Великий Октябрь в свете Освоения 6

Ш.Г. Алиев


 Великий Октябрь в свете освоения

(кое-что к учебнику)


Горловка (ДНР) — 2025
;

** *
Собственно, наше видение социальной революции с кой-какими нюансами, разделяемо имеющейся (по крайней мере, марксистской) литературой. Существенный недостаток подходов здесь в том, что авторы не поднимаются при осмыслении революции до включения в нее принципа практики во всей его полноте. Во всяком случае настолько, — чтобы понимать и осуществлять ее (революцию), скажем так, адекватно.

Вернее, революция предстает, как указывалось, вершащейся внутри одного и того же способа (разновидности) практики. Причем, — выступающей производяще и, так сказать, постольку поскольку. То есть, описания революционных свершений в качестве процесса и результатов, если к практике и апеллируют, то лишь от случая к случаю. И «апеллируют» как к производству, внешне. Точнее, в той непосредственной данности, которую видит, принимает и на ней зацикливается обыкновенное (в том числе буржуазное) сознание.

Такое распространенное и привычное понимание, как мы видели, сразу оказывается перед «камнем преткновения» при осмыслении особенностей революции в непроизводящих обществах, которые, нельзя не заметить, еще надо признать с данных позиций. Если революция в непроизводящих условиях фиксируют, то как, будучи производящей по признанию? Какие производящие механизмы вызывают ее к жизни там, какие силы движут, — это все далеко не ясно...

Верно и то, что подобные вопросы особо не волнуют, поскольку, повторяем, помимо производства, производящего способа существования человека, авторам ничто другое не известно. А «уместить» традиционное общество в «Прокрустово ложе» производящести, — что же: оно довольно привычно. Не важно при сем, каковы последствия, как Прокруст «сработает топором» своим... Конечно, и до понимания собственно производства в емком (вплоть до онтологичности) смысле описываемое видение не способно возвысить революционные дела и не только...

Повторяем, обычно («в теории») понимаемая, социальная революция как бы ограничена протеканием внутри одного и того же типа (способа) человеческого бытия в мире. И не важно, что при этом признают и активно пользуются категорией «способ производства» и понятиями его структурного поля, не выходящими за рамки социально-экономического, технического видения. Еще точнее, революция представляется процессом и следствием известных коллизий в базисных и надстроечных сферах производящего (подчеркиваем это слово) общества. В частности, — между производительными силами и производственными отношениями (в догматизированном словоупотреблении), соответственно, вершащейся борьбы, выражающих их, общественно-политических структур, классов.

Хоть и принимаются в расчет перемены в производительных силах, тем не менее, сами они расцениваются однотипными, как бы выражающими один и тот же вариант существования человека в мире, т.е. «практику» («труд»). И он (вариант) не предстает иначе, чем производящий труд, производство, где и как бы ни представал. Причем, — это надо не забывать, — всегда и везде в том видении, как «производство» («труд») предстает сознанию в его непосредственном отношении к действительности, без всех тех опосредствований, до которых, как мы видели, восходит Маркс, понимая труд, производство в качестве данностей специфического способа существования человека в мире, практики.

Если и говорится о смене производственных отношений, то, опять же, смысл и значение их не одолевает поверхностный производяще-потребительский подход в означенном смысле. Потому, кстати, разговоры о различных формах собственности тоже, по сути, остаются в рамках собственности частной, производящей, буржуазно-экономически воспринимаемой.

Общественную собственность, хоть внешне и отличают от частной, но по сути, она сама по себе как бы обессмысливается. В лучшем случае, не покидает пределы частной собственности. Потому даже доходят до заявок, что общественная собственность — это нечто вроде ничьей собственности. И, вообще, «собственность» представляется весьма поверхностно, примитивно, в качестве принадлежности какому-либо лицу известного предмета, поскольку им можно распоряжаться, пользоваться, владеть. О теснейшей связанности собственности и практики речь не только не заходит, но даже не может идти.

В этом смысле совершенно не понятно, как это общественная собственность оказывает влияние на иные разновидности производственных отношений (отношения распределения, отношения потребления, отношения обмена и отношения труда). При ближайшем рассмотрении ведь, царившие в отечественном социализме, отношения распределения и потребления (не говоря уже об остальных) весьма мало как выражали освоение, не вытекали из него. Это, между прочим, очевидно уже из того факта, что и в современном буржуазном обществе они не многим отличаются от того, что сложилось у нас, перевершивая кой-какими моментами наш опыт, особенно по части индивидуализации, адресности социальной защиты, по мерам распределяемых благ.

Единственное, разве что, различие (кстати, связанное-таки, с освоением) в том, что в буржуазных условиях всевозможные формы социальной защиты, распределения благ, а также потребления, в общем-то, базируются на либеральной практике и идеологии, на социал-демократическом и проч. основаниях (заведомо присваивающих). В нашем же социалистическом обществе, что ни говорить, но либеральный подход к вопросам распределения и потребления никак не уживается. У нас, как правило (оставим исключения), господствовал примат социального, общего, общественного над личным, частным (что, вообще-то, еще не делает данный подход автоматически осваивающим без других сопутствующих моментов).

Между тем, в либеральном буржуазном мире дела, как раз, обстоят наоборот, нацеленные на примат частного, атомарного гражданина. Не доискиваясь, от чего у них уровень жизни был сравнительно высоким, как зарабатывали страны метрополии свои капиталы, как растили «вещные» богатства, можно неопровержимо показать, распределяй они по нормальному последние, преодолев всевозможные хапиталистические препоны, — могли бы уже устроить у себя полный «коммунизм» по части распределения и потребления (потребительства) располагаемым богатством. Лишь господство всевозможных болячек и «родимых пятен» от пороков прихватительства и наживы, погони за «вещным» обогащением, господством и властью, выливающихся в различные формы отчуждение, не позволяет им реализовать эту, вроде бы, нормальную меру.

Между тем, хоть возможности нашего социалистического общества по обеспечению частного потребления были довольно ограничены, располагая имеющимися ресурсами и действительно справедливо распределяя блага в осваивающем плане, мы, все же, во многом «давали фору» западным странам по данным вопросам. Больше. Толкали, обязывали их на человечное и справедливое решение последних.

И, в общем-то, материальное благосостояние, уровень жизни нашего общества неуклонно рос по ходу строительства новой жизни. «Рос», — не только и столько в плане потребительском, сколько на дела потребления, т.е. человекообразования, обеспечения всестороннего развития людей, культуры, духовности...

Тем не менее, на уровне распределения и потребления, особенно в послесталинский период, складывались и крепли тенденции присваивающего, потребительски-прихватительского характера. С вырождением потребления в потребительство, распределение благ тоже приобретало какой-то кастовый, синдикальный, корпоративный, одним словом, ненормальный характер.

Всего хуже дела обстояли по части перевода жизни на осваивающие рельсы в самой важной, определяющей области, отношений труда. Особенно в той части, где эти отношения выражали взаимодействие, связь человека и природы. Они, если сказать одним словом, почти никак не преодолевали присваивающее течение. Ставшие предприниматься в последние годы, так называемые «экологические меры» (между прочим, не без соответствующего влияния буржуазной «концепции устойчивого развития»), конечно же, мало что общего имеют с тем, что предполагается осваивающим взаимоотношением человека и природы в труде. Они никак не меняют присваивающий, утилизующий характер труда, его смысл, течение, качество.

Точно также — его (труда) организация, течение, смысл. Они — всецело присваивающие, производящие. Царит, унаследованная от капитализма, репродуктивность, механическая технология и энергозатратная, экологически вредная, ресурсоемкая техника первой и второй волны НТП. А то и просто — используется органо-мышечная физическая работа людей. Присваивая, труд навязывает веществу природы качества и меры, нужные лишь человеку. Причем, — представляющему какое-либо предприятие, регион, лицо. Он по-прежнему разделен до функциональности, одномеризации человека, главное- на целезадающую и исполнительскую работу. Изготавливаемые продукты и сам труд не перестают носить качество товара, царят стоимостные отношения и т.д.

Все это, равно многое другое, выражая присвоение, вместе с тем, сопутствующие моменты и результат недостаточного развития производительных сил в качестве материально-технической базы социализма и коммунизма. Нашей стране пришлось из-за этого непрерывно тратить громадные усилия и средства по преодолению отставания и доведению развития производительных сил в ровень с запросами времени и предстоящих задач, целей строительства нового общества. В известном смысле данные задачи были решены (оставим вопрос о цене), вообще-то. Однако, и до конца своего существования Советской страны отставание не было полностью преодолено. Наша зависимость в технике, технологиях по немалому числу параметров от развитых стран капитализма сохранялась. Производительность труда тоже оставалась сравнительно низкой, точно также уровень жизни людей. Производство, экономика пребывали на экстенсивных рельсах, уже дающих явные «пробуксовки»....

Не потому ли, в конечном итоге, изверившись, будучи, к тому же, малограмотными в политике и духовно-практическом отношении, неподготовленными для решения первопроходческих вопросов строительства, запутавшиеся в буржуазном сететворчестве, не находя средств и путей удержания достигнутых рубежей, трансформации сложившегося способа производства, сладить с возникшими проблемами дальнейшего развития социалистической экономики, народного хозяйства, культуры в целом, руководство страны не нашло ничего лучшего, как повернуть политику, в конечном счете, курсом гнусного и всеобъемлющего предательства, вылившегося в контрреволюционное уничтожение Советской страны, советского общества.

Возникает в этой связи и другой вопрос. Может, действительно, было слишком рано для нашей страны начинать коммунистическую революцию, становиться на пути коммунистического движения, располагая столь низкими «стартовыми позициями»? Кстати, не только в области производительных сил, экономики, но также в плане многих других моментов состояния общества. Не следовало ли несколько «подождать», как советовали, звали многие, включая отечественных и зарубежных социал-демократов, даже большевиков, из числа весьма близких В.И. Ленину?..

 Можно, конечно, задаваться многими другими вопросами аналогичного порядка. Сослагательностей относительно протекшего всегда несть числа. Заметим в данном отношении лишь: имей мы верную «теорию», умей мы ее строить и развивать, умей быть настоящими марксистами, диалектико-материалистически и подлинно практически смотреть на вещи, главное, совладать с ними, умей воспользоваться даже тем материалом, идейно-духовным багажом из наследия классиков (и не только) нормально воспользоваться, имей мы, наконец, настоящую «теорию» (а не задогматизированную), веру, волю к победе, к торжеству несомых идей, будь, таким образом, духовно-практически зрелыми, — весьма многие «сослагательности» не возникли бы сегодня и не только. Когда что-либо начинаешь, — даже элементарную дойку своей коровы, да не способен справиться, — все мешает, сопротивляется. И «кривизна собственного двора» тут как тут!

Так бывает всегда, везде!.. Но тем более — с вещами, которые несоизмеримо велики, бесконечны и всеобъемлющи. Причем, — как по емкости содержания, смыслов, так и по значимости. Среди множества подобных предметов, несомненно, только один выделяется, перевершивает. Да, это идея коммунизма, коммунистическая реальность! Многими особенностями она отлична. Кое-что из них мы имели возможность осветить (и не единожды) в другом месте. Сейчас же отметим (к тому же, предельно сжато) лишь одну черту коммунистической реальности, которая, как неоднократно указывалось, передается осваивающе-отсваивающей ее природой.

Начнем с подтверждения, что коммунистическая реальность — утопия. Да, она утопична, как и многие вещи, идеи, коими люди всегда живут и не обходятся. Однако, «коммунизм» принципиально отличен от всех остальных утопий, называющихся так из-за своей нереализуемости, иллюзорности. В этом смысле они многое бы дали, чтобы быть подобными коммунистической «утопии». Ибо последняя обладает, как бы сказал Спиноза, «реальностями на существование» в куда большей степени нежели многие актуальности, воплощаемые реалии. Данной необычной «большестью» и жизненностью она-то и живей многих наличных предметов. Тем более — долговечней, неискоренимей, вплоть до бессмертности.

Благодаря этой своей особенности, коммунизм есть реальность, «идея», которая постоянно воплощаясь, утверждаясь, тем не менее, никогда не воплотится окончательно. Строя, одействляя его, люди не смогут (не позволят себе) остановиться и, успокоенные содеянным, прекратить дальнейшее восхождение, как говорится, «исполнив все свои желания». В этом смысле коммунизм — вечное движение к коммунизму. На каждой ступени своего развертывания он, являя мир обновленным, возвышая и освобождая человека, раскрывая его связь с бытием в каком-либо плане, формирует состояние довольности достигнутым, пройденным на путях свободы и света. Но, достигнутое не останавливает человека, не даст прекратить стремление и дальнейшее восхождение. Будущее, как обычно, останется не менее таинственным, зовя, обнаруживая неосвоенные горизонты, тайны, неизведанные стороны самореализации человека, жизни, связи человека и бытия, истины. Все это предстоит освоить, совершая новые усилия, шаги, преодолевая уже осуществленное с его «высотами и падями»...

Одним словом, осваиваясь, будучи конкретно реализованным, коммунизм тут же и отсваивается. То есть, обнаруживается новыми безвестными гранями, не осуществленными возможностями, неосвоенными горизонтами, манящими далями. Они будут постоянно впереди, вновь и по-новому возникать, звать, толкать к воплощению из каждой развернутой действительности коммунизма. Вместе с тем, — преодолевать явления, процессы, которые на достигнутой ступени открываются «несправедливостью», «несвободой», «опасностями», «нетерпимым злом» и т.п. Сказано же, лишь с коммунизмом кончается предыстория человечества и начинается подлинная история.

Поскольку состояние неизведанного, таинственного, непонятного, стало быть, неудовлетворенности достигнутым, освоенным, сопровождающие все это, комплексы, эмоции и проч., никак не покинут людей, всегда найдутся воспевающие существующее положение вещей, зовущие идти дальше с триумфальным видом. Но и тех, кто полон критики всего, что делается, есть, предстоит, — тоже хватит. И критика будет, весьма разносторонние. Все же, думается, они, опять же, как обычно, обречены тяготеть к двум полюсам: так сказать, «оптимистическим» и «пессимистическим».

Одни будут «буревестниками, «соколов» запускать», может, даже «Данко» понадобится, «Корчагины»... А другие — искать «рожденных ползать»... Да! Вторые будут не переставать гундеж, что коммунизм — «несбыточность», «утопия», «пустой (даже «расчудесный») миф». Стало быть, нужно отбросить эту «безнадегу», «бесполезную грезу». Увы, это мы сегодня постоянно и со всех сторон слышим.

Первые же, «новаторы», — уверенные, что впрямь, «рожденный ползать, летать не может», — продолжают свою неустанную и архи непростую работу «возвышения человечества на ступеньку выше». Ведь каждый очередной шаг на пути по таким «ступеням», — дающийся тяжелой борьбой, даже когда, вроде, оказывался неудачным, проигрывался новаторами, враги-недруги одерживали верх, — тем не менее, он, часто трагичный своим исходом, «набивающий шишки», эту очистительную, осветляющую, возвышающую работу делал. То есть, был не зряшней тратой человеческих сил, даже жизней, завоеваний, служил обновлению мира и человечности, близил людей к полноте бытия... В этом смысле он (шаг, борьба)  на путях коммунизма) отнюдь не безрезультатен. Прямо или косвенно, благодаря ему, в мире вершились новации, укреплялась справедливость, ширилась свобода, мир очищался от рецидивов зла. В борьбе коммунизм одерживал силу и славу, рос и креп!..

Больше того. Сам факт существования коммунистов, их движения в современном обществе, активная и авторитетная работа (по всем направлениям, как возможно), — уже служит неким моментом, подстегивающим, жалящим, гонящим, «тыкающим нос» «расслабившейся», «почивающей в безделье», власти, «верхов», господствующих структур к беспокойству, вершению общественно полезной работы. Да, на то, — чтобы предпринимали действенные меры по преодолению коллизий, явного зла, не притесняли трудящихся, прочили демократические процессы, решали глобальные проблемы, крепили мир и т.д. [См. об этом: Славой Жижек. Размышления в красном цвете: коммунистический взгляд на кризис и сопутствующие предметы //

Но вернемся к нашему предмету, проблеме, с которым не всего ли более проясняем (вместе с тем, затмеваем) подлинный путь коммунистического освобождения. Как очевидно, очерченные контуры практики (и не только), на которых держится современный коммунизм по преимуществу,  мало как разнятся от того, как это представляет себе буржуазное сознание, активность. Подходы, взгляды дела современных коммунистов напрочь погружены в буржуазность, сплошь пребывают в плену буржуазного сететворчества, о чем мы пишем в другом месте [См.: Алиев Ш.Г. Народ и коммунисты в буржуазном сететворчестве / http://proza.ru/2024/11/17/778]. Обретенный Марксом опыт осмысления практики, соответственно, вещей в ее призме, можно сказать, предан забвению. Да и не о «вещах» ли уже говорят?..

С выражаемых таким образом позиций совершенно не удивительны, между прочим столь живучие грубокоммунистические (вернее, вульгарные) взгляды и попытки устраивать, так сказать, «антикапиталистические» общества, преодолевающие, вроде, частную собственность за счет превращения собственности в ничью. Вполне терпимы (если не приемлемы) современными левыми, вместе с неолиберализмом, всевозможные попытки глобалистского капитала, ставшего на путь депопуляторства преодолеть так называемый «рыночный капитализм» (share holder capitalizm) с характерной ему, частной собственностью, капитализмом «инклюзивным», где средствами информационно-цифровой технологии удастся, наконец-то, учредить «общественную собственность» по-настоящему, лишив подопечных платформе, людей любой собственности. Не подозревают при сем, во что это выльется по части полнейшей нивелировки человека и специфического способа его существования.

Тем временем, держась означенных позиций, много говорят, что человек всегда и везде живет, существует, практически утверждаясь в мире: творя себя и свое окружение. Даже находят черты, отличающие творчество (труд) от того, как реализуют себя другие(нечеловеческие) сущие. И, понятно, как бы при этом творчество (практика) ни вершилось, мыслилось, ему уготована все та же однотипность. А именно: производящая, причем, в урезанной, поверхностно-буржуазной данности (о чем говорилось). И, снова-таки, аналогично тому, как буржуазные авторы видят, труд (творчество) связывается с человеком производяще, технически. Его присваивают также остальным сущим, вплоть до физических, химических процессов.

Из такого видения труда как инварианты неизбежно вытекает: какие бы социальные революции в мире ни происходили, результатом какой из них люди ни были, — способ их существования (производящий) неизменен: всегда один и тот же по сути своей. Совершающиеся с ними и в обществе, перемены (включая «революционные», даже качественные), производящую суть практики не меняют.

Кстати, для обоснования своей позиции, что практика выступает производством и должна быть зафиксирована термином «производство», безапелляционно указывают, что «практика», особенно способ ее протекания, вообще, человеческое бытие, в своих основных проявлениях (где, среди прочего, революция вершится) употребляется (иначе бессмыслица) в сочетании с выражениями производства, важнейших элементов материальной сферы жизни общества: «производство материальных благ» («материальное производство»), «производительные силы», «производительный труд», «труд как производство», «производство средств производства», «производственные отношения», «способ производства», «производство человека человеком», «производство информации», «определяющая роль материального производства в общественной жизни», «определяющая роль материального производства по отношению к общественному сознанию» и т.д. Одним словом, их название выводимо из одного и того же, общего основания. А именно: понятия «производство». К нему, повторяем, сведен, содержательно и формально насыщен, соответственно, понимается специфический способ существования человека в мире, практика.

Отсюда вовсе не удивительно, ставшее ходячим, признание, что из последней в качестве производства, реализуется человек (общество), где и кем бы ни был, какую бы социальную структуру ни являл, каким бы сознанием ни располагал. Все, что творит (включая самого себя), человек осуществляет производяще. Другой тип, способ творчества, который был бы не производящим, ему не известен. Об абсурдности подобных утверждений и слышать не хотят!..

Точнее, известны также иные способы производства. Однако, в конечном счете, они осмысливаются, принимаются в расчет лишь как видоизменения, проявления, какие-то (развитые-неразвитые) состояния производящести, производящего способа производства. Если даже усматривают где-то, что человек реализуется (творит себя) непроизводяще, то, полагается, делает это как бы не вполне самоотчетно. В лучшем случае, — истолковывают вершимое на языке и смыслах производства. Напоминаем еще раз: речь о производстве, труде, творчестве и т.п., в той непосредственной данности, как они предстают буржуазному сознанию.

Несомненно, человек, везде и всюду существует, возможен практически, никак иначе. Это — так сказать, «азбука марксизма». Главный недостаток всех иных философско-мировоззренческих подходов к жизни, как раз, в том, что данный факт-установку они не понимают, не учитывают. По крайней мере, на осмысляющем уровне, тогда как безотчетно, не рефлектируя, без нее не обходятся, чего бы ни касались, что бы ни творили. Замечательно это выражено в знаменитых «Тезисах о Фейербахе» Маркса. Вот, как звучит восьмой тезис: «Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят своё рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики» [Маркс К. Тезисы о Фейербахе / К. Маркс, Ф. Энгельс. Собр. Соч. — Т. 3. — С. 4].

Однако, повторяем в который раз: беда самого марксизма после Маркса в том, что, по ряду обстоятельств, включая объективные, «практика» по существу своему, по особенностям, содержанию, признакам, берется исключительно в производящей данности, производством, производящей практикой. Причем, в поверхностной, грязно-торгашеской обертке. Другая практика, — с иными свойствами, особенностями, смыслами, тем более, в означенной выше конкретно-общей полноте, — не ведомо. Во всяком случае, о таковой не говорят, по крайней мере, на обстоятельном (осмысляющем) уровне. И, выходит, марксизм, — устоявшийся, скажем так, «кондовый», задогматизированный, — увы, не исключение из ряда мировоззренческо-методологических позиций в плане ложного приятия и реализации практики.

Верно! Столь претенциозно (вплоть до монополии) на практику, на ее место и роль в человеческой жизни мало какая философско-мировоззренческая система возвышается, подобно марксизму. Ни одна не строит выкладки, видение вещей, так основательно держась практики, как он. Тем не менее, общая установка и далекоидущие апелляции к практике, — к тому же, в качестве способа существования и субстанции предметного мира человеческого бытия (мало, что сведенной к буржуазно видимому производству), — здесь часто как бы повисают в воздухе. Относящие себя к марксизму, сплошь да рядом описывают конкретно-предметные вещи, причины, процессы (включая революции, особенно социальные), напрочь забыв, что призваны, вроде, везде и всюду отталкиваться от краеугольного для своей позиций принципа (принципа практики), не сводя его к ходячим буржуазным видениям [См. об этом: Народ и коммунисты в буржуазном сететворчестве — http://proza.ru/2024/11/18/383].

Любые явления человеческого бытия, во всяком случае, общественной жизни, истории, вроде бы, должны постигаться, выведенные, прежде всего, из практики (оставим без внимания качество ее). Однако, постигаемое преимущественно принимают вне связи с ней. Или, на худой конец, оно вяжется с практикой постольку, поскольку. Да и она, понимаемая плоско, урезано, — что от нее толку?!..

По крайней мере, именно так обстоит с объяснением истоков, движущих пружин, течения социальной революций. В том числе коммунистической. Повторяем, описывая процессы и дела здесь, от вопросов практики (пусть и производящей) вообще, тем более, на субстанциальном уровне отстраняются. И предпочитают касаться вещей, более частных, отвлеченных, которые, что правда, тоже выражают (причем, непосредственно) производство. Тем не менее, как бы снижают, уводят в сторону от понимания дел, прежде всего, практически (на субстанциальном, бытийно-историческом уровне) задающих тон.

Во многом, как показано в предыдущем разделе, это связано с тем, что саму практику, известную в качестве производства, исследователи понимают ограниченно, оскопленно. То есть, буржуазно, сведя ее к техническому (соответственно, эргономическому, манипулятивному), актуалистическому (от Actus), экономическому (по большей части, в грязно-торгашеской данности) понятию.

Как таковую ее, действительно, легко свести к простейшему (физическому, механическому) движению. В качестве такой работы (технологии) оно весьма мало как отражается и выражает специфику вещей человеческого бытия. Конечно, как-то преломляет и светится ими, поскольку где и как еще подобное движение может быть зафиксировано, встретится?.. Но, что ни говорить, данное движение сказывается и сказывает социально-материальные предметы (тем более в коммунистической данности) крайне внешне. А именно, одинаково во всех случаях жизни. Еще точнее: примерно так, как механическое воздействие, работа физических предметов преломляемо их особенностями.

Не станем повторять сказанное выше относительно столь урезанно представшей практики. И без того ясно: в данности понятия,, складывающегося на эргономико-техническом (вплоть до грязно-торгашества) опыте, производящая практика по своим общезначимым проявлениям, свойствам, будучи весьма оскопленной, — хоть всюду обнаруживает себя, постоянно под рукой, все и вся обусловливая, — тем не менее, выпадает (за ненадобностью) из поля зрения и подлинного осмысления говорящих и использующих ее. Не составляют исключения из последних также коммунисты, не поднимающиеся до критического, истинного ее видения и отношения, начертанного уже Марксом.

Точнее. Коль скоро судят вещи (вернее, «вещи») под углом зрения производства, как оно непосредственно-эмпирически дано, отталкиваются в этом смысле от «материально-производственных» детерминаций жизни, — заключения, подходы невозможно поднять за пределы «производства», уплощенного до сугубо экономической (в смысле бизнеса), эргономической, технико-утилизаторской, «вещефицирующей» категории. Здесь коммунистическое приятие практики почти ничем не разнится от того, как ее видят и реализует обыкновенное буржуазное сознание, отношение к действительности.

Поскольку, представшая означенным образом, практика по субстанциально-всеобщему существу и подлинной значимости своей не может попасть в поле зрения, — приходится вместо и в качестве нее довольствоваться весьма узкой, примитивизированной данностью производства, — среди прочего, непонимание людьми многих процессов, перипетий, путей движения, обстоятельств, куда заброшены. Зачастую они, не важно, какое движение, партию, класс представляют, на каком поприще подвизаются, какое место в общественной жизни занимают, — «барахтаются в потемках, без руля и ветрила». Увы, марксизм, коль скоро догматизируется, застревает в буржуазных сетях, разделяет их участь...


** *
Итак: понятие, складывающееся на сугубо эргономико-техническом, утилизаторском опыте какой-либо частной, сугубо отпроизводящей (вернее, буржуазной), прикладного характера науки, и подменяющее практику как производство, особенно в ее общезначимых проявлениях, свойствах, — не выбирается за пределы иллюзорного (вернее, ложного) видения дел, не перестает носить производящий (причем, в крайне оскопленной данности) характер. Будучи, к тому же, изначально ограничено спецификациями узко производящего способа существования, о- безбытийность, «вещность», бесчеловечность, техничность, калькулируемость, метафизичность, субъект-объектное расщепление действительности и т.д., — оно (понятие практики) еще более страдает уплощенным отношением к предметам. Другими словами, снижает, формализует, извращает, обезличивает, уводит в сторону от понимания вещей. В нашем случае, — революционных, прежде всего, практически (к тому же, на субстанциальном, бытийно-историческом уровне) заданных. Следовательно, являясь оскопленным, плоским, в силу своей буржуазно ограниченной недостаточности, наше «понятие» само по себе не способно, в частности, приемлемо (вплоть до удобства людей), не говоря уже об истине, адекватности, описывать реальные процессы, явления жизни.

Стало быть, для мало мальской работоспособности, пригодности в пользовании ему предстоит восполниться, компенсироваться (так и происходит) видениями, отношениями, мерами, формами активности (соответственно, «вещами», образами, ожиданиями и т.д.), которые запроизводственны. Еще точнее, сохраняются в наличном обыденном сознании, здравом смысле, традициях, обычаях, производящей культурой вообще, — от прежних (и не только) верований, упований, форм жизни, обхождения с вещами, окружением. Вместе с тем, данный опыт, часто даже пребывающий по умолчанию, выражает, что практика в процессе исторического становления сохраняет, обеспечивая себе субстанциальную непрерывность, преемственность, восхождение. В этом смысле, что ни говорить, здесь присутствуют, схватываемые на понимающем (живо-созерцательном) уровне, и отправные моменты будущего.

Сказанное очевидно хотя бы из того, что, как бы ни мыслить, представлять производящий способ существования человека в мире, производящую культуру, — все это (как, впрочем, любая вещь) утверждается далеко не просто, без связи с преодоленным, без наследования предшествующего вещного материала. Практика, какая б ни была, есть способ существования (движение) соответствующей материальной предметности. И без последней ничего не значит, точно также, наоборот. Нельзя, далее, не забывать: производящие формы практики возникают, складываются далеко не вдруг, одномоментно, на голом месте. Напротив. Приходят, прорастают из недр самой традиционности, прежнего способа человеческого бытия. И, став даже господствующими, производящие формы удерживают, сохраняют внутри себя пройденный, неискоренимый опыт, путь практического движения. Больше того, удерживается, предвосхищается, выступает отправным моментом (причем, не главным ли образом) будущее данной предметности.

Оно Все Тем более так, в виду сущностного уровня практической диалектики. Из последней вытекает, что, утвердившись, производящий мир, будучи не самодостаточным, Конечным, безбытийным, непременно восполняется (не может быть иначе) непроизводящими формами, идущими прямо от бытия. Стало быть, — от прошлого и будущего. Собственно, не им ли он (производящий мир), того более, складывающееся понятие практики, обязаны своим существованием? Не они ли (прошлое и будущее) обусловливают производящее (настоящее) присутствие, обеспечивают ему горизонт, тем самым, удерживают в присутствии бытия? не им ли обязано производящая практика в целом, хоть и опосредствованным, отдаленным, но, все же, присутствием бытия?..

Не от того ли, наконец, практику (включая производство) привычно наделяют определениями деятельности, труда, даже созидания, работы. Причем, где-то безотчетно сознавая наличие в них чего-то такого, к тому же, ускользающего от рефлексии производящего мироотношения, что не позволяет, хотя бы безоговорочно, уподоблять практику простому движению, даже производящей технологии?

Надо понимать, далее, человек отражает себя и мир далеко не просто рефлективными (мыслительно-рассудочными, расчетными) формами рациональности. Разум, познание не сводятся к логике, рассудку, расчитывающе- мыслительной активности в нашей голове. Они работают, постигают мир также на чувственно-волевом, переживательном, понимающем и т.д. (живо-созерцательном) уровнях. И последние не есть что-то просто «вспомогательное», «несовершенное», — что следует преодолевать как лишь «начала». Между прочим, если перед нами и «начало», то именно такое, что уже и «конец венчает»...

Кстати, эстетический, морально-нравственный, религиозный, мифологический опыт не ближе ли выражает это самое живо-созерцательное [См. об этом: Алиев Ш.Г. О трех ступенях научного познания / http://proza.ru/2021/12/12/2107], понимающее бытие человека, отношение его к вещам, самому себе. Как раз, на данном уровне производящий человек удерживает, сохраняет в себе (причем, обычно без рефлексии) те субстанциально-преемственные сущностные моменты практики, которые обеспечивают его (производящему) отношению к действительности некоторое предметное место, связь, горизонтальность, пространственно-временную континуальность, сцепку настоящести с прошлым и будущим. Это, тем самым, не дает ему просто одиноко (то есть, не существуя, безбытийно) повисать в пространстве, не уподобиться чему-то, внезапно свалившемуся на голову. Оно-то все и позволяет человеку деятельно (поступающе) относиться, понимать вещи. И там даже, — где он уже производит.

В порядке обоснования сказанного заметим также: не случайно, что средствами морально-нравственного и религиозно-мифологического обхождения с вещами мы способны весьма далеко и быстро забегать вперед или назад. Мы формируем свои приятия, отношения к наличному состоянию дел уже в свете этих, скажем так, «живо-созерцательных забеганий». Будущее, «молча» задающее наше настоящее и прошлое, — как таковое вряд ли иначе (путем понятийных рассуждений, расчетов) доступно человеку, являя в этом смысле тайну.

О нем мы еще поговорим ниже. Пока же заметим, что как замечает Ф. Энгельс в нескольких местах, капитализм даже не успел утвердиться в европейской действительности, как морально-нравственный опыт уже дал ему соответствующие оценку и отношение, к которым мыслительно-рассудочная работа человека подошла (даже подходит до сих пор) не одно столетие спустя. Известно также, что революционные искания, борения людей поначалу и довольно долго вершатся в эстетических, этико-религиозных уборах («костюмах»). И это совершенно не случайно, поскольку именно на данных поприщах («в сумерках»), где парит «сова Минервы», прежде, чем наступает «утро» мыслительной работы и основанных на ней дел, уже «истина зовет», «возгорается огонь в груди», «шпаги скрещиваются» ради этого самого будущего ...

Нельзя в этом плане не заметить, живо-созерцательный опыт, равно эстетические, этико-религиозные формы активности с приходом производящего способа человеческого бытия в мире тоже опроизводствляются. Другими словами, во многом, (если не полностью) расстаются с представлениями, переживаниями, настроениями, волеизъявлениями традиционного человека. Они, особенно на развитых ступенях производства (второй и третий этапы НТП), где бесчеловечная и безбытийная логика техники («техно-лого-центризм») начинает безраздельно господствовать, вытесняют все живое, естественное. Никакого духа первоначально-коммунистической спасительности здесь, разумеется, нет. Отсюда, среди прочего, всевозможные технократические, неолиберально-трансгуманистические, избавляющиеся от человека, идеи, устремления и формы устройства жизни. «Новые мировые порядки», «новые ковчеги», «демократические свободы» и т.п., несущие лишь погибель не только человечности, но и миру в целом.

Однако, первые ступени производства (доиндустриализм, начальные этапы индустриализма, даже доимпериалистическое общество) тем, как раз, характеризуются, что тут техно-лого-фалоцентризм пока не возобладал безраздельно. И, вообще, строго производящая картина мира, не сложившись в полную меру, во многом еще уживается с довольно стойкими представлениями, верованиями, настроениями традиционного человека, где обретаются также наивно-коммунистические образы, ожидания.

Вот почему, среди прочего, Нововременной живо-созерцательный опыт долго удерживает доставшееся от человека традиционного. И этико-религиозные переживания, оценки складываются, функционируют во многом насыщенные чем жили, переживали, относились к действительности традиционные люди на уровне повседневности, живого созерцания.

Человек начальных этапов производства, в добавок, не настолько оторван от природы и противопоставлен ей, равно самому себе. Он имеет немало общего с людьми традиционности: присваивает окружение, также религиозен, да и нравственно, эстетически почти тот же. Оба разделяют достаточно большой набор мифов. Потому-то, они относятся к наличной действительности, предпочитают ценить происходящие события, прозревать будущее не иначе, нежели в плоскости нравов, видений, чувствований, переживаний, оценок, волеизъявлений, которые традиционны. То есть, уже сложились, привычны, обычны, заведены ритуалами, служением и проч.

Живо-созерцательные переживания, чувствования, оценки, обхождения с вещами производящих людей довольно долго протекают означенным образом, поскольку они, с еще одной стороны, — поддерживаемые традициями, обычаями, верованиями, ожиданиями и проч., — не самое ли живучее в людях. Тем более, коль скоро, повторяем, ничто достойное, определенное, «конкурентоспособное» еще не сложилось, лишь вызревает. И «вызревает» оно, действительно, на сравнительно высоком уровне производящей захваченности человека, в развитом индустриализме, постиндустриализме. Здесь роль и влияние «вещного» потребительства, технического отношения к действительности, с вытекающими следствиями, по сути, вытесняет любое другое мироотношение, формируя симулякров, аватары, постхуманов, потреблястов, манипулянтов…

И последнее относительно живо-созерцательного опыта традиционного человека. Он настолько элементарен, естественен, что в известном смысле даже выражает нечто от непреходящести в становлении человека. По крайней мере, — насколько он не теряет свою человечность, бытийную привязку, непосредственность.

Вот, в таком плане, безотчетно присутствующие в образах (моделях) производящей практики, элементы традиционности, по большому счету, выражают, во многом, как раз, что в ней по сути, непреходяще. Т.е. выводит за пределы производящести, сохраняет ее поступательную субстанциальную основу: обеспечивает что-то, вроде, непрерывности, преемственности, восхождения в становлении практики вообще, да и истории.

Нельзя не признать: кое-кто из мыслителей, — тот же Маркс, — это все как-то сознает. Потому и пытается (что, например, показательно в «Тезисах о Фейербахе») явить практику, настаивая на ее специфически-человечности, какой-то даже мистичности, деятельностности (, поступательности, далекой от производства). В «Тезисах», а также в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркс передает смыслы и содержание практики, определяя ее как: «человечески-чувственную деятельность», «действительную чувственность», «чувственно-предметную деятельность» (в смысле поступка, поступления) и т.п. Вслед за Л. Фейербахом, «чувственность», «чувство» у Маркса здесь выражает высшую, несущую полноту бытия, материальность, человечность в этико-онтологическом смысле (материализм, причем, преодолевающий антропологизм самого Фейербаха). Такой же подход к практике наблюдается в других произведениях великого мыслителя, особенно сороковых-пятидесятых годов. Не потому ли, между прочим, именно из-за данного глубоко расширительного подхода, выводящего за пределы буржуазно-производящего видения практики, Маркс, как мы видели, по возможности высвобождает ее как таковую из присваивающе-производящего «плена», насыщает смыслами и содержанием освоения? Больше — Коммунистичности!

Оно и понятно. Ведь, что ни говорить, как ни мыслить производящую практику, какое бы будущее ни строить на ее основе, — дальше капитализма, присваивающего отношения к действительности производство как таковое не ведет. Потому любые, строящиеся на основе сугубо производства, проекты будущего, забегания вперед, моделирования новых порядков, попытки выхода за пределы настоящего, даже вырваться из объятий буржуазности, «поднявшись выше», — все это не может не воссоздавать в той либо иной форме (пусть, да неузнаваемости порой) одно и то же. А именно: капиталистический способ производства, буржуазную систему жизни. Иначе не может быть, тем более, когда держатся ограниченных, оскопленных видений (в означенном смысле) практики как производства. Маркса, между тем, такое никак не устраивает.

Так что, если б он и другие мыслители, провозвестники будущего, коммунизма знали и оперировали практикой в исключительно производящей (к тому же, оскопленной) данности, — если б не вмещали в свои видения практики также иной (внепроизводящий) опыт ее, — вряд ли их построения коммунистического бытия в той развертке, как говорят о нем, были возможны. Между тем, мы видим, что Маркс и другие мыслители (современники его и не таковые) рисуют коммунистическую перспективу истории, предвидят переход человечества на коммунистические формы жизнеотправления, которые весьма далеки от производящести, производящих мерок, форм протекания.

Выше мы отмечали (да и классики научного коммунизма об этом говорят): с приходом производства (во всяком случае, на зрелых его этапах) диалектико-материалистическое осмысляющее мышление способно «зреть корень вещей», постигает «механизмы», «пружины» (законы, тенденции, движущие силы, веяния), коими общество, история держится, процессирует. Точно также оказывается доступным (насколько возможно) не только живо-созерцательное «забегание», но даже некий мыслительный прогноз подлинного будущего.

И не удивительно, что, поскольку все это обеспечивается уровнем развития известной конкретизации практики в состоянии производства, обнажаемые «пружины», перспективы существования общества несут на себе отпечаток производства. Отсюда о коммунизме мы, хотим того или нет, особенно, когда (по разным соображениям, включая негативные) не углубляемся, строим прозрения, весьма отягощенные производящими коннотациями, смыслами, пониманием.

Этого, между тем, не скажешь об осмысляющем мышлении, несомненно, присущем Марксу. В его диалектико-материалистических прозрениях будущего образ коммунизма гармонически синтезирует производящее и постпроизводящее начала. Это, между прочим, очевидно из его замечательного определения коммунизма, приведенного выше.

«положительно упраздняя» производящую практику, воздавая подобающее, Маркс восстанавливает на ее достижениях переосмысленный опыт «всего богатства» первоначального коммунизма, тем самым, провидит человеческое бытие, утверждающееся принципиально иным способом существования, коренным образом обновляющее все в производяще-буржуазном мире, жизни. Здесь человек, как мы видели выше, возвращает себе, утраченные в производящем существовании, свободу, открытое со-присутствие бытию, осваивающее мироотношение.

Для адекватного осмысления истории, строить реальные прогнозы будущего (в том числе коммунизма), не впадая в производящую ограниченность, надо просто понять, что коммунистические идеи, прозрения, образы, мечты, — формируются далеко задолго до производства, в лоне иных (непроизводящих) разновидностей специфического способа бытия человека в мире. Они сопровождают историю, зрея, наполняясь конкретикой, содержанием, смыслами по мере становления человека. Данные мечты, упования, предвосхищения, идеи счастливой, справедливой и подлинно человечной жизни, обращенные в будущее, из него предстающие, как бы компенсируют людям злосчастья, беды, недостачи их реального бытия. С приходом же производства никуда не исчезают. Напротив, сохраняются, множатся перед лицом еще больших злосчастий, приносимых производящими реалиями.

Будучи, по существу, утопичными, они, тем не менее, неискоренимы и весьма распространены, захватывают умы многих исследователей (особенно выдающихся), обществоведов, прорицателей. И, конечно, подхват, осмысление, обобщение, подведение под них философско-мировоззренческой основы, опыта, а также развитие на материале современных исторических достижений, прозрений науки и практики (пусть и производящей, даже ограниченно понимаемой), собственно, позволили классикам марксизма данные утопические идеи, представления, образы, учения осмыслить, синтезировать, теоретически обобщить. Так их усилиями коммунизм из утопии трансформируется в науку.

Выходит, — и что для нас важно, — «наука» данная удерживает, развивает идеи, воззрения, складывающиеся далеко не только на производящей основе. Достаточно вспомнить в этой связи письмо Маркса в. Засулич [https://mrxsm.ru/pismo-karla-marksa-vere-zasulich/]. Вполне правомерно понимать, что как раз, производящих моментов (по крайней мере, выражающих существо, смыслы, цели коммунизма) в данном учении куда меньше нежели идущих от непроизводящего человеческого бытия. Именно они образуют наиболее важное коммунизма. Это, все же, не мешает, чтобы отпроизводственные энергетика, установки, подходы, элементы, сама мыслительная работа (техника) авторов здесь как бы задавали тон, где-то предопределяли черты предвосхищаемого и прогнозируемого будущего.

Как бы там ни было, трудами Маркса, Энгельса, других соратников, продолжателей коммунизм, преодолевая свою утопическую данность, обретая достоинство науки, удерживает в себе моменты, детерминированные производством и, идущие от непроизводящих форм жизни. С перерастанием коммунизма из утопии в науку формируется теория и методология научного коммунизма. Обретши таким образом духовно-практическую «плоть» (реальность), он, соответственно, подвигает людей на революционную борьбу за свое практическое воплощение в качестве нового мира, общественно-экономической формации. Именно руководствуясь коммунистическими теоретико-методологическими установками, идеалами, целями, народы планеты всемерно возводили и будут возводить светлое здание будущего, воплощающие вековечные мечты и упования людей на протяжении истории. И на данной грандиозной строительной площадке достигнуты беспримерные успехи, подтверждающие истинность реализуемой науки. Правда, и потерь, — причем, преимущественно от субъективного фактора (вплоть до предательства), от его производящей «экипированности» — тоже немало!..

И, конечно, в построениях нового общества капиталистическим порядкам, формам собственности, политики, культуры, — всему этому нет места. Вместе с тем, воссоздаются, переводятся на первый план (пусть и на новой основе) изначальные (в этом смысле, видимо, непреходящие) формы взаимоотношений, мироустройства, коими по преимуществу люди жили, чем компенсировали, мечтали в своих вековечных упованиях, устремлениях.

Увы, до такого понимания дел последователи Маркса, по крайней мере, современные, сплошь одурманенные производством, не доходят. Вернее, доходят, но производяще (к тому же, урезанно). Иначе говоря, Марксовы начинания по переосмыслению практики в означенном направлении, — попытки нащупать практику как специфический способ бытия в мире коммунистического человека (событийного человеческого бытия), осуществлять коммунистическую революцию именно в таком духе, — не были подхвачены, не получили дальнейшего развития. Осваивающие, непроизводящие формы и проявления человеческого бытия не главенствуют над производящими, а выступают в виде чего-то производяще обработанного и препарированного, то есть, урезанно опроизводствленного. Так что, они довольно долго остаются без надлежащей оценки. Главное — без ответствующего наработкам Маркса, продолжения. В лучшем случае, имеет место догматическое повторение отдельных, ставших общеупотребительными, положений из его наследия.

Таким образом, складывается и работает некоторая модель практики, соответственно, общественного устройства, где ограниченный опыт (сам по себе недостаточный) производящего общества восполняется качествами, свойствами, вроде, исключающими очевидные негативы производящести, связываемые с капитализмом. Представляется, эти качества и свойства, вместе с тем, как бы перекликаются, созвучны, тем, что «удерживаются» коммунистическим учением, являя утопическое содержание, моменты, идущие еще от первоначального коммунизма. Последние, опять же, сами по себе почти не осмысливаемые, опроизводствленно функционируют на уровне установок, само собой разумеющегося. Машинально работая, производяще препарированные, не отменяющие в целом производящий характер модели, они, взятые вместе с остальными отпроизводственными моментами, позволяют ей (модели) как-то да функционировать, иметь даже некую «презентабельность», впечатлять видимостью дела. Все же, им никак не избавиться от захваченности веяниями технократизма, дигитализма, вплоть до трансгуманизма...

Так, говоря предельно кратко, производящая практика как таковая остается вне поля зрения живущих ею. Вместо и в качестве нее они довольствуются весьма узкой, примитивизированной ее данностью. Соприсутствующий последней опыт внепроизводящести ничуть не спасает, малосознаваемый, в дополнение к тому, препарированный представляемым производством. Отсюда, между прочим, непонимание, вместе с тем, примитивизация, ложное видение многих процессов, обстоятельств, путей движения, куда отчужденный человек (люди) оказался, кстати, добровольно заброшен, блуждая в потемках.

Именно из такой практики людей, «барахтающихся» при худых ветрилах да кривом руле в действительном смысле формируются ложные представления, образы социалистических и коммунистических реалий. В свою очередь, — их воплощения, насквозь отпроизводственные, к тому же, примитивизированные. Элементы же коммунистичности, идущие от внепроизводящести, лежащие краеугольными камнями в основании сложенного создателями коммунистического учения, просто не берутся в расчет, предаются забвению, небрежению, словно не столь значимое. Опять же, такое отношение далеко не случайно, будучи (не в малой степени) результатом манипулирования негативно заинтересованных сил.