Лестница

ЛЕСТНИЦА
Рассказ

В каждом городе есть дома дореволюционной постройки с большой парадной берлинской лестницей, которая своими поворотами образует внутренний тоннель, куда со временем стали устанавливать лифты. Заходя в такой дом, ты словно проваливаешься в детство: запах слегка подгнившей древесины вперемешку с сыростью, едва пробивающийся свет сквозь запылённые окна между этажами. Иногда это «букетное безобразие» перебивает запах жареной курицы с чесноком или варёных пельменей, доносящийся из какой-нибудь квартиры.

Обязательным атрибутом таких домов остаются почтовые ящики вдоль стены парадной — выстроенные, словно солдаты на строевом смотре. И, конечно, самый главный ящик — на входной двери, обитой дерматином, где гордо выведено белой, уже пожелтевшей краской: «кв. № 1». В таких домах есть и потайной выход во двор, расположенный позади лестничного марша. Обычно им пользуются дети, чтобы срезать путь.

В одном из таких домов жил наш персонаж. Возраст его перевалил за семьдесят пять, а может и больше. Невысокого роста, коренастый. Седые волосы он зачёсывал на правый бок, прикрывая ими залысину. Носил роскошные усы — и в этом был похож на русского генерала XIX века, особенно, когда надевал круглые очки. Одет всегда опрятно: пиджак с платочком в кармане, белая сорочка, туфли начищенные до блеска. Непременный атрибут — кашемировая кепка. Их у него было множество: от зелёной в жёлтую клетку до тёмно-бордовой с синими полосками. Несмотря на винтажность одеяния, выглядел он холёно, если не сказать больше. Женат не был, детей не имел. Звали его Пал Палыч.

Он обитал на последнем этаже. С какого времени — никто не знал. Лет сорок назад в дом въехала староста - Зоя Ивановна — и уже тогда, с её слов, Пал Палыч там жил.

Была у него одна необычная привычка: он никогда не пользовался лифтом, поднимался и спускался только пешком — минимум дважды в день. Он знал каждую ступень, каждую трещину на стене, был в курсе, какая кошка из какой квартиры метит углы и кто, иной раз, справляет нужду в тёмном закутке третьего этажа.

Обычным вечером, возвращаясь с работы — он был смотрителем заводского музея, своего рода «вечным старожилом» за трудовые заслуги, — Пал Палыч заметил объявление на подъезде:

«Просим сдать старосте дома по полторы тысячи рублей на покраску стен в подъезде».

— Экая наглость! — возмутился он вслух. — По полторы тысячи!

И дальше принялся бубнить себе под нос:

— Пять этажей, по четыре квартиры на каждом… двадцать квартир. Это тридцать тысяч! А красить-то особо нечего — так, подмалевать тут и там. Если бы каждый день осмотр делали, не понадобились бы такие поборы. Лучше бы убрали пакет с мусором, который уже неделю лежит между четвёртым и пятым этажами, аккуратно спрятанный Стёпкой из пятой квартиры. Надо же — поднялся на два этажа, замаскировал, а вынести в контейнер поленился. Конечно, Стёпка! У Опушкиных пакеты всегда синие, с жёлтой завязкой, как армейский вещмешок. У Оладьиных — чёрные. Степановы и прочие — в гастрономовских пакетах мусор выносят. Нет, это точно Опушкины: только у них деньги есть на такие дорогие.

Взглянув ещё раз на «заминированный» пакет за батареей и убедившись в своей правоте, Пал Палыч поднялся к себе.

Дома он аккуратно снял пиджак, повесил его на плечики, то же сделал с рубашкой и брюками, убрав всё в шифоньер. Что-то пошуршав, достал другой костюм и рубашку, развесил на двери:

— Завтра обещают денёк неплохой, этот парад будет кстати, — сказал он вслух.

После умывания прошёл на кухню. Еда для него была ритуалом. Салфетка, приборы, закуски — непременно две-три, а при выпивке все четыре. Сегодня он решил позволить себе немного «беленькой», хотя, признаться, и вчера, и позавчера тоже не отказывал себе в этом удовольствии.

Торжественно он достал графин с собственноручно нагнанным самогоном, поставил в центр круглого стола с вышитой скатертью. Рядом рюмку, а в холодильнике — богатый набор: солёные огурцы, маринованные грибочки, селёдочка собственного посола, аджика, хрен с лимоном, помидоры в собственном соку. Всё это расположилось полумесяцем вокруг графина. Картошечку он почистил и поставил вариться.

Если вы думаете, что он был обычным пьяницей — вы ошибаетесь. Выпивал он правильно: по три - четыре полрюмки, всегда с хорошей закуской, и непременно с тостами. Его застолья сопровождались книгами: перечитывая любимые романы, он словно окунался в их атмосферу, представляя себя героем.

Библиотека у него была богатейшая, собранная за долгие годы одиночества. Телевизор он не смотрел принципиально — книги заменяли ему всё.

В тот вечер Пал Палыч уселся за стол, спиной к окну, чтобы свет падал на страницы. Надев очки, подравняв усы отработанным жестом, он налил полрюмки, нацепил грибочек и, положив вилку на тарелку, произнёс:

— За здоровье!

И, опрокинув, громко поставил рюмку на стол. Быстро закусил и перелистнул страницу романа. Но, не дочитав и страницы, снова заговорил:

— Надо же, какое бесчинство! Сдирать по полторы тысячи за покраску… Платим в фонды — и ещё сверху дерут. Завтра найду эту Зою Ивановну, которая с первого дня возомнила себя управдомом, хотя её никто не выбирал.

Картофель доварился. Он выложил его на белую фарфоровую тарелку с кусочком сливочного масла, налил ещё и произнёс:

— Многая лета!

Весь вечер он размышлял о том, что власть имущие только и делают, что обирают простой народ.

После третьего тоста осмелел и начал вслух пересчитывать, что и когда купила Зоя Ивановна:

— Зятю «Жигули» подарила, а он — халдей, даже школу не смог закончить. Где б такие деньги взял? Украсть не сумеет, поймают дурака. Окна новые поставила — каких денег это стоит? Уж не с пенсии ли? Я вот на хлеб еле наскребаю, если бы не халтурка в музее, давно бы помер…

Завершив трапезу, Пал Палыч прибрал со стола, остатки сложил в холодильник и отправился спать:

— Утром, обязательно утром, всё им скажу… — пробормотал он, устраиваясь в кровати.

Наутро, не теряя времени, он накинул халат, выглянул в окно: Зоя Ивановна копалась в клумбе, наспех сооружённой из старой покрышки.

— Сейчас я задам тебе, старая кошёлка, — ворчал он, запирая дверь.

Он спускался так быстро, насколько позволял возраст, мимоходом проверил: пакет Опушкиных был на месте. Но вдруг что-то хрустнуло в груди. По инерции он сделал ещё несколько шагов и осел на ступеньку.

Его охватил ужас: вот он - настал мой час! И — в халате, в туфлях на босу ногу… А ведь представлял себя всегда — в костюме, в кровати, «с иголочки». А теперь — так…

Пал Палыч прислонился к стене. Из-за батареи на него будто смотрел тот самый мусорный пакет.

— Интересно, когда меня обнаружат? — подумал он напоследок. — Если уж пакет лежит неделю — то и меня, скорее всего, найдут тогда, когда я «начну давать о себе знать»…