Моё бесправное горе ч. 1

Моё бесправное горе длиною в полвека (повесть об одной непрожитой жизни)
                Хочется руки вскинуть к небу:
                Что же ты сделал с ним и со мной!
                Cколько же судеб сломал так нелепо,
                Стон мой не слышишь, слепой и глухой…

Что такое жизнь? Родился, ты на этой стороне. А смерть – на той. И ты учишься ходить, чтобы начать переходить улицу. Жизнь – она и есть эта дорога, не вдоль, когда тебе кажется, что надо по ней пойти. Идти и идти… Стараешься подольше вдоль, да хоть по обочине… А на самом деле дорогу ты переходишь поперёк… Там есть конец.
По ней мчатся машины? Нет, обстоятельства, которые тебя могут выжать, дожать, пережать… Уничтожить до того, как вопреки всему, дойдёшь до той стороны.
О чём ты думаешь? Переходя, пройдя – остаться живым и счастливым. Сначала смотришь налево. Потом – направо. Сначала ты думаешь так. Потом – эдак. Пока перейдёшь, по сторонам глядишь. Но – назад дороги нет.
Дойдя до той стороны, смотришь туда, где был. Видишь всё. Ребёнком, юношей, ты уже стар и видятся старые лица… Взгляд охватывает, выхватывает… То смешно, то грустно… тоскливо… Но НИЧЕГО уже не изменить, не исправить, не доделать…
Это называется воспоминаниями.

***
«Доктор был молодой и хорош собой, но уже носил очки. Щурясь, он приветливо пригласил очередную больную, сегодня понедельник, тяжёлый день, все ждали выходных, чтобы, наконец, дойти до врача.
Хирург отделения женского здоровья тщательно осмотрел грудь пациентки, скосил глаз на анкету, 75 лет, и участливо спросил:
= Ничего не чувствовали?
= Нет, доктор джан, но уже часто пишут: ходите на маммографию, думаю, дай, схожу! И вдруг такое!
= Ничего, вылечим! Значит, так. Сердце проверим ещё раз, жалуетесь?
  –Да вроде не очень…
  – Тогда анестезию легко пройдёте. Медсестра вам скажет, какие ещё анализы, постарайтесь за неделю закончить, ладно? Не будем откладывать. Когда закончите, сразу первый же операционный день   – ваш. Хорошо? Не переживайте, вашей маме было 50, когда ей сделали ту же самую операцию, а сколько прожила! Я читал вашу историю болезни…
Женщина, благоговея, смотрела на доктора.
Не зря так хвалили! Какой обходительный, участливый, – подумала она, выходя из кабинета.
После операции она хорошо перенесла и анестезию, и пробуждение, лежала и не понимала, где она.
 Дверь отворилась, блеснули очки и доктор наклонился над нею:
  – Ну как? Всё в порядке! Два дня   – и вы дома будете. Невестки есть?
  – А как же, доктор! Пусть враг наш будет без невесток, хорошие они у меня!
Врач помахал рукой и вышел… Вот его собственная мама пока без невестки. Ну, нету идеальной девушки! А он хочет такую, как его мама: и учёная, и начитанная, и следит за собой, и на работе все её уважают… Правда, не красавица, как её родные сёстры, но умеет шить и красиво одеваться. Мама – лучшая! Вот и ищет лучшую…

***
… В концертном зале зрители захлопали, чтоб скорей начали, уже минут 15 прошло.
Свет погас, на сцену вышел высокий пианист, раскланялся и стал играть объявленное произведение. Зал затих. Музыкант играл превосходно, но музыка! Зрители были готовы слушать что угодно, но такую буйную, родную, с отголосками горных плясок… А он рукой останавливал аплодисменты и объявляли уже по динамикам, в конце он встал и застенчиво улыбнулся, поблёскивая очками. Вызывали на бис, наконец, взял скрипочку со стула и заиграл уже на скрипке. Полилась волнующая мелодия то ли любви, то ли колыбельной…
 Первый букет молодой пианист и композитор, спустился в зал и положил на колени нестарой женщины в первом ряду.
  – Моей маме, которая водила меня в школу!
И зал утонул в аплодисментах…

Но всему этому не суждено было случиться. Мой мальчик заболел в десятом классе…

Это повесть об одной непрожитой жизни. Хотя – почему одной? Их было даже несколько…

Я пишу о своем горе. О своей огромной любви. О своём бессилии   – я не смогла защитить моего ненаглядного мальчика. И в этом моя трагедия.
Про свою страшную потерю в жизни».

Самые счастливые в жизни те, кто еще не знают, что они несчастны.

Сгорбленная худая женщина медленно бредёт по расплавленной улице солнечного города. Тащит за собой продуктовую тележку, и, остановив взгляд на ней, покорно ожидающей зелёный свет, невольно думаешь: ей некому покупать продукты? Почему она не сидит у телевизора? Или не вяжет подхватки к стареньким кастрюлям и верным сковородкам? Последние две-три недели каждый день она проходит мимо окна моего дома на перекрёстке, привычно заглядывает мне в окно, не видя меня, но я знаю, что она просто смотрится в него как в зеркало – женщины часто смотрятся в витрины и окна на первых этажах.
Вот и сегодня она подходит к моему окну, смотрится… и вдруг падает, как скошенная! Я подбегаю к подоконнику, к ней уже подбежали, я выбегаю тоже. Бедняжка уже встала с помощью прохожих и, растерянно осматривая себя, радостно сообщает:
– Целая!
– Я вас провожу! – обращаюсь к ней, как к знакомой.
– Не беспокойтесь, я целая, дойду!
Но я беру её под локоть и веду под зелёный свет. Неожиданно оказывается, что живёт она в здании напротив, но на последнем этаже, переехала совсем недавно, разменяв большую квартиру в центре на две однушки..
Старое здание, но крепкое, кряхтя, мы влезаем в лифт, который тарахтит и дребезжит, грозя каждую минуту остановиться.
Я вызвалась заносить ей иногда продукты, она почему-то отказалась от собесовской женщины, ждала, когда новую прикрепят.
Оказалось, ей не так уж много лет, выглядела намного старше. За свежим чаем женщина рассказала о себе немного, всё перебирала салфетки и чашки, с места на место перекладывала посуду.
Её подкосило горе длиною в несколько десятков лет. Так и не уточнив, какое горе, а впрочем, горе и есть горе, какая разница – какое именно, это ты воспринимаешь его именно так. А кто-то другой будет выносить результаты своей экспертизы о размерах?
Она рассказала, что в последние годы преподавала в школе химию, благо, школа рядом с домом, ноги подводят. Я промолчала – никогда не знала и не любила эту химию. Впрочем, в школе мало что любила.
Несколько раз я заходила к ней, обсуждали, естественно, не соседей, а каких-то писателей, художников, почти все предпочтения оказались общими, ну, разумеется, про порядки в ЖЭК и поликлинику. Иногда с неохотой рассказывала про своё научное прошлое, тосковала.
Я почему-то не стала говорить ей, что сама тоже пишу, правда, научные статьи и книги. Но это так же увлекательно – и писать, и читать…
Оставила ей свой телефон на всякий случай, взяла её номер…

***
Прошло несколько месяцев, мне позвонила эта дама и попросила зайти, если найдётся время и желание.
При желании, прошу прощения за каламбур, желание и время находятся. И вот я стою перед её дверью, открывает незнакомая тётка.
Из собеса! – догадалась я по выражению лица. Так и оказалось.
Дама лежала в постели, очень обрадовалась моему приходу.
– Я вам очень благодарна. С того дня всё переговариваюсь с вами в мыслях.
Она протянула мне толстую тетрадь и сказала:
– Заберите его себе, это мой дневник.
«Заберите себе» означало: «делайте с моим дневником что хотите». Но что такого интересного может содержать дневник этой простой старушки, придавленной неизвестным мне горем и тяжелыми годами, далеко за 80?
Тётка вышла, а я не знала, что ответить. Хотя потом поняла, что старушка хорошо представляла себе, что после неё найдётся родня, всё продаст или вынесет на свалку, а дневник в мусорном баке она не хотела себе представить…
Мне пришлось уехать в довольно продолжительную командировку, иногда вспоминая и её, и дневник, который я даже не успела перелистать. Но, вернувшись, не дозвонилась ей – трубку никто не брал.
Рассеянно пробежав по страницам, всё же решила прочитать, почерк у старушки был великолепный, и чем дальше, тем страшней становилась история этой обыкновенной женщины, бывшей когда-то молодой, цветущей и счастливой, и на глаза наворачивались слёзы…
Почти ничего не меняю, да и незачем. История длинной жизни, а к концу – одиночества. Муж ушёл, близкие родственники за редким исключением почему-то не особо жаловали её – это она в двух-трёх словах успела мне рассказать…
Что ж, не мне объяснять вам про горе и одиночество…

***
… Купила большую общую тетрадь. С красивой блестящей обложкой. Сегодня всё же решила кое-что записывать, скорей всего потому, что некому рассказать, никому всё это не интересно. В таких случаях спасает старинное изобретение – дневник.
Но зачем я пишу, если некому читать? Неужели я смогу это перечитывать? Ведь весь мой мозг и так состоит из чётких воспоминаний…
У меня и раньше характер был скорее замкнутый, главные секреты никому не выдавала   – ни свои, ни чужие. Но окружение было, и довольно долго. И вдруг подкралось это одиночество, которое я вовсе не ждала так рано. А может, оно и вовремя оказалось… но наступило нежданно. И я его стала чувствовать зримо, материально. Стоит в дверях, не даёт выйти куда-то, только в магазин и обратно. Соседей в доме, куда я переехала поближе к метро – почти не знаю, да и не вижу их. Для этого надо было выходить во двор, катать в коляске детей, или выводить в скверик внуков, или хотя бы собаку… Ничего этого у меня нет, кроме кошечки, век у них не человеческий… Инсульт у ней был, на руках носила в туалет… По-нашему посчитать, 85…
У меня остались только фотографии, с которыми я даже не разговариваю. Мельком посмотрю – и отвожу глаза. О чём разговаривать с фотобумагой?
Но они всё время передо мной, на всех стенах, на кухне, в коридоре, в книжном шкафу…
Я давно стала записывать мои дни и события, давно. С детства, тогда это было модно, осталось от предыдущего века. Но все дневники пожгла, по разным причинам.
Мне было 30 лет, когда я его родила, а прошло больше 50-и. Как же прошли эти полвека, что я даже не заметила, что это проходят мои собственные годы? Я думала – проходят дни: понедельник, четверг, суббота… А послезавтра опять понедельник… Потом стало понедельник и сразу – пятница-суббота… В итоге прошёл, пролетел год.
Карусель какая-то, но не по кругу, а куда-то вдаль, в туманное и непредсказуемое вперёд…

***
Из маленькой записной книжки переписываю скудные, но тёплые записи…
Маленький мальчик водит пальцем по компасу и в голове его бьётся вопрос: почему эта вертлявая стрелка – как ни повернись – в одно и то же место показывает? А на маминой руке – крутится по кругу, мама часто на часы смотрит и зовёт обедать. Или гулять. Или к няне…
– Ма, что это за часы такие? Всего четыре буквы, а чисел нет?
– Это компас, сладкий мой. Показывает, где Москва, воон туда, далеко-далеко, а где Турция – вон там, совсем близко.
– Там Масис! А за ней Турция спряталась! Чтобы в нас стрелять! Ды-дых! А когда мы будем – их! Ды-дых!

***
Брат вспоминает:
– Было ему 9 лет, спрашиваю – что читаешь?
– Джованьоли! – и явно ждёт, чтобы я отвалил. Чтобы дочитывать, мешает же.
– Как? «Спартак»? И как он тебе?
– Уже заканчиваю. Мой любимый герой будет!
Но это я вперёд зашла, вот всегда так, даже воспоминания не встают в очередь.
 
***
Наконец-то и я выхожу замуж!
По правде говоря, сие действо не очень хорошо представляю в деталях. Выборочные последствия – пожалуйста. Ходить в гости и на всякие похороны с мужем, например. Или те же дети. Их-то и нестерпимо хотелось, своих, чтоб свой, на весь день и на всю ночь, на отпуск и повсюду с собой! Любовь к племянникам натыкается на собственнические позиции родителей. Хотя их я обожала, вылизывала и зацеловывала, таскала повсюду с собой, не могла наглядеться… Засовывала их пахнущие пелёнки в студенческий портфель и таскала даже на лекции, вытаскивала и нюхала их молочный запах… Где они?

***
Он не хорош собою, ну и что? Разве я такая уж красавица? До него мне нравились парни, кому-то я нравилась, всех помню и отношусь с доброй памятью… Но до замужества не доходило, для этого я ещё не созрела в годы учёбы, да и родители считали, что можно только после окончания университета.
А этот второй год ходит за мной, кружится, надоело в девках мне! Выхожу! Если что – разведусь! Делов-то!
Как же я ошибалась! Это же не эксперимент в моей химической лаборатории, который можно и нужно повторять… Как это важно – выйти замуж за единственного, с которым и в голову не придёт такое. И от которого и только от него хочешь иметь детей!

***
Кажется, он всем нравится. Культурный такой, в очках, похоже, ботаник. Настоящий интеллигент! – всеобщее мнение. Мы ходим в один и тот же кружок по изучению английского языка. Для сдачи минимумов. Хотя так и не довыучила этот английский, немецкий выпирал, его и сдала.  Делала я диссертацию по хлорированию и использованию карбинола. Хотя по универу была аналитиком. НИИ большой, многопрофильный. В основном, все молодые, все соискатели.
На работе было страшно интересно – семинары, доклады, турпоходы, толстые журналы. Я секретарь комсомола, хохотушка, языкастая. Со всеми – что дома, что в кругу друзей и коллег – одинаковая. Работала с нами одна девушка, столько анекдотов знала! Причём, хоть и не замужем, но про женщин и мужчин рассказывала анекдоты. А все думали, что она скромнейшая паинька. И никогда бы не поверили, что та умеет такие анекдоты рассказывать! Я всегда удивлялась такой способности. Одна и та же в кругу одноклассников – ближайших друзей, однокурсниц… Думала: как как можно жить двойным впечатлением?
Но – ирония судьбы – удивлялась, удивлялась, а её переплюнула: никому в голову не приходит, какой я двойной жизнью столько лет живу. Столько лет!

***
На свадьбу приезжал его брат. Отговаривать приезжал! Разумеется, его...
Даа, как же важно быть красавицей! Я была обыкновенной на вид… Он ему сказал: Не мог покрасивее найти? А он так и передал мне. Мол, я честный, тебе всё рассказываю. А что дурак   – я не догадалась, сама такой была…
Эх, жалко, слишком поздно узнала об этом разговоре, мама с тётками уже накупили всего, наварили, напекли, гости вот-вот придут... И я растерялась от неожиданности, даже не топнула ножкой.
А ведь тогда моя жизнь была бы совсем другой…
Этот брат боялся, что заботы о старом больном отце лягут теперь поровну и на него, вот почему он отговаривал... И даже предложил престранный, на мой взгляд, вариант: «А пусть она, если любит, останется с отцом жить в Ереване, пока ты закончишь учебу в Москве».
Три года! Как будто я за отца замуж выхожу! Что мне с отцом-то делать? Он молчит, лежит, завернувшись в одеяло, у него депрессия от диабета, то ли смешно этого брата послушать, то ли ужасно, всё же в родственниках ходить будет... Но возненавидела не столько за это, а когда он при мне сказал мужу: «А ты зря на той не женился. Та была покрасивее, и русская…». При мне! И не шутя, а совершенно серьёзно! Муж объяснял, что за старшего брата не отвечает, сам разозлился, клялся, что на той и не думал жениться, и даже показал фотографию. А я даже взглянула. Всё же спросила: «И кто же красивее?». 
– Ты, ты! – успокоил муж. Сейчас-то я знаю больше, чем тогда. Но кто мешал мне не спешить, а хорошенько подумать?

***
Я сдала минимумы! Сколько бумаг пришлось собирать, чтобы без покровителей получить право на экзамен! В Госунте сдала немецкий, на пять! Неужели я так хорошо его знала? Газету, книгу по химии, три страницы, без словаря! Шенкманс был просто гением! 12 страниц задавал переводить за каждые три дня! А с моей почти феноменальной памятью… Ну, философию я легко сдала, в школе не зря несколько лет таскала ненавистное прозвище, Философом нарекли, сумкой колотила по спине обидчиков.…

***
Мы переехали в Москву, и я буду продолжать учёбу! В Москве! Я с детства мечтала учиться в Москве! «Где Кремля кирпичи»…
В те годы найти съёмную квартиру было проблемно, вроде все находят, сдают, но тайно, потому как менты шныряют, у старух в подъезде выявляют. Нашли однушку в Черемушках. Вернее, муж нашёл к моему приезду. Как он не разобрал, что хозяйка психически больна, сегодня ума не приложу. Но тогда… Честно сказать, и я не сразу распознала в ней больную – у нас не было опыта. И деньги вперёд за два месяца заплатили. А она вечером пришла и говорит: «Я на кухне лежанку открою, только на сегодня».

***
Вдрызг пьяная, я в первый раз в жизни вижу пьяную женщину, в Ереване такого нет, чтобы женщина пила или так пила, да ещё на земле перед магазином валяться... На следующий день я даже не смогла зайти на кухню. Там с ней лежал мужик, тоже вусмерть. В кухне, хрущёвской пятиметровке, как они помещались, чем дышали – стоял густой перегар!
Муж потребовал или вернуть деньги, или оставить нас одних, как договаривались. Хозяйка схватила невесть откуда тяжелую гирю и накинулась на меня. «Это всё твоя Гхаля подучила, сучка!».
Хотя я тихонько сидела в комнате без двери и с бьющимся сердцем слушала перепалку. Ночью боюсь спать – дверь сломана и вынесена в коридор. Муж сказал, что надо петли купить, отвёртку, и что он не умеет двери вставлять, всё равно снова сломает, раз ненормальная.
Я ставлю в проём стул, на него кастрюлю вверх дном, на кастрюлю – стакан, в нём – две ложки. Система оповещения.

***
Зовут её Прасковья Михайловна. Оказалось, она на учёте. В первый раз слышу это слово, муж откуда-то знает. Приходила медсестра, звонила в дверь, я боялась открыть – думала, хозяйка. Занимаюсь, в мае приёмный экзамен в аспирантуру. Медсестра представилась патронажной и через дверь стала допрашивать, кто я такая. Услышав мой дрожащий голос (я успела кое-что рассказать про хозяйку), она сразу поняла, что я жиличка по найму и вздохнула за дверью:
– Девушка, она у нас на учёте, будьте осторожны.

***
Однажды ночью хозяйка, слава богу, не пришла, буду спать спокойно, сижу, жду мужа – к брату поехал. Возвращается, с этой пьяной подмышку. Тащит её, а мы на пятом этаже!
– Замёрзла в сугробе, нам же страдать! Выгнали бы к чёртовой матери, снова искать квартиру…
У нас масло было гусиное. Жир. Ушанку не достать было, муж в шляпе щеголял при минус 20, уши побелели, я на рынке достала, растирала ему уши, немножко осталось.
Теперь он её уложил и стал растирать. Она что-то бормотала, бурчала, и стихла.

***
Вечером муж, услышав не совсем понятное мне слово «учёт», вздрогнул. Говорит, что это значит, что она шизофреник. Кошмар! Разве их не в больницах держат? Денег почти нет, до стипендии далеко, но что делать? Пошли в Банный переулок, недалеко от проспекта Мира. В советские времена там снимали-сдавали квартиры, комнаты, обменивались и разменивались. Удивительно, как много среди сдающих квартиры с виду нормальных, но на самом деле – шизофреников. И это при запретном характере найма как такового, у них есть лишние квадратные метры, но нищенская пенсия по инвалидности.

***
Подошла женщина, и мы, уже наученные горьким опытом, внимательно стали её разглядывать. С виду нормальная, обходительная, успокоились, правда, с некоторой опаской поехали с будущей хозяйкой «смотреть». Куда-то на Ленинский проспект, осмотрели, вроде квартира подходит, близко к мужниной работе (он всегда выбирает ближе к себе). Неубранная комната завалена ненужной пыльной мебелью, везде вышитые салфеточки, абажур с потолка, из ткани с бахромой, всё в пыли. Ну, конечно лучше, чем у Прасковьмихалны. Это она каждый вечер звонила от нас матери и представлялась:
– Мамма, здравствуй, это я, Прасковьмихална, твоя дочь!


***
И вдруг наша будущая хозяйка шепчет:
– Тихо! Они сейчас придут! Из потолка высыпются!
Мы с мужем тревожно поглядели друг на друга и торопливо стали прощаться. А она продолжает:
– Иногда пойду в ванную, а они на трубе висят. И ругаются.
Короче, опять искать надо. Москва тех лет запомнилась прекрасными театрами, любимой и интересной темой диссертации, Ленинкой и поисками съёмной квартиры… несколько раз ночевали на вокзале.

Искали мы квартиры в Москве ровно девять раз. И с каждой связано какое-нибудь злоключение Вот тебе и «Москва, где Кремля кирпичи».
У ПрасковьМихалны оказалась шизофрения.

***
Нашли вторую. Хозяйки – две девушки, сёстры, по фамилии Верёвкины. Одна – невероятно привлекательная, другая – столь же невероятно непривлекательная, всё лицо в прыщах. Поехали на показ. Одна комната, смежная, в хрущёвской трёшке. Недорого просят, потому как проходная. Но всё равно, нам срочно очень! Да и район – мужу на работу близко. Место моей работы никогда во внимание не принималось – всё должно было быть близко к Профсоюзной. Мне всегда три пересадки перепадали, но я почему-то быстро соглашалась. Вечером перетащили вещи, «Прасковьмихална» гонялась со своей гирей, муж наорал на неё, притихла. Конечно, с деньгами вперёд за целый месяц тоже попрощались, всё пропила.

***
У Верёвкиных – смежная комната, мы проходили через них, шум, гам и грязная кухня с тараканами. Тогда тараканы были везде, начиная с магазинов, кафе, квартир и кончая библиотеками.
Оказалось, их мамашу с папашей лишили родительских прав за пьянство, старшие сёстры остались дома и опекали младших. Самая младшая – 3 годика, садилась на горшок под нашей дверью…
Переехали к ним быстро – вещей-то! Вечером захожу на кухню и остолбеневаю. Большой прямоугольный стол – на всю кухню, заставлен грязными банками из-под сметаны, молока и кефира. Штук сто! Негде даже положить доску, чтоб нарезать мясо. А в самой квартире грязь, немытые полы и всё разбросано. И сестёр не две, а целых пять, мал-мала меньше! В нашей проходной комнате слышно, как они плачут, канючат… Ухожу утром в библиотеку, под нашей дверью малышка на горшке, только что встала, вечером прихожу, опять на горшке, спать укладывают.
Старшая из сестёр, которая непривлекательная, работает на фабрике швеей, помладше – там же, в ОТК. Привлекательная гуляет «на дому», а прыщавая каждый день получает письма от друга из армии, после чего два часа носится по квартире от счастья.
Родителей, как они рассказали, постоянно пьющих и пьяных, после лишения родительских прав куда-то сослали. Первый раз такое слышу. В Армении, наверное, тоже пьют, только мужчины, и то не так пьют, чтоб вытрезвители строить. Да и ни разу не слышала, чтоб кого-то родительских прав лишали… По-моему, родители всю жизнь своё право имеют.
Рядом с продуктовым магазином лежит женщина и воет. Вдрызг пьяная. И никто не удивляется… Москва – странная страна…

***
По утрам муж любит поспать и вечно опаздывает в институт. А вечером то ли жалуется, то ли хвастается:
– Когда ни выйду, в купальнике лежит и глазами зовёт...
Ужас какой! Но ведь он женат, жена рядом...
Очень странные порядки в этой Москве.

***
Верёвкины тоже взяли плату за два месяца вперёд, поэтому пришлось с трудом выдержать их пять душ, немытые банки и вонь. И, наконец, переехать, в трёхкомнатную, совершенно пустую квартиру в новом доме. Спим на полу, благо постели привезли поездом, с удовольствием занимаюсь подготовкой к приёмному экзамену-минимуму, в большой комнате стоят шкафы, и там полно интересных книг. Много поэтов. Хозяева очень приветливые, инженера, работают в Норильске, называется вахтовый метод, как заработают на машину и дачу, переедут в Москву устраиваться. Август Фикшмель. Но сын пишется по матери, Тихоненко. Так надёжней. Ходил тогда анекдот: «А ты, Сидоров по матери, завтра в школу не приходи, Насер к нам приедет!».
Даты стёрла, но год-то явно 1968...

***
У Фикшмелей в Ховрино было уютно – хотя никакой мебели не было, но мы расстелили наши ковры, и спали на них, квартира тёплая. Замечательная была библиотека – сплошь еврейские авторы. Библиотека эта, объясняет Август, его гордость. Там собраны все советские писатели, которые евреи – и Фикшмель еврей, стало быть. То-то я вижу: Михаил Светлов, Иосиф Уткин, дореволюционные какие-то стихи, ранний Мандельштам, да кого только здесь нет! И все или великие, или известные, ну, евреи же… Читаю запоем.
На машину хозяева накопили довольно быстро. В Норильске, должно быть, платили хорошо.
Но у них контракт закончился в Заполярье, пришлось нам снова искать искать жильё…
На Галушкина, у метро ВДНХ, пробыли, тоже в пустой квартире, ровно месяц, милиция рыскала по домам, искала сдающих старушек. А нам сдали на два месяца, после продажи покупатель собирал деньги на ремонт. Мебели, холодильника нет… Но и тут счастье длилось недолго: верхняя соседка донесла на нас и участковый стал преследовать,. «Сдавать не положено!» Но куда деваться семейным студентам? Своё место в общежитии муж уступил другу, а мне дали в таком медвежьем углу, добираться полтора часа! Полтора часа ехать в один конец! Приходится снова искать квартиру. Вещей стало много, как-то незаметно обросли, по 10-15 ходок мы на метро перетаскиваем одежду, посуду. До сих пор помню ломоту в пояснице…

***
Наконец, мы нашли однушку на Каховке и полтора года там прожили. Ардальон приходил за деньгами с улыбчивой молодой женщиной, муж бегал за водкой, тоже душа в душу, сидели долго на кухне и о чём только не говорили! Он благополучно женился на ней (оказывается, тогда это была ещё не жена), и попросил нас оттуда. Причём, немедленно! Разъярённая бывшая, узнав, что тот гуляет с молодой, жена выгнала из дому. Квартира была её.
Снова пошли по подъездам, в Банный переулок, знакомые нашли пару, уехавшую в Польшу, на длительный срок.
Очень радовались, такой шанс – на долгий срок! Но эпохальные события и перемены, начавшиеся с выступлений «Солидарности», больно отозвались на нашем благополучии. Недели через две позвонили из Польши: «Здесь антисоветские демонстрации, в Лодзи, пожалуйста, освободите квартиру, летим, извиняемся!».
Лех Валенса начал новую биографию свою и своей страны, положив начало изменению  биографии миллионов незнакомых ему людей…

***
А мы как раз свёкра перевезли к себе, он на несколько месяцев переехал в Ростов к племяннику, пока мы устроимся. Трёшка была очень удобной…
Дело было к лету, мы решили снять дачу. Нашли в Расторгуево флигель, хозяин жил в большом доме, а этот построил для дачников. Самая красивая пора – весна, лето, 300 соток под нашу зелень засеяли… Чудесная природа, Битцевский лес недалеко, грибы, чай под яблоней. Любимого племянника выписала, младший брат приезжал, сёстры… До недавних пор с хозяйкой дружили. Но пришла зима – флигель-то летний, не отапливался, несколько дней ночевали на Курском вокзале, на скамьях, будто пассажиры, поезда ждём. А свёкор мёрз там, кое-как уговорили брата мужа взять к себе, пока найдём квартиру…

***
Как нашли Крайних, не помню. Но это был огромный человек с огромным сердцем. С молодой женой и долгожданным малышом, они по линии ООН собирались в Италию. У Крайних всё было замечательно: и хозяева, и мебель, и книги – казалось, все отобранные, он долго во Внешторге работал, вид на берег Москвы-реки у метро Коломенское. Крайние относились к нам крайне тепло, каждый раз, приезжая из-за границы, привозили подарки и при посещении вкусно кормили.
– Инна, неси студентов кормить! – ласково подмигивал Юрий жене, с украинским говорком.
У мужа срок аспирантуры закончился, там я год жила одна, хотя одной не приходилось оставаться: все, кто ехал в Москву отовариться, узнавал мой адрес и оставался на неделю-две.

***
Но жила я и одна, у Парка культуры, в коммуналке на Зубовском бульваре, в шестиметровой комнате. Золовка моей подруги уехала после своей аспирантуры, свою мне рекомендовала. В первый раз – когда через 10 дней поняла, что совершила глупейшую ошибку и нам невозможно и нельзя жить. Ушла на целую неделю. Но поумнела на очень краткий срок… Выследил, умолял... На коленях. И так много раз… Не знаю, почему я прощала… Два-три выкидыша измотали мою нервную систему, голова соображала только на работе, есть такой крен. После больниц уходила в ту шестиметровку, бабушка очень меня полюбила, и никому больше не сдавала, соседи других не пускали. А меня почему-то сразу приняли, может, я им стихи на кухне читала, как на сцене. Жила там одна пожилая дама, Любовь Людовиковна, двоюродная сестра Стравинского, в Эдинбурге 40 лет преподавала. 90 лет ей было, занималась бесплатно разговорным английским с двумя профессорами. И меня взяла, сама предложила. Она подарила мне трогательный букварь на английском, рисунки были её.

***
А на дворе стояла Оттепель… Часто по вечерам после работы» на огонёк» я бегала в общежитие аспирантов на Академической, там друзья-аспиранты, с ними было интересно. Долго сидели за чаем, травили анекдоты. Политические, конечно, анекдоты. Шестидесятники уже сходили со сцены, но мы ещё не замечали. Муж благоразумно там не появлялся, как раз из-за этих анекдотов. Говорил, у брата нулевой допуск, нельзя, узнают, что такие анекдоты слушаю, брата уволят. Про допуск тоже в первый раз слышала.
Отдушина – вся культурная жизнь столицы, магазины, музеи, экскурсии в Суздаль, Владимир, Ростов Великий. А театры! Таганка – за билетами стоим с ночи. Отовсюду из открытых окон льётся Высоцкий. Особенно я любила Вахтанговский театр. Под подушкой (прячу даже от мужа) «Раковый корпус» на два дня, записки из зала суда над Бродским, над отважной восьмёркой, папиросные листы Самиздата передаём друг другу и летим дальше, надо успеть докончить хотя бы эксперимент. Узнают – деверя уволят! А меня посадят, заранее исключив из аспирантуры. Это СССР, детка!

***
Четыре года, как живу в Москве. Скоро уеду… Почти дописав диссертацию, даже ВЫВОДЫ, с опаской отдала шефу – я там круто поменяла тему. Шеф проверил, подправил много чего, первую главу вообще исчёркал, я присмотрелась, дальше писала с учётом исправлений, остальные главы пощадил, только подредактировал. Главное – не отругал за перемену темы, а одобрил. И даже похвалил за самостоятельность. Уже можно давать машинистке печатать и рисунки приклеивать. А статьи он сам мне печатал: в процессе я училась оформлять мысль по-научному.

***
Три раза у меня были выкидыши, называются привычные. Но каждый раз эти привычные всё равно трагичные. В неволе не размножались. Приехали на родину. Детей всё не было. О своём собственном ребёнке я мечтала с тех пор, как стала играть в куклы. С тех пор, как родился младший брат, мне тогда было 6 лет. Я относилась к нему, как к своему ребёнку (мама рано пошла работать), кормила, водила в садик, в школу… Потом как пошли племянники, один другого краше и слаще…

***
Кое-как вылежала, с помощью зятя – главврача районного роддома, как раз недавно перевели из другого райцентра. Для пущего спокойствия у него в отделении я и рожала. До этого он взял меня к ним домой, чтоб в случае угрозы выкидыша тут же сделать нужный укол на сохранение, сам колол прогестерон для сохранения.
Выносила…
Райбольница… Зять и рожать решил отвезти к себе, в Арташат, где тогда недавно стал работать…. Тяжелые затяжные роды, ребенок, обвитый пуповиной 4 раза…
Деревенская, хоть и районная больница. В холодном туалете выбиты все окна, кругом неописуемая грязь, санитарки весь день пили чай и начинали убирать, завидев доктора. Холодно, дует, и стыдно за эти самые невероятные условия во второй половине двадцатого века… В палате напротив лежит женщина с «пустым подолом», учительница математики, муж был юристом, нас почти одновременно привезли на каталке, четверо сыновей дома, и этот был мальчик, но вот сразу умер, говорит, даже не показали, – плача рассказывала она.

***
Мой маленький комочек принесли на следующий день, личико похоже на мышиную мордочку. Это уже собственный, но какой-то чужой… непонятно, на кого похож… Несколько дней вскармливания – и чувства захлестнули навсегда, чувства, о которых знают все матери.
Комочек счастья, смысла жизни…
Через пять дней выписали поскорее, чтоб не схватила внутрибольничную инфекцию. Но с маститом. Начались те ужасные пять месяцев… Сначала участковая зашла, померила температуру – 37 и два. Стала убеждать ехать в больницу, всё же грудничок, опасно, я отказывалась – сестра по телефону сказала, чтобы ни в коем случае, муж настоял – он очень верил чужим врачам. Позвонила сестре – сказала: «Что хотите делайте». И мы поехали с этой участковой.

***
В больнице для обычных мамаш царил кошмар. Мерзкая медсестра одной иглой колола всех детей в палате – я считала иглы в стериллизаторе.  Крошкам делали внутривенное – капельную систему. Они два раза забирали, уносили, и я не знала, что там делают. В тот день услышала через три комнаты родной плач… Всех растолкала, зашла в процедурную, увидела – мой от плача посинел, задыхается, сестёр нет. Положила соску в рот – замолчал, заснул. Но вену находили на голове, на ручке места не было. Запоздрили  сальмонеллёз, сезонную инфекцию, через неделю медсестра перепутала склянку с хлористым кальцием и ложкой чистый спирт закинула сквозь губы, сожгла спиртом рот и язык ребёнку – вдохнул и долго не мог выдохнуть, я думала – всё, ночью бежала, сунув сторожу пятёрку и трёшку в такси. Врач на обходе предупредил: надо акт составить, за жизнь не ручаются, но будут стараться, ребёнок будет от этих внутривенных в голову нервным, если всё время плачет. С таким обвиняющим тоном разговаривал, будто все ему должны, у меня были другие представления о больницах.
Вылечили, стал кашлять, синел. Оказалось, в больнице успел схватить перекрёстную инфекцию – коклюш… Только в пять месяцев избавились от всех его температур и кашлей, и я вздохнула.

***
Брат вспоминает:
– Было ему 9 лет, спрашиваю – что читаешь?
– Джованьоли! – быстро, и явно ждёт, чтобы я отвалил. Чтобы дочитывать.
– Как? «Спартак»? И как?
– Уже заканчиваю. Мой любимый герой будет!
 
***
Я не смогла тебя уберечь…
Ты перестал быть. Ты перестал быть тем талантливым, любознательным, начитанным и воспитанным мальчиком, который радовал всех вокруг своими способностями, живым умом, писал стихи и сочинял музыку. Про Геноцид написал такую мощную кантату! Объяснял, что это ведь ужас, этот геноцид!

Тебя в школе называли гением, а я удивлялась, бегая за этим гением и собирая разбросанные вещи, дома ты устраивал такой кавардак из-за своих увлечений… И чем только не увлекался!
Ты рос, с удовольствием учился, музицировал, читал всё от корки до корки, делился прочитанным и делал выводы…
Особенно я любила слушать, когда ты рецензировал прочитанное: точно, по-взрослому обобщая. Хотя был ребёнком, доверчивым и наивным – оттого, что был очень домашним. Так я и не узнала, как воспитывать мальчиков: для дома или для поля брани?
Я повсюду брала тебя с собой, ты усаживался в уголке, читал и никогда не мешал. На море слушался, далеко не отплывал. Однажды какая-то бестактная женщина стала подзуживать: «Мальчик, доплыви до буя и обратно! Ты же хорошо плаваешь!»
Да, он же ходил на плавание.
Но мой восьмилетний сын с улыбкой ответил:
– Я не хочу, мама с ума сойдёт, она боится судорог в воде, мне жалко её!
Его рассуждения удивляли всех, кто с ним общался.

***
И вдруг что-то стало постепенно меняться… Ближе к девЯтому классу. Стал тихий, задумчивый, пассивный. Что-то непонятное и незаметное шло к ужасу многих лет…
Сначала ты стал другим…
Потом мир медленно стал переворачиваться.
А я стала жить в двух мирах – том мире, где был ты, и в том мире, где поместились все остальные... Я проживаю в двух реальностях…
Но ты ещё был! Наверное, бог пожалел меня, чтобы я сразу не сошла с ума. Чтобы ухаживала и заботилась о тебе, но я видела, как ты мучаешься в окружении чужих людей. Почти враждебных. Но нет, я жила и в твоём мире, когда была с тобой рядом, кормила, купала, переодевала… А, вернувшись к своему окружению, думала о тебе, одно полушарие было постоянно занято тобой.
А со вторым полушарием я стала лицедеем…

***
Очень, очень жестокий перст перечеркнул твою судьбу. Да разве только твою?
Но оставалось то, что требовало заботы, материнского ухода, ведь ты стал другим, стал беспомощным. Непонятый и безвинный мой мальчик!
Ничего ты не увидел из того, о чём мечтал! Как ты любил жизнь!
– Мам, я не умру, я будут жить 200 лет, вот увидишь… – в пять лет ты узнал о существовании смерти.
Но разве это была жизнь? Никого не полюбил, никем не стал: мечтал стать хирургом, мечтал стать композитором…
Нам не оставили даже надежды…
А я… А что я?
Я осталась, чтоб заботиться о тебе, который не мог без меня жить. И позаботиться о твоём прахе…

***
Годы проходят, и рану мою не уносят с собой,
Годы уходят, а ты так давно не со мной, не со мной…
Что ж, я не прячу её, мою рану. Но она сидит глубоко,
Трудно с тобою было, а без тебя – совсем нелегко...

Даже порой невозможно… Так пусто вокруг без тебя…
Лишь бы увидеть дома хоть раз, приникнуть, любя,
Лишь бы обнять, и услышать хоть несколько ласковых слов…
Голос услышать твой… Самый значащий из голосов…

Тихо вокруг. Занудливый дождь заливает следы,
Листья вокруг жёлтым узором укрыли мечты,
Было и солнце, ты был моим счастьем,
Было и явью – всё, что было когда-то тобой…

Я не одна, но страдаю: Ну почему, почему же
Именно ты не со мной?

***
Маленький мой, родной! Мой сынок! Сколько прекрасных чувств и стремлений вызвало твоё долгожданное появление на свет! Сколько счастья и радости принесли твоя первая улыбка, первый лепет! Лукавые глаза, умный, вдумчивый взгляд, улыбчивое лицо – в четыре месяца хохочет до упаду, просит рассмешить ещё… В семь месяцев – «папа, дядя», через месяц уже поёт на свой придуманный мотив:
– ДядЯ? ДядЯЯЯ!.
В 9 месяцев (мы в пансионате) весь день повторяет: «Для кого, для кого, для кого для?». Услышал вопрос отца: Для кого?
Ярко выраженное чувство восхищения. Красивая картина на стене. Просит подвести к картине и с умилением показывает пальчиком:
– Бууй-бууй! – музыку меняет с предметом восхищения: собачка: Буй!
– Мама хорошая? – Бууй!
В первый раз съел грушу: Ням-ням- нааа!. Проглотил и повторил: Няямнаа!

Очень непоседливый, часто сердито останавливаю. Тут же бросается в ноги:
– Мама хорошая, я хороший! – и целует.

Сам командует, схватив соску (кока):
– Кока – бабай! Кока – бабай. (Хочет спать.)

Обожает телефонную трубку: дядя? Алё? Гаян? Уси мама?

Очень любит слова напевать
– Заяяя – заяяя, котикааа – котиикаа…
Безгранично любит свои мягкие игрушки: зайчика, лисичку, котёнка… Прижимает к себе и весь день поёт: Долалай, долалай!

Лексикон пока ограниченный, слова, в основном, из песен. Отбираю кружку, упирается, вопит:
– Белла! Белла! Белладонна!

Сострадание – через край: читаю стишок:

Котик сидит в тёмном углу
И плачет, брови нахмурив…

Как дохожу до второй строчки, бросается на меня, машет по щекам и подвывает. Жалко кота, меня бьёт…

Хитрец. Вышли в сад на прогулку. У него – большой жук на колёсах. Вдруг он присмотрел у девчушки другую каталку, с бабочкой, бежит к девочке, отбирает, показывает на своего жука (чтоб не трогала) и пугает:
– Бобо!

Благодарность. Отец возил в парк. Два часа бегал, каруселил. Очень устал. Приехали, лёг на диванчик и тут же заснул, с благодарностью бормоча во сне: Папа, папа…

Где живот?
С удивлением рассматривает мою фотографию на пропуск. И тычет пальчиком:
– Где живот? Где живот?

Композитор, два годика.
– Апле-тапле, пупуля!
Взяли на площадь, завороженно смотрел на поющие фонтаны. (фонтан у него – фапупа)
На следующий день распевал:
– Видел фапупа–цапупааа!
– Видел каюяя! (карусеель)!
– Видел рыыбок!

Бросился от отца ко мне на шею:
– Каюяя! – рассказывает, где был. Где ещё! Карусель, любимый детский транспорт. Каюя…

Кавалер
Во дворе у мамы гостила девочка двух с половиной лет. Сын был к ней очень внимателен, выделил себе ровесницу. Взял за руку и чинно потопал вглубь двора. Свита из девочек постарше тут же последовала за ними. Те вышагивали вперёд-назад, а я никак не могла уговорить кавалера пойти спать. Орал и плакал. Как только снова схватил девочку за руку, опять пошли туда-обратно…

Полтора года. Очень любит и сам петь, и слушать, как я пою:
– Пой!
Невероятно, но я пела ему всю оперу «Ануш», он тоже арии и хор знал наизусть…
Сочиняет стихи: рифмует любое слово. Слово для рифмы придумывает сам.

Очень трепетно относитя к оценке его действий:
– Кто тут тупой ослик? Не я!
Однажды пошутила:
– Сынуля?
Стал подвывать, тёр глаза, закричал:
– Бобона!
 Бобо – пугалка.

Пыхтит на горшке, кряхтит…
– Ну, делай же ааку!
– Хочу, думаешь – не хочу?

Песенка, сочинил в два года с чем-то:
– А папанины часы… тики-таки
А маманины часы… тики-таки
А лялечкины часы… тики-таки
А дядины часы… тики-таки
А дворовые часы… (тротуар проспекта под окнами считает двором):
– Динги-донги, динги-донги!

Август 74-го…
Очень хорошо освоился в Киеве (сняли дачу в Пуще-Водице).
– Приехали в Кив!
Соседская девочка, белокурая Юленька, зовёт моего племянника:
– Айтуй, играть!
В лесу Ашотук вдруг вспомнил и засмеялся:
– Юленька говорит: Айтуй, а надо Артур! – и хохочет.

Что бы ни увидел, вслух рассказывает бабушке, моей маме, которая осталась дома:
– Суси мама, проходим через… Это что? Мост? Уси мама, через мост!
– Уси мама, непо! (метро)
– Уси мама, калатор, калатор! (эскалатор).

Уже сочиняет поучительные сказки:
– Енотик говорит волку: Уходи! А волк говорит енотику: Кличать незя!

Ждём транспорт. Поёт на всю остановку, зазывает:
– Авто, иди к нам!
Тётя, иди к нам!
Дядя, иди к нам!
Трамвай, иди
Ко мне, тук-туку! (Он Ашотук-тук-тук…)

Не успел в туалет, намочил колготки:
– Ах, ах! Писи-писи, на колготки! Почему не сказал маме – писи-писи? Ах, ах! – и даже пошлёпывает сам себя по попочке…
Про каку, каждый раз брезгливо: «Яхк! Это яхки!».

Всегда должен знать, куда направляемся. Пока не скажешь, не отцепится.

Феноменальная память. Август-сентябрь, ему почти два года. Были в гостях у маминого двоюродного брата, Мартуна, ели арбуз и много вкусных вещей. Через месяца два оказались там же, радостно бросился всем на шею – вспомнил вкуснятину.

Крепко прижимается ко мне и постанывает от напора чувств. Ласковое отношение ко мне сохранил до конца своих дней…

Всё должен знать:
– Это что? Ади-буди? Как бигуди? Ади-буди! – и пошёл дальше.

Бедный мой мальчик после няни (два года бабушка сидела с ним и три года няня) однажды пошёл в садик и категорически отказался во второй раз пойти туда.
Лёг на животик и с несчастным видом позвал:
– Тётя доктор, иди сделай Тук-туку укол, у него температура!
Врачей, людей в белых халатах панически боялся… И звал – лишь бы не пойти в садик!
Там ему особенно не нравился запах – запах столовой, смешанный с туалетным…
– Обед аакой пахнет, яхк! – и зажимает нос.
– Тук-тук, пойдём, опаздываем в садик!
Отвечает – поёт песню Лусик Кошьян «Нет и нет, нет и нет!».
Оказалось, там, в группе была воспитательница, которая детей… била! Он как-то ночью прижался ко мне и стал рассказывать, изображая «яхки-тётю». Хлопал по одеялу: «Ах, ах!»

Очень деликатный. Пока не спросит, есть можно? – не начнёт. Но очень плохо ел. Сказки, песни с каждой ложкой…
Светится от счастья – услышал песню Крокодила Гены. Запомнил с первого захода и музыку, и слова:
– Играруру
На гамоське
У похожих
На виду…
Ах, какака,
День наздення
Только лаз
Гадууу!

У него оказался абсолютный слух. В музыкальной школе в классе по скрипке почти все были детьми музыкантов. Отлично – по сольфеджио – было только у него и дочки двух пианистов и у него.

– Спи, сынок, поздно! Бабай!
– Не хочу!
– Спи, а то не буду больше любить!
Поёт:
– Нет ни снаа мне, ни покооя…

Куда бы ни пошли в гости, тянет домой:
– Мамочка, пойдём в НАШ дом! Здесь плохо!

И почти половину своей жизни прожил не в своём доме.

Бангазёр! – увидев экскаватор. Бангладуз – самосвал рядом.

В садике дети любят дразнить друг друга:
– Твоя мама не придёт!
Бежит со всех ног, увидев меня:
– Мамочка пришла! Моя мама пришла!
Даже в транспорте, в магазине крепко держится за руку, боится потерять меня…

А я потеряла его…

Ему три года, у моего младшего брата, мы его зовём Апер, родилась девочка, мой сын, не отрывая глаз, изумлённо разглядывал, потом потребовал разрешить лечь рядом с невесткой и крошечной девочкой.
– Лена, пусти, лягу рядом!
– Нельзя!
– Пусти!
– Нельзя!
– Лена, я Апер! Пусти, лягу!

Очень часто болел ангиной. 38,6. Тихий, слабенький, на руках…
– Сынуля, что хочешь?
– Хочу маленького ребёночка, немного поиграть. Достань мне такого маленького!
– Ещё чего захотел!
А он серьёзно:
– Ещё? Ещё хочу скорей папу увидеть! (тот был на курорте, любил один ездить).

Милиционер в троллейбусе уступил ему место.
– Спасибо! Ах, большое спасибо! – явно подлизывается, ведь он боится людей в форме, в белых халатах. Когда шалил, приходилось милиционером пугать.
И стал объяснять сидящим рядом:
– Милиционеру можно говорить большое спасибо!

Прогулялись к поющим фонтанам. Вернулись, всю дороге был в восторге! Дома приседал, басил, тоненько выводил музыку, поднимая и раскидывая руки:
– Я – поющий фонтан! – объяснил он.
В следующий раз, выходя из дому, предупредил:
– Но коржик чтоб не крошила в мороженое!

Страшно боится салюта. В День ВМС дали салют, от раскатов залез под стул, и, высунув оттуда головку, дрожал и плакал:
– Не хочу салют!

Купили дынеобразные продолговатые арбузы. Разрезали пополам. Страшно обрадовался:
– Пароходики!

Узнал, что языки бывают разные. Дотошно стал выяснять:
– Это как по-английски? Арбуз? А это? Стол? Тей-блл! Хочу знать все слова!

Три годика. Мы решили сходить в кино. С ним пошли, не на кого оставить. Альберто Сорди. Через пять минут ему стало скучно, но терпеливо ждёт «самойлёт», который полраза показали в первых кадрах. Стал ёрзать, отец решил уйти с ним. Упирается, плачет:
– Я досмотрюююю, досмотрюююю! Самойлотик назад прилетит!

Мир для него – или стихами, или песней.
– Кто это?
– Маркс, Энгельс, Ленин…
– А они что написали?
Ибо все великие что-нибудь написали для него.
– Капитал.
– Капитал? Ну, расскажи этот капитан!
–?! Это не стихи, сынок!
– Тогда спой!

Разозлился на какой-то запрет.
– Ты говно!
– Что за слово, сладкий ты мой!
– Слово как слово, и даже неплохое!! Плохо пахнет!

Три с половиной года. Сам себе задаёт вопросы. Для выводов проводит эксперименты не менее 20 раз!
Первые четыре вопроса по физике:
Почему колесо продолжает крутиться?
Почему одна вещь тонет, а другая – не тонет? – этот вопрос он задал, раз 20 погружая в воду мисочку с водой и пробку от винной бутылки.
Почему вещь катится, если наклонно?
Почему что-то бросаю вверх, обязательно падает?

То ли чихнул, то ли кашлянул. Я испуганно посмотрела на него:
– Ты чихнул или кашлянул?
– Чихоподобно кашлянул!

– Сколько тебе лет?
– Восемь лет!
– Как так? Почему восемь?
– Чтобы пораньше в школу пойти!

Очень привязан к отцу, к своему дому. На восьмёрке едем к бабушке. Упирается, на весь троллейбус кричит:
– ДА? К бабушке? НО ПАПА НАС ЖДЁТ!
Часто подбегает ко мне, поминутно уточняет: «Ты меня любишь? Любишь? – и опять уходит «в игрушки».
Отец что-то о себе рассказывает, как всегда, только о себе. Долго, монотонно… Вдруг мальчик стал всхлипывать:
– Папа меня не любит! Меня забыл, больше меня не любит! Ничего не спрашивает!

Однажды, несколько лет назад, я спросила его:
– Вспоминаешь папу? Тоскуешь?
Посмотрел на меня долгим взглядом и ничего не сказал.
Я пожалела, что спросила. И придумала на ходу:
– Он не очень здоров, в дальнюю дорогу ему нельзя…

Три с половиной… Мечтает поиграть с ровесником.
– Мамулик, как ты вырастала?
– Вкусные вещи ела, вот и выросла!
– Значит, ещё больше вырастешь? Ты очень любишь сыр с хлебом!
–  Да, очень…
Мам, ну почему не можешь снова стать маленькой! Мы бы весь день играли! С тобой хорошо!

Как-то обнаружил, что ночная луна ходит за ним по пятам. 100 раз ходил взад-вперёд и наконец, заорал:
– Что хочет от меня эта луна? Преследует?

К моей внешности относится весьма объективно.
– Маам, смотри, какая красивая девушка-а-а! – увидев на стене детской поликлиники картинку мамы с ребёнком, – я так, так хочу, чтобы она моей мамой была!

3 года 5 мес.
Увлёкся идеей склеивания. Ему теперь кажется, что всё на свете можно приклеить.
– Мамулик, это чем приклеено?
– Если моя пиписька упадёт, будет капать оттуда?
– Ну, прямой струи не будет… – мямлю я не на свою тему.
– Но можно приклеить! – утешает сам себя. – Но получается, пиписька для красивой писи? – снова погружается в раздумья.
Отвечать надо сразу, и на всё, а то орать начнёт.

– Мамочка! Знаешь, папа кто? Незнаюист. Потому что, что ни спрошу, отвечает: не знаю. А ты – говорист, всё объясняешь.

Слова для него не просто обозначения. Очень чувствителен к словообразованию:
– Зигзаг? День-деньской?? – ха-ха!

Я пригляделась к его домашнему комбинезончику – мне нужна была именно синяя молния, а тут заменила бы чёрной.
– Вот эта молния хорошая, отпорю!
– Если хорошая, то отпарывают? – изумился он.

Вслух рассуждает:
– Снег тает, вода получается, лёд тает – вода получается. А почему, когда мороженое тает, не вода, а молоко получается?

Очень любит анекдоты. Двоюродный брат рассказал ему анекдот, пересказывал мне раз десять и добавлял: знаешь, это анекдот! Почему не смеёшься? Ты же сначала рассмеялась!

4 года. На море.
Очень осторожно относится к волне. Чуть набежит – отскакивает назад и стоит, ждёт, когда волна успокоится. В воде прыгает, отталкиваясь от мелкого дна, летает, как бабочка:
– Я видел, так плавают!

Пять лет.
Мамина пасека.
Очень мечтательный ребёнок. Ходит по лугу, рвёт цветочки нюхает, разговаривает с блошками и букашками:
– Мамулик, смотри, какой красивый цветок я нашёл! А почему эти божьи коровки такие красивые?
– Сынулик, как же я соскучилась по тебе! Очень тебя люблю! – целую.
– Тогда останься здесь, я один не смогу приехать в город!
Плачет, провожая:
– Мам, я тоже поеду с тобой! В садик согласен каждый день ходить!
Даже лет в 12-13 за мной плакал…

Кто-то подарил ему бухгалтерскую папку. Умильно наблюдали, как он носится по комнатам с новым приобретением, открывает – закрывает, закладывает туда «документы»: открытки, какие-то квитанции, мятый лотерейный билет. Ложится с ними спать и поминутно проверяет: а вдруг исчезли?
Увидел в разлинованной тетрадке линии в незнакомую полоску, возмутился:
– Это цифры? Не хочу такие! Русские цифры хочу!

Мечтает о брюках с застёжкой «молния» (ещё не умеет застёгиваться сам).
– Ни тебе пуговиц…
Ещё хочет «воон такие брюки» с ремнём! А ещё лучше – джинсовые!
– Мам, у него, он говорит, зубная пломба джинсовая!

– Маам! Когда микробы дохнут, в статуи превращаются? Куда они деваются?
Пять с половиной лет. Брат родился. Спрашивает:
– А ещё братика можешь? Проглоти ещё одну личинку!
Я смеюсь, он уверен, что он – из моей личинки вырос. И часто, если что-то просит, а я не разрешаю, удивляется:
– Мам, я же твоя личинка! Ты должна точно так думать!
То есть разрешить.

Плохо ест. До 10-и лет с трудом кормила. Иногда тарелку доедал за долгих два часа.
Сержусь:
– Ну, не мог раньше всё это поесть? Что случилось бы, если б пораньше поел? 
– За столько времени в каку превратилось бы, вот что случилось бы! – флегматично отвечает он, выглядывая книгу в шкафу.

– Мам, а в пище есть микробы?
– А как же!
– Чем больше, тем больше?
– Мммм…
– Говорю же, мало надо есть!

Соображения насчёт женитьбы:
– Я только на тебе женюсь! Ты такая мягкая!
Чуть постарше – лет семь:
– Жаль, я тебя раньше не знал! Женился бы! А сейчас ты беззубая! (мне два зуба в этот день удалили).

Мы ждём ребёнка. Ему 5,5 лет. Волнуется, спрашивает:
– Когда же пойдёшь за ребёночком? Всё время обманываешь!
– Да вот в отпуск пойду и привезём!
– Э! – безнадёжно машет рукой, – папа тоже в отпуск пошёл, почему не привёз?

– Мамулик, я очень тебя люблю! Ты лучшая на свете жена! Как только вырасту, на тебе женюсь!
– На мамах нельзя, на другой девочке можно!
– Ма, а вдруг я вырасту в тётеньку? Что мне тогда делать?

– Ма, придумал, как сделать, чтобы в туалете не пахло!
– Как??
– Вакум приделать! Ты говорила, отсасывает воздух! В вакуме микробы есть? Нет? Тогда давай вакумом дышать!

Изобрёл «бомбу». Сдавливает жестянку – крышка с громом и треском выскакивает. Хочет доработать:
– Я приделаю к винтовке, чтобы стреляло по-настоящему. И не убивало!

Всё, что похоже на микрофон, подносит к губам и поёт:
– Даром припадавательни
Время со мною трательни
Сами искусни маг! Парарируруру!

7 лет
Мам, а советское государство очень честное?
– Самое честное, конечно.
– А вот первого апреля тоже никого не обманывает?
– Ээ… Нет, родной.
– Вот государство только таким должно быть! – убеждённо.
– А Брежнев-дедушка тоже никого не обманывает? Даже первого апреля?
– Ну нет, он вообще не умеет… ээ… обманывать!
– Во как, мам? Если я научу, сможет! Тут же научу!

А сам НИКОГДА не обманывал! Никогда! Честный – патологически…

Над младшей сестрёнкой дрожит, очень любит. Нежно и страстно, как старший брат. При любом удобном случае тузит беднягу. Малышка никогда не обижалась, до двух лет млела, когда тот брал его на руки. Обнимет и хохочет от счастья. Потом, постарше, старалась угадать настроение.

Не верит в разрушительную силу тайфуна.
– А если привязать себя к большой железной глыбе? Тоже снесёт? Я привяжусь к горе, тоже снесёт?
– Если к горе, то уже нет.
– Вот видишь, значит можно спастись!

Не смогла спасти… Не смогла!

– Мам! – показывает на глобусе, – если земной шар проткнуть – вот так! И вылезти оттуда, вверх ногами получится?
– Ну нет, там тоже люди ходят, – как-то не очень логично отвечаю я.
– Ара, этот человек там спит себе, и тут видит: гюмп! – из под ног человек вылезает! – и, представив уморительную сцену, хохочет. Потом всё это рисует на ватмане, подписывает неровными буквами: 1978. (5,5 лет)
Очень добрый и жалостливый ребёнок. Чуть ли не со слезами поднял на улице кем-то обронённый стебелёк горного тюльпана с луковичкой, принёс домой, поставил в воду.
– Смотри, смотри! Выпрямился! – и лелеял целую неделю.

Очень чистоплотный, уже по внутреннему движению моет руки сразу, как войдёт в дом, чистит зубы.
Брезглив донельзя. Даже ложку надо ему подавать, едва коснувшись кончика.

Приходит к нам домой заниматься учительница английского языка. Нашли по её требованию пару – так лучше усваивается, говорит она.
Очень быстро всё схватывает. «Тамара Йосифна» называет его гением. Объясняет про глаголы. Послушал и воскликнул:
– Какое смешное слово: неправильные глаголы!

Вырвал страничку из сказок. Там про братьев – Большого Клауса – богатого и маленького Клауса – бедного, которого жалко, так как он бедный.
Очень неодобрительно выслушал сказку, аккуратно вырвал ту страницу, где про бедного:
– Ты что, хочешь, чтобы я был бедным? Я люблю только старшего брата! – и стал топтать страничку…

Пошёл в школу.
– Сынуля, Алла Михайловна тебе замечания делает?
– Нее, мам, она меня очень любит! Всё время моё имя называет – Ашот, Ашот!

Очень удивлён и разочарован тем, что физику и химию не проходят с первого класса!
– Столько ждать и всё у вас спрашивать! – почти рыдает он от огорчения.

Двоюродный брат, ровесник, спрашивает: Ашотик, а ты с удовольствием ходишь в школу?
– Ну как тебе сказать? Обязанность, да, выполняем обязанность! – скороговоркой отвечает сын. Говорил довольно быстро…

Заглядываю через плечо:
Домашняя работа сына во втором классе русской школы с уменьшительными суффиксами: «Трава – травик, тетрадь – тетрадик...».

9 лет. Часто философствует:
– Мам, а у тебя любовник есть? – отвлекается он от «1000 и одной ночи».
– А что это такое? – прикидываюсь я.
– Это тайный муж!
Сам вычислил.

Читает невероятно много, жалко глаза.
– Мам, спасибо тебе за то, что ты не бьёшь, когда я на скрипке мало играю! Знаешь, Николу Паганини отец страшно избивал! Как так можно?

9 или 10 лет.
Сочиняет музыку. Самозабвенно играет, потом подбирает стихи из Есенина и Терьяна: «Они очень мелодично пишут! Для музыки!». Мотивы – действительно, очень мелодичные.
Храню его нотные записи до сих пор, хочу, чтобы кто-нибудь сыграл, запишу – тогда не было у нас магнитофона. Я купила ему, но как-то уже не играл… Летом на море соседи завели какую-то дивную музыку, восточную. Слушал, слушал, пришёл, напел, и жалел, что магнитофона нет, а то бы записал. Оба мечтали, тогда всё надо было доставать, я как-то не умела, а муж кроме своих брошюр, ни о чём не думал… Попросили эту восточную кассету записать, все песни были очень мелодичные, как только приехали в город, я купила через знакомых магнитофон. Весь день играла музыка, но вдруг забраковал эту кассету:
– Я тебе не говорил, думал, выбросишь. Турецкая. – мрачно сообщил он. Но потом выяснили, что вся – греческая, только одна песня турецкая.

Во двор никогда не ходит: «Мам джан, они книги не читают, не знаю, о чём с ними говорить…». Брат спрашивает: Сколько книг прочитал?
– Всю эту вторую и нижнюю полку! – показывает он.
А вон ту, третью? – брат смотрит на полку повыше.
– Там рука не достаёт…

***
Драчливый. В классе дерётся, там закрытые «кланы», оформившиеся к четвёртому – пятому классу, его не принимают – в этой школе учатся, в основном, дети из «высших слоёв». Классная руководительница рассказывала, что играли в шахматы, он стал побеждать (ходил в шахматную школу), соперник опрокинул доску. Этот схватил доску и шарахнул соперника по голове. Началась драка, причём сам соперник стоял в стороне и ждал, пока друзья соперника все напали на него одного, держали за руки, чтобы соперник бил. Сын превратился в бешеного тигра, всех исколошматил, в кабинет директора взяли и зрителей, и шахматистов. На вопрос директора «с чего началось?», сын ответил:
– Фаддей опрокинул результаты нашей игры! Когда увидел, что мат!
А Фаддей и друзья разом закричали:
– Он первый начал! Пустой доской по голове дал!
Никого не наказали, потому что Фаддей был внуком премьер-министра, а мой всё же ответил на подлость. Хоть и детскую, но подлость.
Учительница огорчённо разводила руками:
– Такой воспитанный, такой начитанный, светлая голова, часами пересказывает одноклассницам книжки, хорошо учится… Но такой драчливый, сразу заводится! Кидается в драку, если косо посмотрели!

Любит говорить афоризмами. Или произносить понравившуюся цитату.
– Деньги – что неверная жена, как ни люби, всё равно из рук уходит…

– Зависть – это когда думаешь: ну почему им досталось, а мне – нет.
Независть – когда об этом не думаешь, искренне радуешься чьему-то счастью.
Посерёдке тоже что-то есть: а вот было бы у меня… Но это, кажется, мечта.

– Мы не ту религию выбрали! Поэтому у нас такая история, а следом и география.

– Жизнь – это борьба. И борьба – это жизнь…

На этом мои записи в дневнике обрываются.

Но всё помню.
Как он плакал летом в подмосковном пионерлагере, умоляя взять его домой…
Плакал и в Мармарике, замечательный лагерь, но без транспорта, все на машинах приезжали.  Отец, сидя дома на диване, смотрел телевизор и настаивал:
– Надо ему быть самостоятельным! Завтра в армии тоже будет плакать?

Кстати, за два летних срока отец ни разу не поехал со мной на родительские свидания по воскресеньям, пешком от автобусной станции было далеко, километров пять, родители приезжали на машинах, у нас тогда не было машины, комплексовал…

Каждое воскресенье рано утром я отправлялась в пионерлагерь, с тяжёлыми сумками – гостинцами, через большое поле, пешком. Довольно долго…
Даже вожатая удивлялась, какой домашний и воспитанный мальчик и опекала его, следила, чтоб никто не обижал.

Помню, как отец всё же настоял на переводе в другую школу, в районе, где жили низкосоциальные жители, но завучем работала сестра его друга.
Хулиганы ошивались возле школы, вымогали у младшеклассников деньги. Если в той были кланы, здесь орудовали кодлы с уличными правилами… Уже с самых младших классов мальчиков в некоторых школах заставляют платить «налог», который с годами растет под угрозой насилия.

И во всём вина была моя. Моя, моя…
ПОЧЕМУ НЕ ОТСТОЯЛА! Не хватало твёрдости – нет и всё! Это потом постепенно пришло, хотя всё равно, легко уступаю…

***
Десять лет я сумела отстоять тебя: чтобы хотя бы дома был, со мной... Сказать, что было тяжело, ничего не сказать. Но как-то справлялась. И в это уже не верится. Неужели это можно назвать – справлялась?
Неожиданно для самой себя научилась сносить.
Всё сносить! Но когда его гнев перешёл на младшую – тихую, спокойную малышку, я уже не смогла бы справиться. Синяки на теле я ещё могла скрывать, на лице – могла никому не объяснять, не обязана, пусть что хотят, думают. Но малышка… Стало страшно, как никогда…
Так я оказалась между Сциллой и Харибдой.

***
Почему я снова переехала в Москву? Потому что здесь его перестали лечить. Сначала частный врач уклонился, развёл руками:
– Мне неудобно брать деньги, а бесплатные рецепты в диспансере вам и так дадут…
Через Аптекоуправление достала новый препарат, в Москве рекомендовали. Аккуратно пил, думал – витамины. Потом, когда началось обострение, уже ничего не помогало, дома лекарство не принимал, становилось всё хуже и хуже…

В больнице перестали давать корректор – циклодол, с больных воровали, продавали наркоманам, а без корректора начался тремор. Нищая больница с железными кроватями и страшными матрасами… Приволокла свой матрас (на себе, такси запросило бешеную для меня цену) из хорошо взбитой шерсти – через несколько дней смотрю, больничный матрац. А тот исчез. «А ваш он обмочил!» Хотя мальчик божился, что ни разу не было такого…

Воровали даже эту скудную больничную еду, каждые два дня ездила кормить… Лекарства надо было покупать самим, и их тоже старались украсть.
Да и заработок гнал в Москву. Там я могла заработать на частную палату и на лекарства. Вот почему я переехала в Москву…

… Согласно официальным данным, около 1,5-2% населения страдает психическими расстройствами, однако реальная цифра намного больше, самые острые психологические проблемы связаны с травмами.
Для населения патологическими являются такие виды расстройств:
 «Это те случаи, когда человек не может объяснить свои поступки логически. Например, когда человек видит дерево, то должен постучать по нему два раза, чтобы пройти мимо, или, гуляя по улице, человек мысленно считает, сколько этажей у здания и так далее» – это говорит заведующий кафедрой психиатрии!

Но с логикой у него до конца было всё в порядке…
По правде говоря, на этажи я всегда обращала внимание, теперь буду высчитывать украдкой…
Особое место в проблеме этой болезни занимает плохо скрыыаемое отношение окружающих к больному и его близким. Они становятся изгоями, отношение окружающих почти всегда характеризуется непониманием, страхом, что приводит к изоляции как самого больного, так и его семьи. Люди воспринимают заболевание как нечто постыдное или опасное, что вызывает негативные реакции и предрассудки. Тебе кажется, что ты скрываешь свою беду, но все знают, и передают друг другу с какой-то обязанностью – непременно поставить в известность.
Стараются избегать даже родственники… Но ведь это не заразно, наследственность не доказана, хотя в анамнезе спрашивают. Шизофрения может развиться и у людей, в чьей семье не было случаев заболевания, а наличие генетической предрасположенности не означает, что человек обязательно заболеет.
Болезнь развивается под влиянием генетических и средовых факторов. Даже если у человека есть наследственная предрасположенность, болезнь не обязательно проявится. Однако при наличии дополнительных факторов (хронический стресс, психологические травмы, патологии внутриутробного развития) риск значительно возрастает.

Домашний, доверчивый, не умел лгать… Завотделением Московского Центра так и сказал:
– Обычно именно их настигает эта болезнь, ранимых и беззащитных.

Как я боялась везти его в больницу! Как я боялась этой больницы, окруженной известным ореолом!
Через месяц привозила домой, немного с улучшением. Через некоторое время улучшение ухудшалось, лекарства он категорически не хотел пить, уговорить полечиться с каждым разом становилось всё трудней и трудней… Старалась навещать каждый второй день. И всё время боялась, что перестанут лечить, отправят в пансионат, где содержат, а не лечат. Здесь, в Москве, я боялась, что отвезут в ПНИ, это где-то в Орехово-Зуево. Каждый шестой пациент психбольниц – так называемый «валежник», то есть больные, которые нуждаются в постоянном уходе, например, пожилые люди, но помощь психиатров им уже ни к чему.
Между тем психиатрические койки – одни из самых дорогих в медицине, объясняют в НИИ Охраны Здоровья, и тот же «валежник» можно запросто перевести в ПНИ, существенно при этом сэкономив (койка в ПНИ обходится в три раза дешевле, чем в психиатрической больнице.
Ты ещё живёшь, ещё работаешь, ещё каждое утро считаешь, что назавтра поедешь, что повезёшь, складываешь в холодильник, записываешь в список… И неотступная мысль – годы берут своё, что будет с ним без меня…

Я поехала туда, в этот один из подмосковных ПНИ. Четыре часа в один конец. Природа. Но все – под замком в палаты днём не пускают, только лежачих, а в «тихий час» – два часа не выпускают. Вокруг – начиная от электрички, раскиданные по земле, шприцы, подмосковные города кишат наркоманами... Да и контигент ПНИ – для него был бы невыносим…

Поэтому я выбрала платную палату в клинике. Работала ровно 20 часов в сутки. Чтобы хватило на всё необходимое: на съёмную квартиру, на его лечение, на учёбу младшей во втором вузе, на дорогу домой и на всякую необходимую помощь родным и близким – платное обучение двоюродных и троюродных племянников в вузах – больше некому было оплатить. Работала по жёсткому расписанию, сегодня весьма странно даже вспомнить – как выдерживала: подъём в шесть утра, отбой – в час-два ночи…

ПНИ – психоневрологический интернат.
Что такое ПНИ?

ПНИ - это когда даже у молодых нет зубов, вместо них во рту гнилые пеньки;

Это там, где в холлах прекрасная кожаная мебель, а на жильцах треники 10-летней давности с дырками и растянутыми коленками. Добротную одежду обычно крадут.

Это когда людям никогда не лечили косоглазие, а близоруким не надевали очки, поэтому у большинства атрофия зрительных нервов.

Это когда трусы ОБЩИЕ, из прачечной... А новые – крадут.

Это там, где два месяца болит рука, а санитарки или медсёстры (не врачи! Они даже не знают!) убеждают, что это "Какой-такой перелом? Просто трещина".

Это когда ты зачастую затрудняешься определить пол и возраст человека.

Это когда просят тебя принести тапочки подходящего размера, и прячут под подушкой на ночь, а то украдут.

Это когда лечащий врач может выкинуть твою одежду. И это необязательно плохая.

Это там, где медсестры с начесом, выщипанными в ниточку бровками, помадой и накладными ресницами, а у жильцов грязные нестриженые ногти, дерматоз и грибок.

Это там, где в туалет и ванную страшно зайти, даже зажав нос и надев резиновые сапоги.

Это там, где на мужских этажах тебя преследует стойкий козлиный дух давно не мытого тела.

Это когда тебя могут поднять в 6 утра, чтобы ты помог перестелить соседа по палате, который описался. И кого за это винить? Сегодня 2 санитарки на весь этаж.

Это там, где тебя и твои вещи в любой момент могут обыскать.

Это когда вершиной фармакологической промышленности являются галоперидол и аминазин. Ими лечат всё!

Это там, где жильцы моют пол, а персонал пьет чай. Это тоже называется "трудотерапия". Правда, в человека в глазах персонала бесплатный труд еще никого из них не превратил.

Это там, где ты писаешь и какаешь при всех, потому что в туалетных кабинках нет дверей.

Это когда у человека нет зубной щетки, "Потому что у него вставная челюсть", а у другого нет расчески - "А зачем? Волосы-то короткие".

Это там, где даже курить ходят по расписанию и с сопровождением.

Проблема полного бесправия пациентов ПНИ. По сути, попадая в эти учреждения, они автоматически превращаются в скот без паспорта, без гражданских прав, прав собственности, без права на какую-либо защиту. Их не то, что гражданами, людьми-то уже никто не считает.
Это там, где в XXI веке можно умереть от воспаления легких или пищевого отравления.

Или просто подавиться куском хлеба…
Так медэксперты и написали в его свидетельстве о смерти: Причина смерти: «Подавился куском хлеба».
Нет-нет! Ни за что! Пока я жива, ни за что в ПНИ!

Стала приезжать на каждый третий день. Покормить. Здесь, в горбольнице, кормили очень плохо… Купать – раз в неделю, эту ванную комнату надо было видеть…
За столами, под ухом, в коридоре – все разговоры вертятся вокруг пенсий и «что покушал». Ходят ко многим, ходят одинокие, часто – парами. Есть и бесхозные, обманутые чёрными риелтерами, ставшие бомжами.
Мы с ним разговариваем только после того, как он поест. Ест серьёзно и сосредоточенно.
– Больше не могу, наелся.
Тогда я начинаю рассказывать о ком-нибудь из общих знакомых. Он помнит ВСЁ! ВСЕХ!
– Знаешь, Люсин папа умер. Я там была.
– Дядя Роберт? А мама жива? Помнишь, как она пела, такая старая, а голос молодой…
«Старой» тогда было 60 лет… Мне столько. Давно не пою, а ведь как любила петь! Особенно с ним на пару – у него был абсолютный слух, замечательно получалось…

Однажды дядя Роберт, Люсин папа,  предложил мой день рождения справить у них на даче. Поехали на министерской «Волге» к ним на министерскую дачу в Джрвеже – уютный домик, небольшой, ухоженный сад, и дедушка, и папа подруги очень любили возиться с землёй. Сейчас их дело продолжает невестка. Сын был потрясён клочком природы в собственность. 9 мая – время цветения, деревья в саду стояли, как невесты, вся их семья что-то сажала, копала…
Сын заболел дачей! Мы и купили-то дачу из-за него, для него…

На балкон я притащила огромную бадью, заполнила землёй, он посадил и посеял: то ли свеклу, то ли морковь… Часами сидел, трогал землю и ждал всходов…

Дачу купили, самую дурацкую, самую недостроенную, в самое неподходящее время – через неделю начался Сумгаит, Карабах… Я её достраивала, доделывала, теперь эта трёхэтажная дача стоит в прекрасном дачном месте и никому не нужна… Весь дачный посёлок едва насчитывает процентов 10 от прежних обитателей – молодые разъехались по странам и континентам, а стариков некому везти. За годы моего отсутствия высохли кусты крыжовника и смородины, которые он так заботливо поливал, обрезал и лелеял… По книжке всё делал. Высохла орешина, которая принялась и уже при нём раскинула ароматную крону. Не раз слышала, что орех не к добру сохнет на корню.

93-ий год, отец года два, как сбежал от всего этого – блокады, безденежья, без света и большей частью, конечно, от заболевшего сына, сбежал устраивать свою личную жизнь. И несколько лет приходилось нам вдвоём ухаживать за садом… А его рвало по дороге – езду в машине более часу он не выносил. Иногда мы на подножке автобуса еле помещались… А отец рассекал на Жигулях в Волгограде и упивался новой жизнью, новой женой, мы даже не знали, где он, что он…
Сегодня случайно смотрела передачу Гордона. Устанавливали алименты. Скотник, даже разговаривать и отвечать сносно не может. Деревня. Сбежал от ребёнка и жены. Весь зал явно объяснял это личностью отца – мол, иного и не ожидать от такого… скотника.
А мой, кандидат наук, завкафедрой, уходя, взвалил на себя тюк с вещами и процедил при детях: «В отпуск ухожу. Россия велика. Посмотрим, от кого алименты будешь получать!»…

За соседним столом мать и сын разговаривают:
– Лечись теперь!
– У меня мозги. Мозги не лечутся!
– Не мозги, а психика. Это психика не лечится!
– Бывает, мозгов нет, а человек дома живёт. А как психика, так только в больницу… Так что лежи и помалкивай!

А этот, что напротив, вихрастый, красивый… В прошлом году казалось, за столом нормальный парень, девушка его каждый раз приходила, любовь невероятная, в обнимку. Может, его от наркомании лечат.
Потом как-то на улице он подходит:
– Здравствуйте, как у вас дела? Я не больной, вы не думайте, – сказал он, увидев, что не знаю, как ответить.
– Я случайно туда попал.
Ах, нет, оказалось, не случайно. Опять он здесь. Теперь другая девушка ходит. Сели за соседний столик, подмигнул. Наверное, боялся, выдам…
А совсем недавно опять поступил… увидела… Лицо опухшее, взгляд отрешённый…

Рядом за столиком разложена еда из дома, толстый, заспанный мужчина просится домой. Все просятся домой… Рассказывает пришедшей к нему тётке, как заново учился ходить.
 – Крыша, значица, поехала, – комментирует тётка. – Помалкивай, хоть здеся держут. Далеко повезут, не сможем ходить. Бога проси, скажи – всё замечательно. Ешь всё, что дают!
Толстая баба. Съела бы его порцию тоже…

***
Я приезжаю два раза в неделю, рано утром готовлю свежий обед, чаще второе, нарезаю по 10-12 разных бутербродов, расфасовываю сладости, сок… Одежду приношу из дому, но купать не всегда получается по их расписанию. Это значит, его чистую или украдут, или обменяют на тряпьё. Хозяйка такая – забирает всё, что сгодится.
Медсестра неожиданно выступила. Обычно они смотрят на меня с плохо скрываемой неприязнью, и никогда со мной не общаются, будто я пария. Деньги, которые я вношу, сносят им крышу – на пропащее дело, по их мнению. А мы нацмены, уже есть причина смотреть на нас свысока и плохо скрываемым презрением...
Выскочила с какой-то тряпкой вместо штанов:
– Пусть в этом ходит! А то чёрт знает, в чём ходил!

***
Это, когда меня не было, после купания, сами поменяли, чёрт знает, что дали взамен новой майки и новых трусов – я их сразу пачками покупаю, но всё равно приходится снова покупать через месяца два, или хозяйка тащит или больные… А ведь мы три багажника отличной бэушной одежды и постельного белья – почти нового привезли сюда. На всех этажах на работе я приклеила объявления, даже из клиники сердобольные сотрудники не ленились принести в ЭДИТО, несли бельё для нуждающейся больницы, 70 почти новых комплектов набрала, месяц собирала по всему ОНЦ. Через недели две прохожу платить через открытые двери вижу на кроватях – рвань прежняя. Сестра-хозяйка домой утащила. Её выгнали, на какой-то другой краже поймали.
Одежды много – брат из Латвии привозит качественную, здесь я беру пачками китайское. Всё бельё крадут, если не я купаю. Как увидят, что сменила ему одежду, хозяйка после меня заявляет: «Иди купаться!»
И уже нет ни майки новой, ни трусов… Хорошие рубашки тоже исчезают. Сейчас я сложила его одежду, в машине еле поместится… повезу в магазин для неимущих – почти всё новое…
Утром перед поездкой встаю в шесть, выходить – в 7.30. разогреваю обед с мясом, наливаю в термос, заворачиваю в термомешок, привезу – горячий ещё. Бутерброды – по 4 штуки в пакетике, 4 пакетика. Первое, второе, сладости, фрукты… На два дня. Всё делаю быстро, хожу быстро, взбираюсь по маршам Партизанской быстро… Сердце выскакивает, а я не знаю даже, что у меня это аритмия… И что давно лечить надо. Что у меня гипертония – тоже много лет не подозревала, всегда была гипотоником, всё же подкралась с возрастом.

Однажды санитарка шепнула: Женщина, ну не привозите столько, всё отбирают у него…

Славика, мужа моей замечательной сотрудницы Анжелы, убили в Сургуте. Оказалось, родные братья и убили, деньги у него вымогали, били, били и… забили. А он хотел на эти деньги цех в глубинке открыть, детей с женой увезти в Татарию. Весёлый, улыбчивый парень, отличный любящий муж, отец…
Однажды он приехал за женой на работу, сунул мне в руки свёрток:
– Это вашему сыну отнесите.
Ни разу, никто, никогда… из моей родни… Мы для них – конченые люди…

Только мой несравненный младший брат, он ни на минуту меня не оставляет...

За столом – пара. Она грустно смотрит, как он ест, и незаметно смахивает слезу. Потом, уходя, встаёт, гладит его жесткие нечёсаные волосы, а он сидя прижался к ней и качается… Интересно, сколько лет болеет. У нас – уже 20 лет…

Кукла-чайница томно смотрит на меня, я купила головки Барби и шью куклы-чайницы, дарю друзьям. А за две улицы в саду прячется здание, где меня ждёт сын.
Всегда стоит, ждёт у двери.

Нет, что это я… Он уже не ждёт…
Подумала, исправила. Написала: уже не там ждёт…
Мой мальчик очень боялся меня потерять. Садясь в автобус, или войдя в магазин, ни на минуту не выпускал руку. Ему пять лет. Бросается ко мне от няни:
– Мам, ты меня любись? Меня не бросись? Я оцень боюсь тебя потеять!

Да, да, а получилось так, что это я потеряла тебя…

Осенью и весной идёт обострение… Огромный, широкий больничный коридор заставлен узкими железными кроватями.
Из 17-и  полноценно функционировавших психиатрических больниц Москвы по состоянию на 2010 год, к сентябрю 2017 года останется всего три.
В Москве обеспеченность психиатрическими койками на 2013 год – 118,1 на 100 тыс. населения, но больных становится как раз больше, чем было. По расчётам, на Москву требуется обеспечение психиатрическими койками не 12, а 140 коек на 100 тыс. населения.

По оценкам ВОЗ, когда расходы на здравоохранение составляют менее 5% ВВП, система здравоохранения не способна выполнять свои функции.
В 2017 году страна тратит на медицину не 5%, а около 2% ВВП. Например, шизофрения является самым дорогим заболеванием в мире. Так в США на лечение этого заболевания тратится 5% от всех расходов на здравоохранение, на лечение шизофрении тратится:
в Великобритании около 8%,
в Германии составляют 3–4%
в России же 0,02% ВВП.

Лично по моему бюджету – 20-25% моего дохода. Но без этой траты я не смогу заработать ни копейки… Жить вместе уже нельзя.

***
С чего же всё началось? Отчего всё пошло вверх тормашками? Что я неверно выстроила, где оступилась? Мысли бьются в черепной коробке, крошатся, прячу, как могу…Близкие подруги удивляются, как я разговариваю, смеюсь, спрашиваю, чем-то интересуюсь… Они понимают, что это невозможно. Да, я живу двойной жизнью, ни один новый знакомый – после переезда в Москву ни о чём не догадывается, ни о чём не знает. А зачем? Слова утешения слышать мне не надо, а им тяжело будет даваться каждое слово. Пусть остаются в неведении, я о них позабочусь. Чтобы вдруг не услышать бестактного слова – уж на это кто только не горазд…

***
Кажется, все эти годы я параллельно проживала две жизни. Жизнь с ним и жизнь почти без него. Без моего мальчика. Гениального, честного, безвинного… И эта мысль – постоянная, убивающая: последние годы он ждёт меня за крепкой и всегда запертой дверью…
Я больше никого не знаю из моих знакомых, чтобы их мальчик почти каждый день ждал за запертой дверью…
Конечно, не я одна такая. Приходят, и старенькие, пока живы, и молоденькие, пока не забыли…

А я всегда хожу одна. Это мой крест, никому я не отдала.
Хотя и не просил никто.

Дневник я вела всю жизнь, с перерывами на другие важные и не важные события, потом сжигала. Но бумага помогала собраться с мыслями.
Сейчас я этот дневник прячу, вытаскиваю, перечитываю, словно разговариваю с ним, что-то вспомню – записываю, слёзы душат, дописываю, бросаю… никому не расскажешь, для других лишнее это горе. А высказаться приходится… Выла бы, если б не стеснялась людей… Когда никого нет, вою… без слов. А в дневник уже идут слова.

Горе, если измерить,
Получится груз
Весом в шар земной.

Но ты должен его
Невидимкою сделать,
Научиться так прятать,
Чтоб никто не увидел:
От горя чужого
Тоже страдают…

Горе, если измерить,
Чтоб его обойти,
Чтоб уйти от него,
Чтоб немного забыть…
Не хватит жизни земной…

Горе твоё
Только твоё…
Но ты должен знать,
И безропотно ждать,
Что с тобой,
Оно прекратится,
А верней, без тебя –
Перестанет быть горем.

Сейчас мой дневник без дат. При наборе стёрла все даты. Разве они так важны, если я всё помню, каждый день, каждый день его такой короткой жизни из двух частей?

***
Но, перечитывая, ужасаюсь мере моего незнания, мере глупости, доверчивости и неумению… Всё это часто и ошибочно считают юностью или молодостью...
Читаю, как читают диктант, где через строчку может встретиться какая-нибудь ошибка.
В жизни ошибка как раз по глупости, по незнанию и случается, уж там свои правила, и намного строже. Ничего не исправить.

***
Мальчик рос очень смышлёным и пытливым! Очень рано заговорил, с семи месяцев слова говорил, и с тех пор не умолкал… В два года мы взяли его на площадь, где поющие фонтаны. Завороженно озирался, пришли домой, ввалился в коридор и запел: Сятрван тесааа, дзук тесааа! (Фонтаны увидел, рыбки плавали…). Слух у него оказался абсолютным. Не могла уложить спать – очень беспокойный был. Укачиваю, а он сам поёт себе колыбельную – народную песню «Луснак гишер бовововин…» (Ночь, луна, нет мне покоя и сна…).

Даже окружающие рисовали ему сияющее будущее и делали блестящие прогнозы, – не ребёнок, а клад! Но на редкость шаловлив и подвижен… Научился читать рано, немного успокоился. Я ему покупала тома Детской энциклопедии, по ним и читать научился.
Потом он увлёкся древним миром, стал рисовать древний мир, со всеми сюжетами, потом стал писать стихи, про жизнь, которая – борьба.
«О, жизнь, ты борьба! О, борьба, ты есть жизнь!»…

Потом стал сочинять музыку, мелодичные сонаты, песни и марши лились из-под его длинных гибких пальцев, мальчик не знал, кем же ему всё-таки стать – хирургом или композитором… На олимпиадах исписывал целую тетрадь, в школе принял звание гения… И он играл, музицировал, на скрипке играл Моцарта и мечтал оперировать «против рака».
Однажды, лет в десять, увидел, как я вышиваю. Внимательно следил за движениями иголки и попросил дать ниток и рогожку. Из журнала перерисовал на кальку букет тюльпанов… Четыре часа, не вставая, вышивал и вручил мне законченную работу. Потом отнёс в школу – для выставки. Учительница спросила:
– А что-нибудь мужское ты делаешь? Например, лобзиком выпиливаешь?
– Маам! Лобзик для мужчин!
Я купила лобзик и устройство для выжигания. Теперь он часами выпиливал, украшал выжигателем и подкрашивал.
Но мне хотелось, чтобы он рос спортивным мальчиком. Выбрали с ним плавание – на море немного научился, но хотел плавать далеко и красиво. Отец подбивал его бросить плавание и ходить на теннис. Но мальчик уже учился в классе скрипки, руку нельзя было портить теннисной ракеткой…
Он сам отказался от ракетки.

***
Проглатывая неимоверное количество книг, еще девятилетним мальчиком он сам уяснил из сказок Шехерезады, что любовник – это тайный муж. На этом его знания об этой стороне жизни оборвались.
Годы шли, как у всех – школа, класс за классом... Учился хорошо, интересовался абсолютно всем, что его окружало. Дома – телевизор почти всегда включён – отец от телевизора не отходил.
Шах сдал страну, отбросив её на 200 лет назад, мы все следили, так как муж родом из Ирана. Мальчик смотрел на экран, на мгновение оторвавшись от игрушек. Ему было 7-8 лет, когда он так и сказал:
«Религия и идеология двигают страну назад». В другой раз он объяснил наши беды так: «Мы не ту религию выбрали! Поэтому у нас такая история, а следом и география!»

***
А я записывала вопросы и сентенции малыша.
Ма, а с трупами микробов как? Куда они деваются? Памятниками становятся?
Ма, а пиписка, чтоб красиво писать?
Ма, а почему здоровьем не заражаются?
Ма, я уже знаю, как рак вылечить! Надо быть здоровым и сильным – и рак не подступится!
А в пять лет, перевернув велосипед и раскручивая колесо, показывал всем неожиданно открытое явление, название которому не знал, но, спросив, тут же закричал: «Вот оно что! Смотрите инерцию!».
А однажды сформулировал закон всемирного тяготения. Несколько раз подбросив шапку к потолку, изумлённо ловил и снова подбрасывал…
– Мааа! – заорал он, – смотри, шапки всегда возвращаются на пол!
Через несколько дней, когда пошёл в школу:
– Ма! Учительница меня очень любит!
– А как ты узнал?
– Всё время на меня смотрит и по имени зовёт!
Сначала с ним сидела мама, потом – няня, полька, живущая в здании адресного бюро – Анна Брониславовна. В пять лет няня стала отказываться и посоветовала: «Ради бога, в садик! Он всё время требует читать ему стихи!».

***
Когда я шла забирать его из садика, всегда боялась что-то узнать неожиданное и не из приятного. То он выбегал за ворота, и его обнаруживали далеко на остановке. То умудрялся уронить ведро с масляной краской на себя. Однажды меня ждала забинтованная голова – случайный прохожий целился в своего обидчика, а попал в него!
Наконец, пошёл в долгожданную школу, пришёл домой и в страшном разочаровании забросил портфель в угол:
– А ты всё время обманывала, что в школе физику и химию будем проходить! Столько ждал!

***
Ах, эти его опыты «по физике и по химии, мам!». Что только не вытворял, называя физикой и химией, читая Перельмана! В школе, в физкультзале, обнаружил длинный провод с вилкой. Забыв об опасности, побежал к ближайшей розетке и сунул туда. Как сунул, как держал – мне не сказали. Но, видно, очень сильно тряхануло, если его уложили в кабинете медсестры и два часа отпаивали. Боясь моей реакции – «начнёшь выть!», – так ничего и не рассказал.
Сказал только: «Ма, было ужасно больно, я как в тумане лежал! Хорошо, что не ударился головой!». Но он ударился – на затылке был огромный синяк, а шишка долго не проходила…

Он знал наизусть почти все рассказы Чехова, Шукшина, Зощенко, мог их перечитывать без конца… С удовольствием и хорошо учился. Участвовал во всех школьных Олимпиадах по всем предметам! Или первое место занимал, или второе. Но по-настоящему друзей у него не наблюдалось. Скорее, это были собеседники. Как-то классная руководительница, смеясь, рассказала, что он на переменах наизусть читает всем длинные анекдоты про моллу Насреддина. Замолкает после звонка в класс, а после урока с того же места продолжает. А те внимательно слушают.
 
*** 
На рынке рыбу – сом, толстолобик – часто добивали в магазине. Как говорится, «рыба усопшая». Мальчик любил сидеть на кухне и наблюдать за моими движениями, подрос – сам любил готовить простые вещи, например, блинчики. Отлично получались у него, по сорок-пятьдесят штук, мне не давал делать.
И вдруг рыба дёрнула хвостом. Сын вскочил и заметался по кухне:
– Маам, сейчас в ванне полно воды! Надо её спасти! Я её пущу туда плавать!
Толстолобик ожил и два дня мальчика невозможно было оторвать от ванны. Он гладил, ласкал рыбку, вставал ни свет ни заря, доливал свежую воду, и даже придумал рыбине имя. Но мы всё же решили зажарить рыбу, пока она сама не сдохла.

***
Я лихорадочно старалась придумать щадящий выход из ситуации, но, когда мальчик прибежал из школы, муж пошёл ва-банк:
– Съели твою рыбку! Зажарили, как полагается, и съели!
Ребёнок замер, потом его стошнило, потом он кричал, плакал, бегал по комнатам и звал по имени… Да вот не помню, как назвал он этого толстолобика…
Наконец, я догадалась сказать, что врач сказал, что проживёт максимум несколько часов, это не та вода, в которой он живёт, и надо её вытащить, пока не сдохла, а то ванну потом не отмыть.
Вроде, уговорили…Сам был честный, никогда не обманывал, и, быть может поэтому, мне всегда верил.
Теперь обожал рассматривать лягушек:
– Ма, посмотри, какой окрас! Так хочется скорей стать врачом, препарировать! А то эту лягушку жалко! – и бережно относил к ржавой бочке на соседской даче, где её выловил.

ПРОДОЛЖЕНИЕ - часть 2 http://proza.ru/2025/08/26/2067