Правда спустя двадцать восемь лет

Людмила Анатольевна всегда мыла посуду горячей водой, даже когда руки краснели, и жгло до слез. Муж Валерий говорил, что это глупо, что есть посудомойка, но она не могла объяснить ему эту потребность ; чувствовать, как жир смывается под напором воды, как тарелки становятся скрипуче чистыми. Словно так можно было отмыть и что-то другое.

Сегодня она особенно долго полоскала чашки после ужина, глядя в окно на мартовские сумерки. Валерий уже устроился с газетой в кресле, изредка покашливая ; недолеченная зимняя простуда все никак не отступала. Дочь Аня вчера звонила, рассказывала о новой работе, о том, как хорошо складывается жизнь. А Максим...

Максим не звонил уже три недели.

Людмила знала, что он жив и здоров ; дочь поддерживала связь с братом, осторожно передавала новости. Сын работал программистом в большой компании, снимал квартиру в центре, встречался с девушкой по имени Вера. Обычная, казалось бы, взрослая жизнь. И пропасть между ним и родителями.

Телефон зазвонил, когда Людмила складывала сухие тарелки в шкаф.

— Людмила Анатольевна? Это Марина Васильевна, соседка Елены Петровны Комаровой, — голос звучал тревожно и принадлежал явно пожилой женщине. — Елена Петровна... она умерла вчера. Инфаркт.

Людмила опустилась на стул, не чувствуя ног. Лена. Ее Леночка, подруга с института, свидетельница на свадьбе, крестная Максима… Та, которая знала все ее секреты и никогда не осуждала.

— Похороны послезавтра, — продолжала Марина Васильевна. — Она просила передать, если что случится... у нее есть письмо для вас. Сказала, очень важное.

* * *

Людмила шла по мартовской Москве, и ветер пробирал насквозь. Кладбище встретило ее запахом сырой земли и талого снега. Лена лежала в гробу маленькая, почти девочка, и совсем не походила на ту энергичную женщину, которая еще месяц назад звонила и жаловалась на давление.

Народу было мало ; Лена всю жизнь прожила одна, детьми не обзавелась, родственники далеко. Людмила стояла у могилы и думала о том, как быстро уходят люди, как мало времени остается на то, чтобы сказать важное.

Письмо она получила после поминок, из рук все той же Марины Васильевны.

— Елена Петровна полгода назад написала. Все переживала, говорила: «Если что со мной случится, обязательно передай Людмиле. Только ей, никому больше».

* * *

Дома Людмила долго держала конверт в руках, не решаясь вскрыть. Лениным размашистым почерком на нем значилось: «Люде. Прочесть обязательно». И ниже, другой ручкой: «Особенно если с Максимом по-прежнему плохо».

«Люда, милая. Если ты читаешь это, значит, меня уже нет, а я так и не решилась сказать тебе правду. Все эти годы я молчала, думала ; не мое дело, сами разберутся. Но теперь понимаю ; нужно было сказать давно.

Помнишь тот день в октябре 1995-го? Максиму было семь, он заболел ангиной, температура под сорок. Ты сидела с ним в больнице, места себе не находила. А я пришла навестить ; и застала странную картину. Максим лежал один, плакал, а тебя не было. Я спросила у медсестры ; она сказала, что ты ушла «по срочному делу», просила его не оставлять.

Я тогда подумала ; ну что за мать, бросила больного ребенка! Максим все спрашивал: «Где мама? Когда мама придет?» А я не знала, что ответить. Утром ты вернулась измученная, заплаканная, села рядом с сыном и больше не отходила. Я хотела спросить, но ты была такая... закрытая. Не решилась.

Только вчера, когда врач сказал мне о сердце, я вдруг подумала: а что, если я тогда все неправильно поняла? Что, если у тебя была причина уйти? Важная причина? Ты же не из тех, кто просто так бросает детей.

Но самое главное ; я помню, как Максим потом изменился. Он стал другим: замкнутым, настороженным. Особенно с тобой. Словно что-то надломилось в нем тогда. И я думала все эти годы ; может, я виновата? Может, я что-то не так сказала ему? Или наоборот ; недосказала?

Люда, я не знаю, что тогда произошло. Но знаю ; ты хорошая мать. И если ты ушла, значит, была причина. Очень серьезная причина. Может, пора рассказать сыну правду? Может, он просто не знает, почему ты тогда исчезла?

Прости меня, если я была плохой подругой. Прости, что не спросила, не поддержала. Очень тебя люблю. Лена».

Людмила перечитала письмо второй раз, третий. Руки дрожали. Тот октябрьский день... она столько лет старалась не думать о нем, загонять воспоминания глубже, не ворошить.

* * *

Максим лежал в инфекционном отделении, температура не спадала третий день. Врачи говорили, что все будет хорошо, но она видела их встревоженные взгляды, слышала, как они шептались в коридоре. Она не отходила от его кровати, держала горячую ладошку, читала сказки, пела песни.

А потом прибежала соседка тетя Галя, вся в слезах:

— Людочка, беда! Твоя мама упала, скорая увезла. В реанимации лежит, сознания нет. Врачи говорят ; считанные часы. Просила тебя, зовет.

И тогда она стояла в больничном коридоре, раздираемая на части. Максим, который звал ее каждые пять минут, боялся засыпать без нее. И мама, которая умирала в другом конце города, просила увидеться в последний раз.

Медсестра обещала не оставлять Максима, сказала, что все будет хорошо. Людмила поцеловала сына в горячий лоб, прошептала: «Мама скоро вернется, потерпи немножко», ; и побежала.

Она успела. Мама умерла у нее на руках, в три утра. Последние слова были: «Люда... прости... что так получилось...»

Максим не говорил с ней неделю после выписки. Отворачивался, когда она пыталась обнять, на вопросы отвечал односложно. Через годы эта стена между ними только росла. Он стал недоверчивым, замкнутым, словно навсегда запомнил тот момент, когда мама исчезла, когда он остался один в больничной палате с высокой температурой и страхом.

Людмила не рассказывала про мамину смерть. Не хотела оправдываться, не хотела, чтобы жалели. Да и кому объяснишь этот невозможный выбор? Она просто жила с этой болью, с чувством вины, с пониманием того, что сын ее не простил.

* * *

Вечером она долго сидела у окна, глядя на мартовские звезды. Валерий спросил, что случилось, но она только покачала головой. Как объяснить то, что творилось в душе? Как сказать, что двадцать восемь лет назад она сделала выбор, который разрушил их отношения с сыном?

Утром она набрала Максимов номер. Долго не решалась нажать вызов, но потом все-таки нажала.

— Мама? — удивленный голос. — Что-то случилось?

— Максим, мне нужно с тобой поговорить. Это очень важно.

— Я на работе...

— Максим, пожалуйста. Это... это про тот день в больнице, когда тебе было семь.

Молчание. Долгое молчание.

— Приезжай, — наконец сказал он. — Сегодня вечером.

Она готовилась к этому разговору весь день. Убрала квартиру, приготовила его любимые котлеты ; те, что делала ему в детстве. Валерий чувствовал напряжение, спрашивал, но она просила не мешать.

Максим пришел в семь, серьезный, настороженный. Сел на диван, где когда-то читал книжки, играл в машинки, смотрел мультики. Теперь он был взрослый мужчина, успешный, красивый, но в глазах все еще читалась та давняя обида.

— Максим, — начала она, и голос дрожал. — Я хочу рассказать тебе про тот день. Про то, почему я ушла.

Она говорила медленно, осторожно, боясь неправильно выбрать слова. Рассказывала про бабушку, про то, как та умирала, про невозможный выбор между сыном и матерью. Максим слушал молча, лицо его менялось ; удивление, понимание, боль.

— Почему ты мне не сказала? — спросил, когда она закончила. — Почему все эти годы молчала?

— Не знаю. Наверное, боялась. Боялась, что ты не поймешь. Или что будешь жалеть. Или что станет еще хуже.

— Мама, — он помолчал, потер лицо руками. — Я помню тот день. Помню, как проснулся, а тебя нет. Медсестра говорила, что ты скоро вернешься, но я не верил. Мне казалось, что ты меня бросила. Что я для тебя не важен.

— Максим...

— Дай договорить. Потом я думал об этом годами. Злился на тебя, обижался. Считал, что у тебя были дела важнее меня. А оказывается... оказывается, бабушка умирала.

Они сидели в молчании. За окном стемнело, включились фонари. Людмила смотрела на сына и не могла поверить, что наконец-то сказала правду.

— Мам, — сказал Максим тихо. — Прости меня. За все эти годы. За то, что не спросил, не попытался понять. За то, что держал обиду.

— Тебе не за что просить прощения. Это я виновата. Я должна была сказать тебе правду тогда же.

— Нет. Мне было семь лет. Я бы не понял. Но потом, когда вырос... я мог спросить. Мог попытаться наладить отношения. Вместо этого я просто... отдалился.

Людмила смотрела на сына и понимала, что прощает себя. Впервые за двадцать восемь лет она чувствовала, что поступила правильно. Да, она оставила больного ребенка. Но она попрощалась с умирающей матерью. И это был не предательство, а просто человеческий выбор в невозможных обстоятельствах.

— Мам, расскажи мне про бабушку, — попросил Максим. — Про то, какой она была. Я помню ее совсем мало.

И она рассказывала. Про мамины руки, которые пекли самые вкусные пирожки. Про то, как та читала сказки, меняя голос за каждого героя. Про то, как гордилась внуком, хвасталась соседкам его успехами в школе.

— Она очень тебя любила, — сказала Людмила. — В тот день она говорила о тебе. «Как там мой Максимка? Выздоровел?»

Максим молчал, но она видела, как в его глазах что-то меняется. Словно потихоньку тает льдинка.

— Мам, а можно я буду приезжать чаще? И привезу Веру. Она давно просит.

— Конечно, — сказала Людмила, и в груди разлилось тепло. — Конечно, приезжайте.

Он ушел поздно, обняв ее на прощание ; крепко, по-взрослому. Людмила стояла у окна, смотрела, как он садится в машину, и думала, что некоторые истины нужно произносить вслух, даже если страшно.

Валерий вышел из комнаты, где смотрел телевизор, обнял ее со спины.

— Ну что? Помирились наконец?

— Кажется, да.

— И давно пора было. Хороший у нас сын, просто упрямый. В тебя пошел.

Людмила засмеялась. Впервые за много лет ей было легко, словно с плеч свалился тяжелый груз. Она думала о Лене, которая даже после смерти помогла ей найти путь к сыну. О том, что правда не всегда проста, но необходима. О том, что прощение не только дают, но и принимают.

Следующим утром она не мыла посуду горячей водой. Просто ополоснула тарелки теплой струей и поставила сушиться. Руки не жгло, и это было хорошо. Некоторые привычки можно менять, когда понимаешь, что они больше не нужны.

Максим позвонил в обед:

— Мам, а помнишь, у бабушки был рецепт яблочного пирога? Вера хочет попробовать приготовить.

— Конечно, помню. Приезжайте в воскресенье, я научу.

— Хорошо. Мам... я тебя люблю.

— И я тебя, сынок.

Людмила положила трубку и улыбнулась. За окном была весна, и все начиналось заново.

АНДРЕЙ ПОЛИКАРПОВ