Песни черной воды

Глава первая. Гитара из чёрной воды

Озеро Сяюме отдавало свою добычу неохотно. В тот рассвет вода была густой, как чернила, и пахла мокрой кожей старых контрабасов. Когда сеть вытащили на берег, в ней билось что-то большое, обвитое тиной.

— Ещё одна щука, — хрипло засмеялся лодочник.
— Нет, — Хелависа наклонилась ближе. — Это гитара.

Она лежала на песке, покрытая ракушками, будто спала сто лет. Струны поросли водорослями, гриф потемнел от глубины. Когда Хелависа дотронулась до колков, из дерева хлынула вода — не мутная озёрная, а прозрачная, как первый аккорд утренней песни.

Старый рыбак перекрестился:
— Это же та самая, что Вяйнямёйнен утопил, когда плыл за Сампо.
— Ты ошибаешься, — поправила его Хела, вытирая гриф подолом. — Она утопила его.

Три дня и три ночи гитара сохла у печки. В первый вечер из розетки выползли нотные знаки — чёрные, скользкие, они прилипали к стенам, как пиявки. Во вторую ночь в комнате запахло смолой и медью. А на рассвете третьего дня гитара заиграла сама — голосом щуки, проглотившей солнце.

Кот, спавший на подушке, повёл единственным ухом.
— Ты слышишь? — спросила Хелависа.
Но он лишь зевнул, показав розовую пасть, в которой исчезли последние ноты.

Глава вторая. Дом, который пел вразнобой

Дом был сколочен из старых телеграфных столбов. По ночам древесина шептала обрывки сообщений - "встречайте четверг", "деньги не пришли", "люблю тебя" - слова застревали между досок, будто кто-то пытался передать важную весть, но передумал на полуслове.

В углу гостиной, нарушая все законы физики, росла ель. Ее корни пробивались сквозь щели в полу, а иглы падали бесшумно, будто боялись разбудить тишину. Хела собирала их в фарфоровую банку, где они издавали едва слышный звон, похожий на звук бьющегося стекла где-то далеко.

На ветвях качались стеклянные медиаторы - острые, как невысказанные мысли. Рядом висели обгоревшие афиши, их края почернели, будто песни, которые на них были написаны, слишком близко подошли к огню. А между иголками застревали обрывки ее смеха - легкого, беззаботного, того самого, что остается, когда все важное уже сказано.

Стены дышали в такт несуществующей мелодии. Иногда из-под пола появлялись странные существа - маленькие, слепые, покрытые пылью времен. Они бродили по комнате, натыкаясь на ножки стульев, и исчезали так же внезапно, как появлялись, унося с собой недопетые куплеты.

Кот наблюдал за этим с подоконника. Его единственное ухо поворачивалось, улавливая каждый звук - скрип половиц, шелест иголок, едва слышный звон в банке. Он давно понял, что этот дом - не просто четыре стены и крыша. Это забытый кем-то музыкальный инструмент, в котором застряли последние ноты незаконченной песни.

Глава третья. Кот, который помнил три аккорда

Он появился в тот вечер, когда дождь начал отбивать ритм "Дороги сна" по крыше дома. Рыжий, с шерстью, взъерошенной ветром, и с одним ухом — второе, казалось, осталось где-то там, где теряют медиаторы и забывают первые аккорды.

Кот вошел, не спрашивая разрешения. Обнюхал углы, оставив на полу следы в виде нотных знаков, потом запрыгнул на гитару и улегся прямо на струнах. Они зазвучали тихо, будто вздохнули под его тяжестью.

Хелависа наблюдала, как он закрывает глаза, подставляя морду теплу лампы. Его желтые зрачки сузились в узкие полоски, похожие на струны при лунном свете.

— Ты пришел за своими тремя аккордами? — спросила она.
Кот не ответил. Только ударил хвостом по деке, и гитара ответила глухим гулом.

По ночам, когда все спало, он играл. Не так, как люди — не заботясь о последовательности или правильности. Его лапы находили струны, которые должны были звучать именно сейчас, и дом наполнялся музыкой, похожей на ту, что слышишь во сне, но не можешь вспомнить утром.

Однажды Хела застала его перед зеркалом в прихожей. Кот сидел, вытянув шею, и смотрел на свое отражение. А зеркало показывало нечто иное: молодого человека с гитарой, у которого не хватало правого уха.

— Значит, так ты потерял его, — прошептала Хелависа.
Кот медленно моргнул, будто говорил: "Некоторые вещи нужно терять, чтобы найти музыку".

С тех пор он играл чаще. Особенно те три аккорда — те самые, что унес с собой, когда лишился уха. А Хела слушала и думала, что, возможно, все музыканты — это коты, которые когда-то потеряли что-то важное, и теперь их лапы сами находят нужные струны.

Глава четвертая. Дорога, настраивающая струны

Утро началось с неестественной тишины. Не просто отсутствия звука, а плотного, осознанного молчания, будто воздух в комнате вдруг стал ватой, обернутой вокруг струн. Наталья (так её звали в квитанциях за коммуналку) провела пальцами по грифу. В ответ — лишь глухое постукивание о деку, словно внутри кто-то заперся и теперь стучит кулаком по деревянным стенкам.

Кот, обычно равнодушный к её музыкальным экспериментам, сегодня следил за каждым движением. Его рыжие брови шевельнулись, когда она поставила гитару у печки — будто предупреждая: «Не поможет».

Она вышла во двор. Туман лежал неровными пластами, как старая звукоизоляция в заброшенной студии. Шаги по мокрой траве отдавались в висках — раз, два, три… Без счёта, без цели, просто движение, которое само становилось метрономом.

Где-то между яблоней и старой оградой гитара зазвучала. Не в руках — она осталась в доме, — но Наталья чувствовала вибрацию в костях. Струны пели то, что слышали: скрип ворот, крик далёкой птицы, даже шорох кошачьих лап по мокрой земле (он всё-таки последовал за ней).

Когда она вернулась, инструмент уже не молчал. Он гудел тихо, как чайник, забытый на плите. Наталья прикоснулась к деке — дерево было тёплым, будто впитало дорожное солнце.

Кот наблюдал с порога. Его хвост медленно раскачивался — не в такт, а наполовину, будто отсчитывал только чётные доли.

Глава пятая. Виски вместо метронома

Наталья проснулась от стука в левом виске. Не пульса - чего-то более тяжелого, будто кто-то методично бил деревянным молотком по балке внутри черепа. Она провела ладонью по лицу - пальцы пахли вчерашним костром и чем-то еще, что въелось в кожу после последнего концерта.

На кухне кот пил воду, громко чавкая. Каждый звук отдавался в том самом виске, словно кто-то настраивал невидимую гитару прямо у нее в голове.

Ты слышишь? - спросила она.
Кот поднял мокрую морду. Капли падали на пол, образуя круги, похожие на незаконченные нотные знаки.

Вчерашняя дорога оставила след не в мышцах, а глубже. Теперь при движении кости слегка звенели, будто внутри были не костный мозг, а обломки старых струн.

Она налила виски в граненый стакан - подарок того гитариста, что пропал во время уральского тура. Алкоголь не заглушал стук, лишь менял его ритм, превращая в приглушенный блюзовый рисунок.

Гитара на стене ответила - не струнами, а самим деревом. Древесина резонировала, заставляя весь дом вибрировать на частоте, от которой дрожали оконные стекла.

Кот запрыгнул на стол и потянулся к стакану. Его усы задрожали - не от алкоголя, а от того, что он уловил в этом звуке.

Хочешь? - Наталья капнула в блюдце.
Он лизнул один раз, затем резко зажмурился - будто увидел что-то между молекулами.

В этот момент стук в виске превратился в музыку. Не мелодию - чистый звук, будто кто-то провел смычком по оголенным нервам.

Последняя глава. Когда струны становятся корнями

Река текла вспять. Не вся — лишь один рукав, тот самый, где когда-то нашли гитару. Вода, черная от забытых нот, билась о камни, выплевывая на берег обломки медиаторов и афиш с размытыми датами.

Хела (так называли ее духи озера) стояла по колено в воде. Босые ноги уходили в ил, где спали корни древних елей — те самые, что когда-то стали грифами.

— Пора, — сказала она (но сказал ли кто-то за нее?).

Дом (тот самый, из телеграфных столбов) рассыпался за ее спиной. Доски падали в траву, превращаясь в нотные линейки. Из щелей выползали потерянные бисы — слепые, дрожащие, — и бросались в воду, как лососи на нерест.

Кот (рыжий, с одним ухом) сидел на берегу. В его зрачках отражалось небо — не настоящее, а то, что бывает между аккордами, когда звук еще не родился, но уже не мертв.

Гитара (та самая, озерная) запела без рук. Сначала басом — так гудел лед под ногами у Вяйнямёйнена. Потом дискантом — так звенели стекла в "Подвале", когда Наталья била по струнам слишком сильно.

Из воды поднялись руки. Не призрачные — настоящие: в царапинах от медиаторов, с натертыми подушечками. Они обняли гитару, и тогда:

— Струны стали корнями,
— Дека — землей,
— Колки — звездами (теми самыми, что видел пьяный звукорежиссер).

Кот прыгнул в лодку (когда она появилась?). Весла были сделаны из двух грифов — того, утонувшего, и того, что висел в комнате Натальи.

— А я? — спросила Хела.

Но ответа не было. Лишь звенящее эхо, как камертон уробороса. Только вода, текущая вспять. Только песня, которая наконец-то совпала с тишиной.