понимать...

Но это уже другая история. Или та же самая. В городе, где время течёт во все стороны, трудно отличить конец от начала, эпилог от пролога, последнюю главу от первой.

И может быть, прямо сейчас, читая эти строки, вы находитесь не в своём времени. Может быть, эта повесть написана через сто лет или сто лет назад. Может быть, вы — один из персонажей, читающий о себе.

В конце концов, в Ленинграде белых ночей возможно всё.

Даже то, что невозможно.

Особенно то, что невозможно.

---

А профессор Лунин всё сидит в своём кабинете, держа перо над чистым листом. Сейчас он напишет первое слово последней главы.

Или не напишет.

Время покажет.

Если, конечно, оно есть.